Темные тайны - Юрт Микаэль - Страница 15

Может, это благородно? Может, это знак того, что сочувствие и человечность все-таки существуют? Вероятно, Фредрик циничен, раз он видит только фальшь и способ использовать трагическое событие для привлечения внимания к самому себе и своим делам. Воспользоваться случаем и заполнить некую неопределенную пустоту.

Ощутить сопричастность.

Испытать какие-то чувства.

Он помнил, как они на уроке обществоведения рассматривали фотографии из универмага «НК» в Стокгольме, когда убили Анну Линд[6]. Горы цветов. Фредрик заинтересовался уже тогда. Откуда она берется? Потребность оплакивать людей, которых ты не знаешь? С которыми даже не встречался? Таковая явно существует. Может, с ним что-то не так, раз он не способен проникнуться коллективной скорбью?

Но газеты Фредрик читал. Все-таки сердце вырезали у его ровесника, у знакомого. Полиция хотела пообщаться с людьми, видевшими Рогера после его исчезновения в пятницу вечером. Пока Рогер считался просто исчезнувшим, Фредрику казалось, что идти в полицию не имеет смысла, поскольку он видел Рогера до исчезновения, но теперь появилось сообщение о том, что интерес представляют все касающиеся пятницы сведения, как после, так и до. По пути в школу Фредрик подъехал на велосипеде к зданию полиции и открыл дверь, думая, что освободится довольно быстро.

Он объяснил сидевшей за стойкой женщине в форме, что хочет поговорить с кем-нибудь о Рогере Эрикссоне, но та даже не успела поднять трубку и позвонить, как к нему, прихрамывая, подошел одетый в штатское полицейский с чашкой кофе в руках и пригласил следовать за ним.

Это было – Фредрик бросил взгляд на часы на стене – двадцать минут назад. Он уже рассказал то, что собирался, хромому полицейскому, некоторые вещи по два раза, а о месте – три, в третий раз ему пришлось отметить место на карте. Зато теперь полицейский, похоже, удовлетворился. Он закрыл блокнот и посмотрел на Фредрика.

– Ну, спасибо, что зашел. Ты можешь минуточку подождать?

Фредрик кивнул, и полицейский куда-то захромал.

Фредрик сел и стал рассматривать офисное помещение с открытой планировкой, в котором за письменными столами сидели человек десять полицейских, отделенные друг от друга передвижными перегородками, кое-где украшенными детскими рисунками, семейными фотографиями и ресторанными меню, а также распечатками более профессионального свойства. Звуковой фон представлял собой приглушенную смесь клацанья клавиатур, разговоров, телефонных звонков и жужжания ксерокса. Хотя сам Фредрик всегда готовил уроки с наушниками айпода в ушах, он задумался над тем, как можно что-нибудь делать в таких условиях. Как можно сидеть напротив человека, разговаривающего по телефону, не слушая, что тот говорит?

Не успел хромой полицейский добраться до двери, как к нему подошла светловолосая женщина в костюме. Фредрику показалось, что при приближении женщины полицейский как-то устало поник.

– Кто это? – поинтересовалась Хансер, кивнув в сторону смотревшего на них мальчика. Харальдссон проследил за ее взглядом, хотя прекрасно понимал, кого она имеет в виду.

– Его зовут Фредрик Хаммар, он пришел сообщить кое-что о Рогере Эрикссоне.

Харальдссон приподнял блокнот, словно желая подчеркнуть, что все записал. Хансер изо всех сил старалась сохранять спокойствие.

– Если речь идет о Рогере Эрикссоне, почему с ним беседует не Госкомиссия по расследованию убийств?

– Я проходил мимо, когда он вошел, и подумал, что могу сперва его выслушать. Посмотреть, насколько это существенно. Торкелю нет смысла тратить время на вещи, ничего не дающие для расследования.

Хансер сделала глубокий вдох. Она представляла себе, насколько тяжело должно быть, когда тебя отстраняют от расследования. Невзирая на смягчающие обстоятельства, это в конечном счете говорило о недостатке доверия. Решение к тому же принимала она, что только усугубляло дело. Она ведь знала, что Харальдссон подавал документы на ее должность. Не требовалось особых познаний в психологии, чтобы понять, что именно Харальдссон о ней думает. В любых его действиях все время сквозили неприязнь и враждебность. Возможно, ей следовало радоваться тому, что Харальдссон держится за это расследование с упорством безумца. Похвалить его за преданность работе. За истинную заинтересованность. Или же дело в том, что он просто не понял, что больше не является активным участником расследования. Хансер склонялась к последнему.

– В твои задачи больше не входит определять, что существенно для данного расследования, а что нет.

Харальдссон кивнул, всем своим видом показывая, что только и ждет, пока она закончит фразу, чтобы ее поправить. И действительно, не успела Хансер начать развивать свою мысль, как он ее перебил:

– Я знаю, что ответственность лежит на них, но в то же время они четко сказали, что хотят, чтобы я работал поблизости.

Хансер проклинала дипломатичность Торкеля. Теперь ей придется взять на себя роль злодейки. Не то чтобы это изменило что-либо в их отношениях, но все-таки.

– Тумас, Госкомиссия взяла расследование убийства на себя, и это означает, что ты больше никоим образом не являешься его частью. Если только тебя об этом специально не попросят.

Ну вот, сказала. Еще раз.

Харальдссон посмотрел на нее холодно. Ему ведь ясно, чего она добивается. Раз уж она в силу отсутствия опыта и неумения руководить сочла необходимым незамедлительно призвать Государственную комиссию по расследованию убийств, ей, конечно, не хочется, чтобы кто-нибудь из ее подчиненных работал вместе с ними. Они должны раскрыть преступление совершенно самостоятельно. Доказать ее начальникам, что решение было принято правильно. Что полиция Вестероса просто оказалась недостаточно компетентной.

– Это мы можем выяснить у Торкеля. Он ясно сказал, что я буду работать поблизости от них. Кроме того, у мальчика оказалась очень интересная информация, которую я как раз шел им сообщить. Мне бы, конечно, больше хотелось, чтобы мы попытались раскрыть это убийство сами, но если ты предпочитаешь вместо этого заниматься обсуждением того, кто кому должен подчиняться, то, вероятно, нам придется смириться.

Значит, он намерен вести такую жесткую игру. Выставлять ее блюстителем параграфов, а сам он будет хорошим полицейским, интересующимся исключительно делом и стремящимся бескорыстно его раскрыть. Хансер внезапно поняла, что Харальдссон, возможно, является более опасным противником, чем она предполагала.

Она отступила на шаг в сторону. Харальдссон одарил ее улыбкой триумфатора и похромал дальше. Потом с максимальной фамильярностью прокричал в комнату Госкомиссии:

– Билли, у тебя найдется минутка?

Попросив прощения за то, что Фредрику придется повторить все, что он уже говорил, Ванья раскрыла блокнот. Она испытывала раздражение. Ей хотелось первой выслушивать свидетелей и подозреваемых. Существовал риск, что во второй раз они могут неосознанно проявить небрежность. Опустить какие-то сведения, полагая, что они их уже сообщили. Оценить информацию и счесть ее неинтересной. Ванья сообразила, что уже во второй раз за это расследование человек, с которым она беседует, немного утратил остроту восприятия из-за того, что все рассказал Харальдссону. Двое из двух возможных. Больше это не повторится, пообещала она себе. Она поднесла авторучку к бумаге.

– Ты видел Рогера Эрикссона?

– Да, в прошлую пятницу.

– И ты уверен в том, что это был он?

– Да, мы учились в одной гимназии. В прошлом семестре. Потом он перешел в другую.

– Вы учились в одном классе?

– Нет, я на год старше.

– Где ты видел Рогера?

– На улице Густавборгсгатан, возле парковки около института. Вы, возможно, не знаете, где она находится?..

– Мы разберемся.

Билли сделал себе заметку. Говоря «мы», Ванья в данной ситуации имела в виду его. Надо отметить на карте.