КГБ в смокинге. Книга 1 - Мальцева Валентина - Страница 29

— Вот-вот! Вы ни-че-го не можете мне сказать, барон. Вы — человек из другой жизни. Увы!

— Да погодите же, черт возьми! — баритон Гескина снова сорвался. — Вы не должны делать то, что должны.

— Барон, может, перейдем на русский? Я что-то не совсем поняла…

— Скажите, Валя, те бумаги, которые… Ну вы понимаете, что я имею в виду… Так вот, те бумаги с вами?

— Ну, со мной.

— Дело в том, что вы… А, черт, это не телефонный разговор, Валя, поймите!

— Хорошо. Поговорим вечером. Я хочу спать, господин Гескин. Честное комсомольское!

— В шесть вас устроит?

— Давайте в шесть.

— Я буду ждать вас у себя в номере. Договорились? И, Бога ради, отбросьте подозрения! Кроме меня, вам никто не поможет.

— Скажите, барон, вы узнали что-то новое за те несколько часов, что мы с вами сидели в зале?

— Мне показалось…

— Что?

— Неважно, Валя. Сейчас это уже не имеет значения. Просто, когда вы разговаривали с тем молодым человеком, немцем…

— Австрийцем, — поправила я.

— Австрийцем, — покорно согласился барон. — Так вот, когда вы разговаривали с ним, у меня мелькнула одна мысль…

— И?..

— Я жду вас в шесть, Валя. У нас осталось совсем немного времени.

И Гескин положил трубку.

Я тоже положила трубку и вдруг почувствовала какое-то облегчение. Словно палач, методично сжимавший вокруг моей головы стальной обруч, вспомнил про обеденный перерыв или любимую девушку и слегка ослабил нажим. Момент был слишком благоприятный, чтобы не воспользоваться им.

Через минуту я уже спала.

Мне снилась редакция, темный коридор, в одном торце которого располагалась дверь в мой отдел, а в другом — чулан с подшивками, какими-то банками, вениками, тряпками и прочим хозяйственным инвентарем. Чуланчик был примечателен тем, что имел внутреннюю задвижку и мог быть использован в качестве места для конфиденциального разговора. Мне снилось, что я вышла в коридор и направилась в этот чуланчик. Я шла и думала, что сегодня мне очень нужно попасть туда, что это чрезвычайно важно для меня. Я шла, чтобы встретиться там с моим интимным другом-редактором. Причем все выглядело достаточно убедительно и логично: в служебном кабинете поговорить толком нам бы все равно не удалось, а в моей квартире поселилась мама. Разговор был очень важный, и я торопилась, чтобы не опоздать. Он ждал, прислонившись к пыльной полке, уставленной банками с мастикой и пачками писчей бумаги, — красивый, ироничный, элегантно одетый. На кого он был похож в этот момент? На Телевано? На Мишина? Он курил, небрежно стряхивая пепел на пол, и улыбнулся, когда я вошла и торопливо задвинула щеколду.

— Что стряслось? — спросил он. — Почему такая срочность? Нельзя было подождать до окончания рабочего дня?

— Я должна спасти тебя.

— Меня?

— Да, именно тебя.

— Успокойся, Валя! От кого ты должна меня спасти?

— От тебя самого. Ты опасно болен и делаешь то, что еще больше усугубляет положение.

— Что же такого я делаю?

— Лжешь мне.

— Я не лгу тебе.

— Не будем сейчас об этом. Ты мне лжешь, ты предаешь меня.

— Допустим. Но разве это опасно для меня самого?

— Ты даже не представляешь себе, насколько! Это смертельно опасно. Перестань мне лгать, я же люблю тебя. Это все равно как если б ты стрелял мне в спину…

Он хотел, видимо, возразить, неловко повернулся у полки, и я увидела, как тяжелая банка с мастикой пошатнулась и стала падать ему на голову. Я понимала, что эта масса убьет его, хотела крикнуть, предупредить, но вдруг с ужасом почувствовала, что онемела.

…Я вздрогнула и проснулась. Двадцать минут пятого. Я спала меньше часа. В номере было прохладно. Я встала, поправила покрывало на постели и направилась к шкафу. Уже потом, вспоминая свое поведение, я поняла, что действовала, повинуясь рефлексам. У меня не было никакого плана, до встречи с Гескином оставалось больше полутора часов, можно было бы поспать, принять ванну или просто поваляться с книжкой. Но я выбрала среди вещей в шкафу блузку и юбку, быстро переоделась, мельком взглянула в зеркало, автоматически отметив, что похожа всклокоченными волосами и придурковатым взглядом на ведьму, вытащила из замочной скважины ключ и вышла в коридор, даже не заперев дверь.

Спустившись на этаж Гескина, я скорее рефлекторно, чем по необходимости, оглянулась. Коридор был пуст и тих. «Интересно, — с любопытством подумала я, — откуда же тогда подглядывала та грымза-коридорная, которой я обязана жизнью?» Эта мысль заинтересовала меня настолько, что я остановилась. Впрочем, любой номер по обе стороны коридора вполне мог быть служебной комнатой. Услышать шаги, осторожно приоткрыть дверь и увидеть, куда вошла гостья, — задача нехитрая. Зато у нас дежурная гордо восседала бы посреди коридора. И действительно, зачем таиться, когда закон дает официальное право все видеть и слышать?

Я дошла до двери барона и легонько постучала в нее грушей от ключей.

Никто не ответил.

Тогда я тихонько толкнула дверь и увидела, что она открыта.

Королевские апартаменты находились на солнечной стороне, и я невольно зажмурилась, ослепленная потоками света. Холл был совершенно пуст, только ветерок легонько раскачивал шторы на гигантском окне, полностью заменявшем в этом потрясающем номере целую стену.

— Барон! — крикнула я. — Спуститесь, пожалуйста, я без приглашения…

Тишина вокруг становилась гнетущей.

«Уйти, что ли? — подумала я. — Неудобно как-то. Вдруг он не один?..»

Я повернулась к двери, но в последний момент что-то остановило меня. Вначале я даже не поняла, что именно. Вокруг по-прежнему было тихо. Какая-та слабая связь, ассоциация, легкое напоминание, сигнал — что? «Бред какой-то! — пробормотала я. — Как поживаете, доктор Фрейд? Вот вам еще одна пациентка!..» Но желание покинуть чужой номер вдруг пропало. Я втянула в себя воздух и почувствовала, как мои ноги ослабли: в гигантской гостиной, где я стояла, гадая, уходить мне или оставаться, тревожно пахло знакомыми духами. Я всегда оцениваю запахи сугубо эмоциональными категориями — радостно, тревожно, печально, раздражающе… Здесь пахло тревожно.

Я решила оставить на потом экзерсисы, связанные с нюансами моего обоняния, и стремительно взлетела на второй этаж. Дверь в спальню Гескина была распахнута. Я замедлила шаги, хотя уже знала, что увижу. Знала, поскольку вспомнила этот запах, эти духи — вкус Витяни Мишина всегда балансировал на грани…

Гескин лежал на постели. Если бы не забрызганная кровью белая рубашка барона, можно было вообще не заметить пятен крови, слившихся с багровым тоном роскошного покрывала.

Он лежал, широко раскинув руки, словно приглашая меня броситься к нему на грудь. В его правой руке был зажат уже знакомый мне пистолет. Правой половины головы Гескина практически не было — какое-то месиво из запекшихся сгустков крови, мозгов, окрашенных в багровое седых волос и желтовато-бурой пороховой изгари… Немногим лучше выглядела бы я, если бы он убил меня ночью.

Наверное, я простояла у постели минут пять, не меньше. Это тем более удивительно, что я абсолютно не переношу вида крови, а покойников боюсь с детства. В том, что передо мной лежит покойник, я не сомневалась ни секунды. Даже спящий человек сохраняет инерцию жизни. А я видела именно тело — начинающее коченеть, тяжелое и безжизненное. Оцепенение, в которое я впала, помогло мне зафиксировать страшную картину с ясностью и отчетливостью судмедэксперта. А возможно, в тот момент я просто постарела лет на десять и впустила в свою душу то, что могло прийти много позже или не прийти вовсе: смерть, насилие, страх перед неведомым…

Время шло, а я по-прежнему стояла не шелохнувшись. Мысли мои уже начинали набирать обороты, но руки и ноги не двигались.

О чем я думала в тот момент? Да обо всем на свете.

О том, что надо рвать когти из этого проклятого номера; что кофта и юбка, которые я надела только что, — совсем неподходящая роба для допроса в полиции; что Витяня Мишин — обычный убийца, а не аналитик, замышляющий коварные операции; что в моем столе в редакции осталось два авторских материала, которые дадут довести Волковой, а она их обязательно запорет; что я сморозила величайшую глупость, не встретившись с Гескином сразу после его звонка; что пистолет в руке покойного — без глушителя; что версия самоубийства, которую попытался изобразить Витяня, не так уж и беспочвенна, что запах духов моего одноклассника — еще не доказательство его вины; что…