КГБ в смокинге. Книга 1 - Мальцева Валентина - Страница 41

— Нет, подруга, редакция — это как раз твоя питательная среда, там ты премьерша. А надо просто у тебя вырвать язык, — заметил Витяня, не отрываясь от карты. — Как у классика, помнишь, наверно?

— Мишин, неужели ты намерен приникнуть к моим устам?

— Ни в коем случае! — Витяня досадливо щелкнул по карте ногтем. — Никаких уст… Все уже давно описано: взять хорошо пригнанные щипцы, накалить на спиртовке — и вырвать. Он ведь у тебя, как жало, — длинный и острый. А змея без жала — совсем другое дело. Это уже просто что-то шипящее и пресмыкающееся…

— Так ты приволок меня в эту глухомань, чтобы нести подобную чушь? Или и впрямь решил поупражняться в инквизиторстве?

— Всему свой час, подруга, — обнадежил меня Мишин. — Как говорят умные люди, еще не вечер.

— Очень тонко замечено, — лихорадочно прикидывая, о чем же говорить дальше, промямлила я. — Ночь на дворе!

Я болтала просто так, как автомат, как магнитофонная лента автоответчика, как пациентка психушки на контролируемой бдительными санитарами лужайке перед административным корпусом. Я не могла молчать, потому что эта темнота и тишина вокруг, эти двое убийц — карикатурных, как пара начинающих конферансье, но в то же время страшных и непредсказуемых, этот специфический аромат лесной прели, который все больше ассоциировался в моем сознании с запахом гниения собственного тела, — все стискивало мое горло железными пальцами тоски и физически затрудняло дыхание. Я знала: стоит замолчать, и страх сломит меня окончательно. Сломит так, что я завизжу, завою, начну валяться в ногах у этих подонков, молить их о пощаде, взывать к благоразумию…

— Ты меня слышишь, второгодник? Я хочу есть, спать и мыться!

— А по сусалам? — участливо поинтересовался бровастый.

— Хорошо, — кивнула я, готовая до бесконечности продолжать этот психически ущербный диалог, лишь бы только снова не слышать лесную тишину. — Но сначала выполните мои требования. Понимаете, женщина в лесу…

— Тьфу ты, черт, сообразил наконец! — воскликнул Мишин, торопливо сунув карту в «бардачок», и повернулся к нам. — Андрей, надо избавляться от машины.

— Жечь опасно…

— Значит, закопаем.

— У тебя, что, экскаватор в багажнике завалялся?

— Завьялов! — каким-то совершенно новым голосом отчеканил Витяня.

Я аж обомлела: настолько этот эпизод напоминал обрывок дурной советской киноленты о похождениях чекистов в тылу врага. Но самое потрясающее последовало дальше: Андрей процедил сквозь зубы: «Есть», выскочил как ошпаренный из машины и уже через секунду шуровал в багажнике.

Витяня перевел на меня тяжелый взгляд измотанного, загнанного в угол и отчаянно невыспавшегося человека и спокойно сказал:

— Валя, слушай меня внимательно. Этот разговор принципиально важен для нас обоих. Ситуация складывается так, что сейчас мы расстанемся…

— Ты намерен застрелиться? — я задала вопрос прежде чем подумала, зачем это делаю и насколько это безопасно.

— Заткни свою пасть, Мальцева, если действительно хочешь когда-нибудь вернуться домой! — Витяня стремительным движением выхватил из «бардачка» пистолет и приставил его к моему лбу. Не знаю почему, но прикосновение было холодным и влажным. Может быть, этот бездушный кусок железа мгновенно впитал в себя физическое состояние предполагаемой жертвы? Мне не нужен был термометр, чтобы убедиться, что я вся холодная — от корней волос до кончиков пальцев на ногах. Или холодным был пот, ручьями струившийся по лбу, по щекам, по телу?..

— Ты хочешь вернуться домой, Валентина? Отвечай коротко.

— Да.

— Ты можешь выслушать меня спокойно, не перебивая и не вставляя свои дурацкие реплики?

— Да.

— Ты уверена, что сможешь выполнить мою просьбу, если я уберу пистолет?

— Да.

С каждым из этих трех «да» я ощущала, как мое сердце постепенно возвращается из аппендикса, куда оно стремительно рухнуло после появления пистолета. Мишин, похоже, настроился на серьезный разговор, а в сложившейся ситуации меня это устраивало куда больше, чем пуля.

— Хорошо… — Мишин положил пистолет на сиденье. — Поверь мне, Валя, я не из тех людей, которые стремятся превратить общество в монолитную армию сексотов. Твое появление здесь, за кордоном, твое участие в этих неженских делах — все это чья-то ошибка, очевидный прокол, в конце концов, самый настоящий бред. Но ты здесь, и с этим приходится считаться. Я не могу и не должен рассказывать тебе все. Это лишняя информация, она не нужна тебе, Валя, это не любопытный фактаж для очерка. Это смерть. Твоя. Личная. А мне жаль тебя. Наверное, встреться мы в другой обстановке, в другой жизни, и — не смейся, пожалуйста, — все могло бы сложиться не так мрачно. Ну да ладно, это так, эмоции. А теперь к делу. У меня есть свои задачи, свои приказы и свое чувство профессионального долга. Поэтому сейчас мы простимся. Я укажу тебе дорогу, и если ты не будешь рассеянной, то уже через два-три часа окажешься в полной безопасности…

— Я возвращаюсь в Москву, Витя?

— Не думаю… Впрочем, это не мне решать. Тебе все скажут.

— Это все?

— Нет. Ты испортила спектакль, который должен был вот-вот завершиться. Если можешь, прости мне мои выпады: ты ни в чем не виновата. Ведь тебя не ознакомили со сценарием, ничего не сказали об актерах и ролях, которые они исполняют. Тебя просто ввели в эпизод. «Кушать подано!» «К вам его высочество!» А ты…

— Что я?

— А ты — это ты, Мальцева. Если бы я знал, если бы я мог только предположить, что ты появишься на авансцене наших игр, я бы сделал все, чтобы этого не случилось. Я бы объяснил, что тебя нельзя использовать вслепую, я бы доказал им, что ты, сволочь, умна и потому особенно опасна в такого рода операциях. Но это решал не я… — Мишин тряхнул своей великолепной гривой. — Вот и все, Валентина Васильевна.

— Я могу тебя кое о чем спросить?

— Можешь, только вряд ли мои ответы что-то прояснят.

— Зачем ты убил Гескина?

— Таков был приказ, Валя. Запомни: в любой спецслужбе, даже самой демократичной и либеральной страны, не существует альтернатив выполнению приказа. Они просто не предусмотрены уставом.

— Я виновата в его смерти?

— Косвенно. В основном он сам.

— Он был вашим человеком?

— И нашим тоже.

— Если бы все случилось как вы планировали, мое возвращение домой предполагалось или нет?

— Я не знаю.

— Меня действительно разыскивает полиция и ЦРУ, или ты блефовал?

— Я не блефовал, Валя. Ты им действительно нужна. Ты им нужна даже больше, чем мы с Андреем. Потому что ты — свидетель.

— И только чтобы я им не досталась, вы угробили столько людей?

— Да. Я выполнял задание.

— Так зачем было мучиться? Шлепнули бы меня вместе с Реем — и никаких проблем.

— Так и было бы, если бы я не надеялся выбраться с той виллы.

— Хороша Маша, но или ваша, или ничья?

— Что-то в этом роде.

— Получается, я обязана тебе жизнью?

— Не спеши благодарить, подруга. Придет день, и ты еще проклянешь меня за это по-настоящему.

— Значит, кому-то в Москве я все еще нужна?

— Видимо, нужна.

— Почему ты со мной прощаешься так, словно мы видимся в последний раз?

— У нас с Андреем тоже серьезные проблемы. И потом, где мы с тобой увидимся? На пресс-конференции в Доме журналиста? У тебя в редакции? Или в моей балетной школе в Швейцарии? Ее фасад такой же фальшивый, как очаг в хижине папы Карло. Я ведь в Дом кино попал тогда впервые в жизни. И то исключительно с целью повидать тебя. Задание…

— Скажи, может случиться так, что ты окажешься в скором времени в Москве?

— В моей жизни может случиться что угодно. В том числе и это.

— Я могу попросить тебя об одном одолжении?

— Нет.

— Я вообще не могу рассчитывать на тебя?

— Нет.

— Тогда прощай, Мишин.

— Прощай, Мальцева. И не поминай лихом.

— Ах, да, чуть не забыла… — я вытащила из косого бокового кармана юбки свою единственную, как мне еще вчера казалось, ценность, плотно завернутую в гигиенический пакет с изображением пикантной дамы. — Возьми на память, Витяня.