Звездная мантия - Павич Милорад - Страница 15

• Предыдущая
• 15/24
• Следующая

Теперь о старении. Данте и Пушкин говорят, что жизнь имеет две половины. Данте вспоминает, как он «земную жизнь прошел до половины», а Пушкин знает, что есть «поворот наших лет». Они не сказали, когда мы доходим до середины жизни. По-моему, это где-то около сорока лет. В таком возрасте человек обретает равновесие. Сколько проигрывает в чем-то одном, столько же выигрывает в чем-то другом. Это продолжается до тех пор, пока не перестаешь проигрывать. Тот, кто перестает проигрывать, перестает и выигрывать. Круг замыкается. Следовательно, то, что заставляет стареть, не приводит к смерти…

Нужно вовремя открыть свое прошлое, ведь у него тоже есть свой срок годности и он может истечь, думала однажды вечером несостоявшаяся пианистка Архондула Нехама. Она решила разузнать все, что касалось происхождения доставшегося ей наследства, и открыла следующую семейную историю.

Ее дед Нехама во времена существования Королевства Югославии был банкиром и жил на улице Господаря Еврема. Балкон его квартиры выходил прямо на небольшое здание начала XIX века, в котором когда-то был основан университет, а затем, век спустя, устроен музей его основателя – писателя и члена ложи вольных каменщиков. В первые дни немецкой оккупации Нехама со своей семьей бежал из квартиры на улице Господаря Еврема в Албанию, оккупированную в то время Италией. Это спасло ему жизнь, потому что итальянские власти преследовали евреев не так жестоко, как немцы.

Вернувшись после окончания войны в Белград, Нехама сразу же отправился в свою бывшую квартиру на улице Господаря Еврема и застал там новых жильцов. Он представился, сказал, что до войны жил в этой квартире и что у него остались здесь кое-какие вещи. Потом попросил ненадолго оставить его одного в самой большой комнате, через несколько мгновений вышел оттуда, поблагодарил любезных хозяев и навсегда покинул этот дом. Перед бегством в Албанию он спрятал в углу комнаты, под паркетной доской, половину фамильных драгоценностей, а другую забрал с собой. Теперь, вернувшись, он нашел драгоценности на месте и унес их с чувством огромного облегчения.

Драгоценности Нехама оставил в наследство своей будущей внучке, если она родится, кроме того, он завещал ей дом, наказав хорошо за ним смотреть. Удивительно, но после смерти старого Нехамы никто не смог обнаружить принадлежавший ему дом, тот, который Архондула смогла бы получить в наследство. Так никто в семье и не сумел разгадать эту загадку. Нехама был женат на гречанке из Салоник и после войны поселился вместе с женой на Кипре. Его дочь вышла замуж за грека-пианиста, а внучка, Архондула, желая пойти по отцовским стопам, стала учиться игре на фортепиано. В качестве артистического псевдонима она взяла фамилию своего деда, которого никогда не видела, но от которого получила в наследство драгоценности и необнаруженный дом. Имя деда оказалось более долговечным, чем увлечение музыкой.

Хотя по ее бровям всегда было видно, что за произведение она исполняет, музыка не была настоящим призванием Архондулы.

В Белград ее не возили ни разу, училась она в Афинах, потом жила на Кипре. От Моцарта осталось только воспоминание о прикосновении пальцев к слоновой кости клавиш. Еще она запомнила удивительную историю, услышанную в консерватории от студентов.

Итак, рассказывали, что в Эстремадуре есть один дом, перед входными дверями которого находится лестница любовного страха, имеющая, подобно стремянке, две стороны. Если женщина или мужчина поднимались по лестнице вверх с любовным страхом в сердце, их страх возрастал до восьмой ступеньки, то есть до площадки перед входной дверью. Если из-за этого страха тот, кто поднимался, не хотел входить в дом, то он (или она) делал несколько шагов по площадке и спускался вниз уже по другой стороне лестницы, причем страх сначала уменьшался, а потом совсем исчезал. Говорили, что ступеньки лестницы были просто имитацией гаммы, которую каждый, кто почувствует любовный страх, мог мысленно пропеть снизу вверх: do-re-mi-fa-sol-la-si-do, и тогда страх достигнет высшей точки, а потом, стоит только начать петь гамму от верхнего тона к нижнему, он начнет уменьшаться и в конце концов пропадет совсем…

Когда Архондула решила оставить музыку, она села за рояль и заиграла гамму снизу вверх, ей пришлось сыграть две октавы, и только на третьей октаве страх от принятого решения достиг своего апогея. Тогда она сыграла гамму сверху вниз: do-si-la-sol-fa-mi-re-do – и захлопнула крышку. Она навсегда убила в себе страх перед музыкой.

Завершив таким образом свою музыкальную карьеру, Архондула обратилась к вещам более практическим и надежным, заниматься которыми можно было без особого риска. Она поступила на работу, а на досуге стала все чаще и чаще думать о завещании своего деда.

– Может быть, он имел в виду, что я использую драгоценности для покупки дома, – предположила она и стала искать себе что-нибудь подходящее. Хлопоты, связанные с покупкой недвижимости, стали причиной нового приятного знакомства. Некая Агата была в такой же степени несостоявшимся архитектором, в какой Архондула – несостоявшимся музыкантом. Это обстоятельство и послужило основой их сближения.

Агата была готова и, главное, способна помочь Архондуле при покупке дома.

– Ищи дом для того, с кем будешь жить, – сказала она новой подруге.

Архондула была не слишком везучей в любви. После двух-трех ничего не значащих ухаживаний она все еще оставалась девушкой. Когда ее охватывало желание, она клала себе под платье зеркальце, чтобы приворожить суженого, но в ее жизни ничего не менялось. Вечерами, вместо того чтобы в мыслях рисовать проект дома и расстановку мебели, она все чаще мечтала о мужчине, именем которого можно было бы умываться каждое утро. Но нравилась она в основном старикам.

«В конце концов, я могу жить в своем доме и без посторонней помощи, – подвела она итог своим размышлениям, – я могу и одна отражаться в зеркале те полчаса в день, которые на это трачу».

Архондула считала, что важнее подсчитать количество окружающей человека ненависти, чем количество окружающей его любви. Ненависть она умела подсчитывать точно. После таких подсчетов она спокойно спала три ночи с одной и той же улыбкой на лице.

Подруги взялись за поиски дома вместе. Агата оказалась приятной спутницей. Они путешествовали по островам Средиземного моря и разглядывали дома, предлагавшиеся на продажу. Заодно Агата занималась некоторыми своими делами, которые умела отлично организовывать. На самом деле она все еще любила свое неосуществленное призвание, как любят петь люди, лишенные слуха. Она придумывала невероятные конструкции, дома из стекла, залы, устланные тройным слоем ароматов вместо ковров, подводные дворцы и т. д. Она знала толк в изысканных изделиях из дерева и в мудро вытесанных камнях. Она была поклонницей архитектуры Гауди и в еще большей степени поклонницей его интерьеров. В Барселоне она пыталась купить для Архондулы что-нибудь из его вещей, но это ей не удалось. О пребывания Агаты в Испании свидетельствуют оставшиеся письма о Гауди, отправленные по электронной почте Архондуле, которая сбросила их в Интернет, где теперь можно найти и прочитать их по адресу:

www.geocities.com/ongaudi/

под заголовком «Гаудиевы конюшни» и «Гаудиевы спальные комнаты».

– Пусть читают, кому это нравится, – сказала Архондула Агате, – мне достаточно крыши над головой и ключа в замке. А все остальное – глупости.

Иногда с Агатой происходило что-то странное. Архондула замечала, что время от времени она начинает говорить с трудом. Причем это не было заиканием. Агата растягивала некоторые слоги, как будто бы кривлялась, но делала это неосознанно. Она говорила нараспев, как певчий в греческой церкви. А иногда эта манера напоминала дикцию актеров японского театра Но. Как-то раз Архондула даже спросила подругу, почему она не говорит нормально и что вообще это значит. Агата не смогла ответить. Она думала, что говорит так же, как все. Архондула поняла, что ее приятельница не знает о своем речевом дефекте.

• Предыдущая
• 15/24
• Следующая