КГБ в смокинге. Книга 2 - Мальцева Валентина - Страница 28

— Да хоть «катюша»! — он спокойно пожал плечами. — Какое это имеет значение, если нам не преодолеть и этот заслон? То, что вы видите, пани, — всего лишь первый план. В грузовике наверняка не меньше взвода. Оцеплен весь район…

— Документы! — по-польски приказал старший. Одновременно к машине подошли еще двое солдат. Другие трое расположились с правого бока «татры».

— Грамотно, — пробормотал Вшола.

Я уже знала, как именно будут развиваться события. Честно говоря, план Пржесмицкого казался мне не то что наивным (в конце концов, он исходил из ситуации, в которой трудно придумать что-то принципиально лучшее), а каким-то заведомо обреченным. Ну, есть у них документы, допустим даже, что железные. Но ведь и эти лбы с автоматами, грузовиками и бэтээрами рванули сюда на рассвете не грибы собирать и даже не на учения. Их кто-то поднял по тревоге, объяснил задачу, нацелил на выполнение конкретной акции. Они ищут не ветер в поле, а вполне определенных людей. Следовательно, наше разоблачение было только вопросом времени. Достаточно этим полякам связаться по рации с кем надо, чтобы уже через несколько секунд иметь на руках исчерпывающую информацию, в соответствии с которой перед ними — самозванцы, опасные агенты иностранной разведки, на совести которых четыре трупа, в том числе офицер КГБ. И тогда…

Однако мои унылые рассуждения прервало нечто такое, что повергло меня в полное смятение. Пржесмицкий перегнулся через водителя и бросил на своем добротном русском:

— Я не говорю по-польски! Кто старший в вашей группе? Подойдите на два шага!

Поляки на секунду растерялись. А Пржесмицкий, почувствовав заминку, уже наращивал психическую атаку:

— Быстрее! У меня мало времени!

Наконец старший что-то сказал одному из автоматчиков, обошел «татру» и чуть наклонился к открытому окну Пржесмицкого:

— Кто вы? — спросил он по-русски. — Ваши документы!

— Скажите своим людям, хорунжий, чтобы они отошли от «татры» на десять метров, — тихо распорядился Пржесмицкий и, обрывая колебания поляка, с раздражением добавил: — Бога ради, поживее, я — полковник Первого управления КГБ СССР и выполняю спецзадание…

Если бы в тот момент у меня была хоть какая-нибудь возможность выразить свое отношение к происходящему, я бы наверняка устроила Пржесмицкому овацию. Он выбрал совершенно безупречную тактику. Только так можно было навязать свою волю офицеру дружественной армии. Я не знала, что именно задумал Пржесмицкий, как далеко были рассчитаны его ходы, и могла только предполагать, где кончается обычный блеф и начинается серьезное, подготовленное наступление. Однако вел он себя предельно естественно, и даже я на секунду подумала, что в принципе Пржесмицкий и его спутники вполне могли бы быть людьми Андропова. А почему, собственно, нет? Если допустить, что зовут его Петр Петрович, и перечеркнуть в памяти наши дорожные беседы о морали вообще и о евреях в частности, то именно так и должен был выглядеть офицер КГБ, стремящийся как можно быстрее доставить меня в Москву. В конце концов, он же не обязан объяснять первому встречному, кто я такая и каких неимоверных усилий стоило ему отбить свою пленницу у заклятых врагов советской власти.

— Вот мои документы, — сквозь зубы процедил Пржесмицкий, когда автоматчики отдалились от машины на несколько метров. Он развернул красную книжицу и ткнул ее почти в нос поляку: — Я — полковник Кольцов, а это — мои люди. Насколько я понимаю, вы находитесь здесь по тому же делу. Немедленно свяжите меня с моим начальством!..

— Простите, пан полковник, — офицер не без уважения вернул ему удостоверение, — но у меня есть связь только с моим непосредственным командованием…

— Вы из контрразведки?

— Никак нет, пан полковник! Мы — армейское подразделение. Саперы. Я получил приказ перекрыть этот квадрат. Вот и все…

— Ладно! — Пржесмицкий взглянул на часы, вмонтированные в приборную доску «татры». — Время поджимает, вот беда… Как я могу связаться с управлением контрразведки в Варшаве?

— Не знаю, пан полковник, — хорунжий развел руками. — С командиром нашей дивизии — пожалуйста. А…

— Нет, нет! — досадливо отмахнулся Пржесмицкий. — Это не его компетенция. Скажите в таком случае, хорунжий, как доехать до ближайшего управления контрразведки?

— Вам нужно либо в Гданьск, либо в Лодзь.

— Куда ближе?

— Пожалуй, в Лодзь. Там есть аэропорт…

— Хорошо! — Пржесмицкий удовлетворенно кивнул. — Вы можете дать мне в сопровождение машину с автоматчиками? — Он покосился на меня. — Я везу опасную преступницу, и, боюсь, наши неприятности еще не кончились.

— Да, но…

На лице поляка без труда можно было прочесть краткое содержание «книги сомнений». Это было настолько интересно, что я даже забыла о нависшей над нами угрозе. Этот облеченный властью и держащий в руках оружие офицер одновременно верил и не верил, готов был подчиниться и очень не хотел этого делать, мечтал, что называется, набрать очки и в то же время страшно боялся оскандалиться. В те минуты я буквально молилась на непререкаемый авторитет Комитета государственной безопасности СССР. Только мрачное, непросчитываемое и неоспоримое могущество этой суровой организации могло решить исход лесной авантюры в нашу пользу. Сомнения поляка были понятны: если он сейчас начнет выяснять детали и свяжется по рации со своим начальством, те, в свою очередь, с контрразведкой, контрразведка — с разведкой, разведка — с соответствующим отделом ЦК ПОРП, польские партийцы — с Москвой, уйдет немало времени. Конечно, если он угадал — очередное звание ему обеспечено. А если нет? Если из-за его бюрократизма, из-за неверия в святость красной книжицы с тиснеными золотыми буквами, из-за непонимания сущности интернационального долга будет сорвана важная сверхсекретная операция, — тогда что?..

Наступила гнетущая пауза. Так нередко случается за столом, где собираются не слишком разговорчивые люди. Неловкое молчание, идиотская атмосфера, хозяева глупо улыбаются, гости, не дурней других, начинают изучать узоры на потолке, лишь бы не брать на себя инициативу… Короче, мой рот открылся раньше, чем я успела подумать о последствиях:

— Пан офицер! — заорала я дурным голосом. — Спасите меня! У вас оружие, у вас солдаты! Я готова сдаться в плен представителю польской армии! Бога ради, только освободите меня от этих чудовищ! Меня этапируют, как уголовную преступницу, — это совершенно чудовищно в наш век, пан офицер! Если вы читали документы пятой корзины Хельсинкской декларации…

Хельсинкская декларация и особенно загадочная «пятая корзина» добили поляка окончательно. Он молча приложил два пальца к околышу конфедератки и сказал Пржесмицкому:

— Вы можете ехать, пан полковник. Я дам вам в сопровождение «газик» с пятью автоматчиками. Этого хватит?

— Вполне, — кивнул Пржесмицкий.

— «Газик» поедет перед вами. Пока доберетесь до Лодзи, я оповещу свое начальство. Вполне возможно, что к тому времени оно уже свяжется с вашими товарищами, пан полковник…

— Передайте вашим людям, что время для нас — самое важное.

— Не беспокойтесь, водитель получит команду ехать со скоростью не ниже восьмидесяти километров в час.

— Как ваша фамилия, хорунжий?

— Островский. Владислав Островский.

— Вы — прекрасный офицер, хорунжий!

— Благодарю! — Островский сдержанно кивнул, хотя лицо его вспыхнуло от удовольствия.

Подозвав одного из автоматчиков с переносной рацией, он крутанул ручку полевого телефона, бросил в трубку короткие слова команды, после чего вновь подошел к «татре» и склонился к Пржесмицкому:

— В добрый час, пан полковник. Езжайте…

— Спасибо!

Недовольно ворча, грузовик сдал назад и освободил шоссе ровно настолько, чтобы в образовавшийся коридорчик могла проехать наша «татра». Бэтээр уже стоял на обочине, и солдат в черном стеганом шлемофоне, оседлавший верхний люк, с любопытством наблюдал за нами.

Едва мы выехали на свободную часть трассы, как откуда-то из лесной чащи выпорхнул крытый брезентом «газик» с длинной, как хлыст, радиоантенной и рванул вперед. «Татра» дисциплинированно пристроилась в хвост армейской машине и, сохраняя дистанцию в пятнадцать-двадцать метров, последовала за поляками.