Серебряная луна - Картленд Барбара - Страница 18

• Предыдущая
• 18/39
• Следующая

Арман отставил бокал.

— Почему? — спросил он. — Я не боюсь Наполеона Бонапарта. В конце концов, кто он такой? Маленький…

— Нас могут подслушать! — приложив пальцы к его губам, прошептала Рэв. — Вы не понимаете, но я умоляю вас сделать так, как я хочу. Мы вместе поедем в Фонтенбло, раз это угодно императору, и вы устроите мое бракосочетание. Я соглашусь на это, я соглашусь на все, только, пожалуйста, будьте осторожны! Обещайте, что вы не скажете ничего, что может быть дурно истолковано и использовано против вас!

— Черт возьми, чем вы так напуганы? — спросил Арман. — Вы дрожите, Рэв, что вас так угнетает? Ну же, я хочу знать правду!

— Да нет, ничего такого! — воскликнула Рэв. — А дрожу я потому, что для меня было ударом — узнать, что Вальмон будет отдан кому-то другому… Вообще-то все правильно, я не буду жить здесь, уеду к мужу. Устроила шум из ничего! Ах, Арман, пообещайте мне, что вы согласитесь со всем, что скажет император!

— Вы зря расстраиваетесь, — усмехнулся Арман, — я не боюсь его!

— Кого это вы не боитесь? — услышали они из дверей властный голос.

Оба встали: Рэв бледная и дрожащая, а Арман на вид совершенно спокойный, с легкой улыбкой.

— К вашим услугам, сир, — поклонился он.

Император прошел в комнату.

— Я рад, что вы встали с постели, маркиз; но удовлетворите мое любопытство, скажите, о ком вы говорили?

— О вас, сир, — ровным голосом ответил Арман.

Рэв ахнула, но Наполеон неотрывно смотрел на Армана. Он приблизился к Арману почти вплотную, и из-за своего роста ему пришлось смотреть снизу вверх.

— Сядьте, — приказал он. — Вы, очевидно, еще не совсем здоровы. Рана уже зажила?

— Благодарю, сир, мне значительно лучше. Я ослаб, потому что суетливые женщины кормят меня кашей и пюре!

Губы императора тронула чуть заметная улыбка. Он сел в кресло с высокой спинкой и указал Арману на другое. Рэв опустилась на диван, сцепив пальцы; глаза ее казались огромными и почти черными на белом, без кровинки лице.

— А теперь скажите, молодой человек, почему вы меня не боитесь? — спросил Наполеон.

— Я вообще не боюсь тех, кого не видел и с кем не знаком, сир.

— Хороший принцип, надеюсь, мои враги не примут его на вооружение, — одобрил император. — Я навел о вас справки, маркиз. Вы кажется, много путешествовали и хорошо знаете Англию.

Рэв боялась, не слышат ли мужчины громкое биение ее сердца? Откуда, спрашивается, император получил эти сведения? Конечно, у него повсюду имеются шпионы… А вдруг он играет c ними, вдруг ему уже донесли, что настоящий маркиз д'Ожерон убит в Амстердаме? Может быть, он просто подталкивает Армана, чтобы тот выдал себя сам?

Арман по-прежнему держался невозмутимо, лишь слегка нахмурился.

— Вам, вероятно, сообщили, сир, о той досадной штуковине, которая приключилась со мной после ранения. У меня очень плохие отношения с памятью, я иногда не понимаю, я ли это на самом деле. Вы говорите об Англии, но я помню только, что это приятная страна с огромными деревьями и зелеными парками и что в одном поместье, которое я посетил, не знаю, правда, где именно, водится отличная форель!

— Вы сможете снова посетить Англию, маркиз, когда я поставлю ее на колени, — мрачно произнес Наполеон и плотно сжал губы.

— Англия может быть побеждена, но она никогда не станет на колени, — уверенно заявил Арман. — Она умрет как хороший солдат — стоя!

Рэв зажмурилась. Это конец! Арман сам подписал себе смертный приговор. Но к своему удивлению, Рэв услышала смех императора. Она открыла глаза. Да, он смеялся, действительно смеялся!

— Отлично сказано, маркиз! Отлично! Я должен это запомнить. Хорошие солдаты умирают стоя! Да, с таким призывом можно обратиться к моим победоносным войскам!

Посмотрев на каминные часы, он встал:

— Разрешите проводить вас в столовую, графиня! А с вами, маркиз, мы встретимся в Фонтенбло. Когда вы поправитесь и окрепнете, вы привезете во дворец сестру и устроите ее будущее, а о вашем мы поговорим отдельно. У меня всегда найдется место для умного, мужественного молодого человека!

Арман не успел вымолвить и слова: император уже галантно предлагал руку даме. Виконт Шерингем рухнул в кресло, схватился за голову и вслух произнес:

— Вот интересно, почему я это сказал? Почему меня так потянуло говорить об Англии?

Иможен де Монестье вышла из зеленой мраморной ванны и остановилась перед овальным зеркалом, окруженным пухленькими купидонами, Зрелище вполне удовлетворяло ее: совершенное тело, высокая грудь, безупречно белая кожа, легкий румянец — словом, не женщина, а жемчужина!

Горничная обернула ее большим пушистым полотенцем. Иможен опустилась в глубокое кресло и позволила второй горничной вытереть ей ноги, а третья уже держала поднос с пудрами, духами и лосьонами. Многие осуждали и высмеивали экстравагантный образ жизни Иможен де Монестье, но она давно не обращала внимания на пересуды. Условности перестали для нее существовать в тот день, когда юной девушкой она убежала из монастыря, куда ее определили на ученье родители, и приехала в Париж на вьючной лошади какого-то красивого торговца. Это была первая, но далеко не последняя ее эскапада. Невероятно притягательная, умная и жестокая, как большинство авантюристов, она наслаждалась жизнью, пренебрегая всем, кроме собственных желаний и неуемных страстей.

В словаре Иможен отсутствовали слова «любовь» и «нежность». Вокруг нее всегда были мужчины — они восхищались ее красотой, жаждали ее любви, но становились просто рабами, а когда надоедали ей, она легко меняла любовников, менее всего задумываясь, что разбивает чье-то сердце.

Она принадлежала к одной из самых именитых аристократических ветвей Бурбонов. Правда, она пренебрегла их традициями, выйдя замуж за выскочку — наполеоновского генерала, но все равно оставалась стопроцентной аристократкой. И в Париже, и в Фонтенбло хватало красавиц, но ни одна в окружении Наполеона не обладала столь удачным сочетанием красоты и породы. Врагов у нее было не счесть. Родня ненавидела ее за переход в стан врага. А новое дворянство рядом с родовитой Иможен чувствовало себя не в своей тарелке. Ей не прощали безупречного вкуса и утонченности, впитанной с молоком матери, подчеркивавшей их грубоватую вульгарность.

Ее муж, новоиспеченный герцог де Монестье, любимец императора, крупный и некрасивый, был прирожденным солдатом. О его мужестве на поле брани ходили легенды, а солдаты гордились своим командиром. Но под холодным взглядом жены все его триумфы казались несущественными. Тупой и нечувствительный в отношениях с женщинами, Фабьен был в полной власти Иможен. Он бешено ревновал ее, но по горькому опыту знал, что яростью и обвинениями ничего от нее не добьется, кроме холодной улыбки и вопроса, не желает ли он, чтобы она сейчас же покинула его раз и навсегда. Он не представлял себе жизни без Иможен. Человек, при одном упоминании имени которого трепетали целые армии, сам трепетал и обливался потом под спокойным, ироничным взглядом собственной жены.

— Когда-нибудь я тебя убью! — не раз говорил он ей.

— Почему не сейчас? — изогнув нежную шейку, ласково спрашивала она.

Париж не переставал удивляться замужеству Иможен, и, хотя их брак со временем не распался, все по-прежнему продолжали гадать, чем же все это кончится.

— Хоть бы раз с ней случилось какое-нибудь несчастье, — говорила младшая сестра Наполеона, принцесса Полина Боргезе.

Сама она была красива, как греческая богиня, но рядом с Иможен ее очарование бледнело, как луна при свете солнца, и она страстно ненавидела герцогиню, чем только веселила ее.

Красота Иможен требовала экстравагантной, экзотической роскоши. Фабьен де Монестье получал срочные сообщения накануне битвы, а иногда даже на поле боя. Его жене вдруг нужны были деньги или драгоценности и трофеи из стран, которые он покорял именем Наполеона. Сначала запросы жены ужасали генерала, но когда она спокойно и настойчиво стала угрожать, что бросит его, он сдался. Каждую неделю в Париж летели гонцы с запечатанными свертками, везли тяжелые ящики с картинами, мебелью, гобеленами и скульптурами из завоеванных городов.

• Предыдущая
• 18/39
• Следующая