Кромвель - Павлова Татьяна Александровна - Страница 67
- Предыдущая
- 67/88
- Следующая
1. «Охвостье»
День 3 сентября, дважды увенчанный великими победами, стал национальным праздником английской республики. Парламент постановил отныне считать его Днем благодарения; работать в этот день возбранялось.
Победы Кромвеля возвеличили Англию в глазах всего мира. Когда летом 1649 года он покидал Англию, все государства, казалось, были враждебны к ней. Когда теперь, спустя два года, он с триумфом возвращался в Лондон, ясно было, что Англия уже заняла подобающее ей место среди европейских держав: многие из них искали с ней дружбы, другие опасались. На Карла уже никто не возлагал серьезных надежд, его положение при дворах различных государей было поистине жалким.
Первой признала республику, как ни странно, католическая Испания — давний, традиционный враг Англии. Ее примеру последовали вскоре император и князья Германии, Венеция, Генуя, швейцарские кантоны, короли датский и португальский, королева Швеции Христина и, наконец, через два года — сама Франция, потрясаемая Фрондой. Один только русский царь Алексей Михайлович не пожелал признать республику «цареубийц»: он прервал с Англией всякие сношения и изгнал из пределов своего государства всех английских купцов.
Вслед за Ирландией и Шотландией, в которых к концу 1651 года было окончательно сломлено всякое сопротивление, английской республике покорились близлежащие острова, прежде оплоты роялистов, и заокеанские колонии — Новая Англия, Ньюфаундленд, Виргиния, Мэриленд.
Внутри республики опасность роялистского мятежа была вырвана с корнем. Ослабело, почти заглохло и левеллерское движение, перекрытое военными заботами и патриотическим подъемом. Теперь, казалось, наступало время сбора плодов — время мирной и счастливой жизни в новой, очищенной и обновленной стране. Но, как писал поэт, «…все же много остается еще завоевать: ведь мирные времена имеют свои победы, не менее славные, чем война…».
Страна была разорена. Торговля и ремесло находились в упадке, земледелие тоже. Получившие полную свободу земельные собственники беззастенчиво грабили крестьян, и те разорялись, теряли скудные наделы и кусок хлеба. Вместо старых патриархальных лордов, бежавших в королевскую армию или за границу, появлялись новые господа, более циничные, более корыстные; они с еще большей энергией огораживали поля, сгоняли крестьян с насиженных мест, и те пополняли огромную армию бродяг, которыми кишели английские дороги и городишки. Безработных было столько, что перед республикой вставал серьезный вопрос: как их прокормить, как избегнуть их недовольства? Тюрьмы ломились от несостоятельных должников. Законы не соблюдались или использовались во зло беззастенчивыми юристами, которые сказочно наживались на несчастьях разоренных людей. Налоги доходили до огромных цифр — разбухшая почти до 50 тысяч человек армия требовала жалованья и продовольствия. В церковных делах царил полный беспорядок. Поистине, много еще оставалось завоевать в этой стране…
Для Кромвеля день 3 сентября тоже стал днем особенным. Все последующие годы он свято чтил его и отмечал. Позднее, уже после его смерти, родилась среди врагов легенда, что в этот день, перед Вустерским сражением, в лесу явился к нему некий таинственный господин со свитком пергамента в руке. Он обещал Кромвелю семь лет исполнять все его желания, а по истечении этого срока получал право полностью завладеть его душой и телом. Кромвель скрепил договор с дьяволом, — а это был, разумеется, не кто иной, — своею кровью и, полный адского воодушевления, ринулся в битву. Вот чем объясняется его блестящая победа. Несомненная правда во всей этой истории — лишь факт, что Кромвель умрет ровно семь лет спустя и именно в этот день — 3 сентября.
Победа при Вустере не только увенчала Кромвеля как победоносного вождя, не только подкрепила его уверенность в правоте своего дела, но и сняла с его души многолетнюю тяжесть — тяжесть заботы, страха за судьбу республики, неуверенность в собственном призвании. Теперь можно было отдохнуть, отбросить печали, даже позабавиться. Он был на родине: ее милые поля и перелески ласкали взор. Он ехал домой, к любимой жене, к детям. Он дышал воздухом родины. По дороге к Лондону ему поднесли охотничьих соколов, которых он так любил, и он, бросив все, отдался на денек своей юношеской страсти — соколиной охоте.
В Лондоне его встречали опять с триумфом и пушечной пальбой. Парламент пожаловал ему еще и летний дворец короля, прелестный Гемптон-Корт с обширным парком, в котором водилось множество оленей. К его доходу добавили еще четыре тысячи фунтов в год. Едва он приехал, к нему стали являться иностранные послы; петиции подавались в обход парламента на его имя. Палата в официальном поздравлении писала ему: «Теперь, когда силою благословения, ниспосланного богом на вас и на армию, неприятель вполне уничтожен и положение дел как в Англии, так и в Шотландии избавляет ваше превосходительство от необходимости продолжать кампанию, парламент желает, чтобы вы для полнейшего восстановления и укрепления вашего здоровья предались отдыху и успокоению, сколько сочтете необходимым, и чтобы с этою целью избрали себе местопребывание в недальнем расстоянии от Лондона, так, чтобы в важных совещаниях, которыми парламент имеет заняться для окончательного утверждения республики, он мог воспользоваться вашим присутствием и вашими советами».
Кромвель отныне стал главным человеком в Англии. Хью Питерс, проповедник, который наблюдал его триумф, сказал даже: «Этот человек станет английским королем». Но вряд ли Оливер сейчас об этом думал. Принимая почести, он вел себя с отменной скромностью; говорил только об отваге и искусстве своих солдат — никогда о себе самом. Он жил по-прежнему без претензий, хотя резиденция его находилась теперь в Уайтхолле, в группе зданий, получивших название Кокпит. Иностранные послы выражали немалое удивление спартанской простотой его обстановки и образа жизни. Он не думал сейчас о себе — в его душе был мир, тело наслаждалось здоровьем. Время сражаться, проливать кровь, рисковать прошло. Теперь следовало оглянуться вокруг и приняться наконец за устроение дел в государстве — за то самое окончательное урегулирование, которого ждал народ.
Кромвель ощущал необходимость внутреннего устроения нации уже давно — с момента казни несчастного монарха. С этой мыслью он не расставался ни в Ирландии, ни на полях сражений суровой северной страны. В августе 49-го года он подписал петицию, поданную в парламент советом офицеров, где говорилось: «Все изданные ранее уголовные законы, а равно изданные в последнее время указы, посредством которых много богобоязненных людей подвергалось гонению, должны быть отменены… Необходимо как можно скорее обсудить вопрос о больших неудобствах, происходящих вследствие многочисленности ненужных законов с их запутанностью и проволочками, которые приносят выгоду отдельным лицам к вреду и издержкам для общества…» Год спустя, уезжая на север, он говорил Ледло, что желает посвятить все свои силы коренной реформе церкви и права. Но юристы этому противодействуют. Как только речь заходит о реформе права, они кричат, что это значит упразднять собственность. «Между тем, — доверительно признавался Кромвель, — право в том виде, как оно существует, служит только интересам юристов и поощряет богатых притеснять бедных».
А после Денбара, еще не остыв от чудом добытой победы своих истомленных войск, он писал спикеру: «Великие дела свершил бог посредством вас в войне; великих дел ждут люди от вас в мире. Отрекайтесь от самих себя, но сохраняйте и усиливайте свою власть, чтобы обуздывать гордых и дерзких, посягающих на спокойствие Англии; облегчите страдания угнетенных, прислушайтесь к стонам бедных узников; позаботьтесь исправить злоупотребления во всех сословиях. Не к лицу республике, если для обогащения немногих разоряются многие».
С такими намерениями Кромвель вернулся в Англию. Три главные задачи стояли перед страной. Первая из них — реформа права, которая означала в его глазах и глазах современников не только изменения в законодательстве, но и социальные переустройства. Жестокие войны ввергли страну в хаос: отношения между лендлордом и арендатором, между должником и кредитором, между работником и нанимателем нуждались в упорядочении. Самое обременительное для крестьян, самое тяжкое из феодальных установлений — копигольд — крепостное держание земли от лорда, отменено не было; крестьянин не стал собственником своей земли, не получил прав и на общинные угодья.
- Предыдущая
- 67/88
- Следующая
