Сверхновая американская фантастика, 1996 № 05-06 - Айзенберг Ларри - Страница 34

• Предыдущая
• 34/41
• Следующая

В Соединенных Штатах нет законов о злостном банкротстве.

Может быть, потому, что нет банкротств? Напротив, потому, что их много. Страх быть преследуемым как банкрот в умах большинства превосходит страх быть разоренным банкротами. И в общественном сознании утверждается какое-то чувство преступной терпимости по отношению к нарушению, которое каждый в отдельности осуждает.

В новых Юго-Западных штатах население, как правило, само вершит суд, и убийства там совершаются беспрерывно. Причиной тому очень жесткие нравы местного населения, а также почти полное отсутствие просвещения в этих пустынных местах. Оттого и не ощущают они необходимости в силе закона: судебным процессам они предпочитают дуэли.

Однажды в Филадельфии мне рассказали, что почти все преступления в Америке совершаются из-за злоупотреблений крепкими напитками, которые простонародье потребляет сколько хочет, поскольку их ему продают за ничтожную цену. «Почему же, — спросил я, — вы не введете налог на водку?» «Наши законодатели не раз об этом думали, — услышал я в ответ, — но это крайне тяжелое дело. Есть опасность, что возникнет бунт; к тому же те депутаты, которые проголосовали бы за подобный закон, несомненно, не были бы переизбраны». «Так значит, — продолжал я, — у вас большинство пьющих, и трезвость непопулярна».

Когда обращаешь на это внимание государственных деятелей, они ограничиваются ответом: предоставьте действовать времени, осознание зла просветит народ и раскроет ему его интересы. Часто так и бывает: если у демократии больше шансов ошибиться, чем у короля или дворянского сословия, у нее также больше шансов оказаться правой, когда ее вдруг озарит. Дело в том, что в самой демократической системе отсутствуют, как правило, интересы, противоположные интересам большинства и противоречащие здравому смыслу. Однако только жизненный опыт способен подтвердить правоту демократии, и многие народы погибнут, так и не увидев результатов когда-то совершенных ими ошибок.

Самое большое преимущество американцев состоит не только в том, что они более просвещенные, чем другие народы, но еще и в их способности совершать поправимые ошибки.

Добавим к этому, что для лучшего использования опыта прошлого демократия должна достичь определенного уровня цивилизации и просвещения.

Известны народы, чьи начальные знания были такими порочными, а характер представлял собой такую странную смесь страстей, невежества и ложных понятий обо всем, что они не сумели бы сами определить причину своих бедствий; эти народы гибнут от бед, природы которых не понимают.

Я объездил обширные пространства, некогда населенные крупными индейскими племенами, которых сегодня нет, я жил среди индейцев, эти племена были уже искалечены, и с каждым днем уменьшалась их численность и убывала их былая громкая слава; я сам слышал предсказания этих индейцев о том, какая судьба ожидает в итоге их расу. Между тем в Европе не найдется человека, который бы не понимал, что нужно сделать, чтобы сохранить эти несчастные народы, уберечь их от неминуемого истребления. Сами же они не видят никакого выхода; они чувствуют, что тучи с каждым годом все более сгущаются над ними, и они погибнут все до единого, отвергнув предложенное средство спасения. Пришлось бы употребить силу, чтобы заставить их жить.

У кого-то может вызывать удивление тот факт, что вот уже четверть века новые нации Южной Америки живут в постоянном волнении, там беспрестанно одна революция сменяет другую, и ежедневно можно ожидать, что они вернутся к тому, что называется природным состоянием. Но кто не согласится с тем, что в наше время революции абсолютно естественны для испанцев Южной Америки? В этой стране общество барахтается на дне пропасти, из которой оно не может выкарабкаться собственными усилиями.

Создается впечатление, что народ, населяющий это красивое полушарие, упрямо стремится вырвать себе внутренности, и ничто не может его от этого отвлечь. Обессилев, он дает себе короткий отдых, а после отдыха им тут же овладевает новое неистовство. Присмотревшись к его жизни, то нищей, то преступной, я испытал искушение поверить, что для этого народа деспотизм был бы благом.

Однако эти два слова никогда не смогут стоять рядом в моей голове.

Направление внешней политики Соединенных Штатов, определенное Вашингтоном и Джефферсоном. — В ведении внешней политики проявляются почти все недостатки, свойственные демократии, а ее достоинства малочувствительны в этой сфере.

Мы уже знаем, что, согласно федеральной конституции, интересы нации, связанные с внешней политикой страны, находятся в руках президента и сената;[18] по этой причине общая политика Союза выпадает в определенной степени из-под прямого и повседневного влияния народа. И следовательно, нельзя категорически утверждать, что в Америке именно демократия проводит внешнюю политику государства.

Известны два человека, сообщившие политике американцев определенное направление, которого страна придерживается и сегодня; первый — Вашингтон, второй — Джефферсон.

В великолепном послании, адресованном соотечественникам и представляющем собой как бы политическое завещание этого великого человека, Вашингтон писал:

«Завязать торговые отношения с зарубежными народами и установить как можно меньшие политические связи между ними и нами — таким должно быть правило нашей политики. Мы с точностью должны выполнять уже заключенные договоры, но ни в коем случае не заключать новых.

У Европы есть свои интересы, которые никак не связаны с нашими или связаны с ними весьма косвенно; она часто бываёт вынуждена ввязываться в конфликты, не имеющие, естественно, никакого к нам отношения; привязывать себя искусственными нитями к превратностям европейской политики, вступать в разного рода сформировавшиеся на ее территории дружественные и враждебные союзы и принимать участие в войнах, которые между ними возникают, означало бы действовать неосторожно.

Изолированность и удаленность от Европы побуждают нас принять иной путь и позволяют пойти по этому пути. Если мы будем продолжать оставаться единым народом с сильным правительством во главе, то недалеко то время, когда нам нечего и некого станет бояться. Тогда мы сможем вести себя так, чтобы заставить уважать свой нейтралитет; воюющие страны, чувствуя, что не могут на нас нажиться, побоятся беспричинно провоцировать нас; и мы окажемся в таком положении, в котором сможем выбирать мир или войну, руководствуясь только собственными интересами и справедливостью.

Почему мы должны отказываться от тех преимуществ, которые можно извлечь из столь благоприятной ситуации? Почему мы должны вместо того, чтобы заботиться о собственной территории, утверждать себя на чужой? Почему, наконец, связывая свою судьбу с судьбой какой-нибудь части Европы, мы должны рисковать своим миром и процветанием ради властолюбия, соперничества, интересов или капризов народов, населяющих ее?

Сущность истинной политики для нас состоит в том, чтобы не вступать в постоянный союз ни с одним зарубежным государством, по крайней мере настолько, насколько мы вольны этого не делать, ибо я далек от того, чтобы желать невыполнения уже имеющихся обязательств. Честность — лучшая политика; по-моему, это правило в равной степени применимо и к межгосударственным отношениям, и к поведению индивидуумов. Итак, я считаю, что необходимо в полном объеме выполнять те обязательства, которые мы уже приняли, а вступать в новые — вредно и неосторожно. Нам нужно вести себя так, чтобы нас уважали, и временных союзов нам вполне достаточно, чтобы противостоять любой опасности».

Еще до этого послания Вашингтон высказал прекрасную и справедливую мысль: «Народ, который отдает себя во власть привычных чувств любви или ненависти по отношению к другому народу, становится в какой-то степени рабом. Рабом своей ненависти или своей любви».

• Предыдущая
• 34/41
• Следующая