Тайное Пламя. Духовные взгляды Толкина - Колдекот Стрэтфорд - Страница 29

Такого «поворота» не добиться догматичным утверждением, сколько бы правды в нем ни было. Так его вызвать невозможно, ибо это чувство — своего рода миг прозрения и, как мы уже убедились, подразумевает образное восприятие, то есть способность постигать глубинную суть явлений. Его порождает скорее поэзия, рожденная непосредственным переживанием, нежели проза, передающая опосредованный опыт. (Вот почему, когда Юлиана Норвичская^[118] говорит: «Все будет хорошо, и все будет хорошо, и все, что ни есть, будет хорошо», мы верим ей больше, чем банальному утверждению вроде: «Расслабься, все будет о'кей».)

«Есть такое место, “небеса” называется, где все то доброе, что не закончено здесь, обретает завершение; где находят продолжение ненаписанные истории и несбывшиеся надежды» (L 45). Сказания, пришедшие к нам от Толкина через его сына, остались незаконченными. Вне всякого сомнения, сами по себе они — не более чем бледная и несовершенная тень того, что Толкин пытался привнести в мир. Остается надеяться, что однажды мы увидим и услышим, как их завершит автор Арды Исцеленной. Тем не менее даже в таком виде древо этих сказок — вполне достойный фон для единственной истинно волшебной сказки — истории воплощения. Тем, кто слышал слово «христианство», но никогда не читал Евангелие осознанно и вдумчиво (или хотя бы не изнывая от скуки), чтение Толкина может заменить откровение. Книги Толкина позволят им услышать Евангелие словно в первый раз, как поразительную новость, какой оно и было даже для богов, слагавших музыку до начала времен.

В этой книге я попытался объяснить, почему Толкин — один из величайших духовных наставников нашего века, который начался в окопах Первой мировой войны, а сегодня видит, как сгущается тьма войны с террором. Он рассмотрел общечеловеческий смысл утраты и смерти; а ведь именно они и придают героизму, христианскому или языческому, особую, мучительную остроту. Символическая борьба Добра и Зла, добродетели — с соблазном и слабостью, традиции — с разложением и предательством представлена в легендариуме на редкость реалистично, оправдывая восприятие сказаний как вместилища великой мудрости, рожденной страданием и опытом.

Толкин и впрямь немало страдал, как и все, кто живет в тяжелые времена, — и непосредственно, и косвенно, сочувствуя другим. Он был сыном своей эпохи, человеком современности, и однако через веру, надежду, любовь вышел за пределы своего времени. Его книги мрачны, они еще мрачнее, чем дано осознать литературоведам, однако насквозь пронизаны надеждой (эстель), которую нам надо отыскать в себе, если мы хотим идти дальше, не сворачивая.

Взять все эти великие дела, господин Фродо, о которых говорится в старых песнях и сказках, ну, приключения, так я их называю. Я всегда думал, что знаменитые герои и прочие храбрецы просто ехали себе и смотрели — нет ли какого приключеньица? Они ведь были необыкновенные, а жизнь, признаться, зачастую скучновата. Вот они и пускались в путь — просто так, чтобы кровь разогнать. Но я перебрал все легенды и понял, что в тех, которые самые лучшие, ну, которые по–настоящему западают в душу, дела обстоят не так. Героев забрасывали в приключение, не спросившись у них самих, — так уж лежал их путь, если говорить вашими словами. Думаю, правда, им представлялось сколько угодно случаев махнуть на все рукой и податься домой, как и нам с вами, но никто на попятный не шел.

Сэм был втянут в легенду «за уши»: в Бэг—Энде Гандальв втаскивает его через окно в комнату и «наказывает» за подслушивание, отсылает в Мордор вместе с Фродо. Подобно Сэму, мы вступаем в историю, завороженно слушая Повесть о Кольце. Подобно Сэму, мы обнаруживаем, что как только мы оказались внутри такой истории, пойти на попятный трудно, ведь жизнь наша изменилась без возврата. Мы знаем, какое зло угрожает нам, знаем тьму, поглощающую свет. Мы понимаем, что нас призвали в строй, дабы свет не исчез с лица земли. Наши знания о свете и красоте, которые стоит защищать, вдохновляют подвижников — в том числе и хоббитов, которые готовы рискнуть жизнью из любви к уютной красоте Шира.

Отблеск света и красоты, который, собственно, в защите не нуждается, утешает героя на пути и дарует ему душевный покой в разгар сражений. В самом сердце Мордора, поглядев на небо, Сэм видит, как

сверкнула звездочка. Красота ее так поразила Сэма, что у него забилось сердце, и к маленькому путнику, затерянному в мрачной, всеми проклятой стране, внезапно вернулась надежда. Его пронзила ясная и холодная, как луч звезды, мысль: Тьма не вечна, и не так уж много места занимает она в мире, а свет и высшая красота, царящие за ее пределами, пребудут вечно.

Это — отсвет высшей эльфийской красоты, вдохновляющей героев и в Третью Эпоху, и ныне, в Седьмую Эпоху Солнца.

Приложения

АРХЕТИП ПУТЕШЕСТВИЯ: ТОЛКИН И ЮНГ

Мы убедились, что поход Кольца с самого начала представлен и как неотвратимый духовный процесс, и как физическое путешествие сквозь тяготы и опасности. Работы Юнга, описывающие целительное путешествие самости, помогут истолковывать отдельные стороны этого процесса.

В каждом слове, начертанном творческим воображением, заключен неохватный скрытый смысл, приметы, и тени тех глубин, откуда оно пришло. Нередко слово это туманно, недосказано… но если мы дадим себе труд поразмыслить над ним, проследить его истоки, оно неизбежно приведет нас назад, в край владычества души (Джон Рескин)^[119].

Тимоти О'Нил в работе «Индивидуация хоббита» в общих чертах излагает теорию Юнга, посвященную (как и книга Барфилда) эволюции сознания. Для Юнга психика делится на личностное сознательное, личностное бессознательное и коллективное бессознательное. Последнее представляет собою вместилище предсуществующих образов и предрасположенностей под названием архетипы — нечто похожее на русла рек, где воды жизни и общий опыт проложили глубокие каналы. Эти архетипы, в большей или меньшей степени заряженные психической энергией (нуменом), струящейся сквозь них, могут проявляться и вторгаться в сознание в виде символов, будь то в снах или в мифах.

В представлении Юнга, ключевые архетипы локализованы на уровне психики. Сознательное сосредоточено на архетипе под названием эго, который действует как регулирующая сила под прикрытием персоны, или социальной личины. Архетип персоны, однако, исключает все эмоции и образы, которые представляются несовместимыми с цивилизованной жизнью и, в свою очередь, группируются вокруг более глубинного комплекса под названием тень; он лежит ниже уровня сознательного. Это — персонификация темной стороны нашей природы. В зависимости от того, идет речь о мужчине или о женщине, индивид всегда обладает набором подавляемых или непроявленных мужских или женских характеристик (менее востребованных нашим эго). Они группируются вокруг глубинного архетипа под названием анимус или анима. Еще глубже сокрыт архетип самости, которая представляет собою потенциальный альтернативный центр психики в целом, способный интегрировать и объединять различные энергии, а также исцелять разрывы и несоответствия между различными компонентами.

персона

ЭГО

_порог сознания_

тень

анимус/анима

САМОСТЬ

Почти все мы больны, нас надо лечить. По Юнгу, исцеление достигается в процессе так называемой индивидуации. Проще говоря, самость надо извлечь из глубин и отвести ей место, занятое эго. В волшебных сказках этот процесс часто представлен как поиски спрятанного или похищенного сокровища и его возвращение сквозь мрак и опасности. Герой выносит клад из тьмы в яркий свет сознательного.

Наша мотивация направлена к финальному слиянию сознательного и бессознательного и к проявлению самости как нового центра уравновешенной психики. К этому итоговому достижению нас направляют и подталкивают пресловутые архетипы. «Трикстер» волшебных сказок снабдит нас туманными подсказками; Мудрый старец, архетип мудрости и власти, станет нашим проводником; спаситель принесет себя в жертву. Без конечной цели, самореализации, символы — не более чем занятные диковинки^[120].