Ужин во Дворце Извращений - Пауэрс Тим - Страница 3
- Предыдущая
- 3/62
- Следующая
– Ладно, шесть. Все равно рекорд за вами. Отец девушки хочет лучшего, и, послушайте, это дело будет проще остальных. Все, что от вас требуется, – это найти ее, а уж похищением и всем прочим займется ее семья, и...
– Вот пусть ее семья все и провернет, – сказал Ривас, выпрямляясь. – Я не шучу насчет ухода из бизнеса. Можете нанять меня в качестве пеликаниста или песенника – на сегодняшний день это моя единственная профессия.
Он повернулся и двинулся, было обратно к сцене, но Монтекруз с ловкостью, неожиданной для довольно тучного человека, обогнул стол и схватил его за локоть,
– Мы заплатим десять тысяч! – прошипел он. Ривас устало повернулся к нему.
– Вы уже слышали мой ответ.
Еще пару секунд лицо Монтекруза оставалось бесстрастным, до странного детским.
– Песенки? – выпалил он с неожиданной жалостью. – Вы бросили спасать жизни ради того, чтобы сидеть в баре и петь песенки? Ах да, вы же занимались этим только ради денег, верно? А теперь, когда они и так текут к вам, любого можно... можно выпотрошить и освежевать, и вам до этого не больше дела, чем до морщинки на вашем бесценном костюме, так? Здорово, должно быть, не заботиться ни о ком, кроме себя, любимого!
Кривая, недобрая улыбка появилась на лице пеликаниста.
– Ступайте-ка домой, – произнес он, дождавшись, пока Монтекруз договорит. – И займитесь тем, в чем хоть немного разбираетесь. Мутант проклятый.
Он говорил совсем тихо, но Моджо с Фанданго услышали и беспокойно посмотрели на него.
Оскорбление, совершенно уже смертельное с учетом монтекрузовой лысины, зависло в воздухе на несколько секунд. Монтекруз так стиснул зубы, что его внезапно побелевшее лицо показалось еще шире.
Ривас выдернул локоть и отступил на два шага; левая рука его зависла у ножен.
Наконец Монтекруз, тоже дернувшийся было за своим ножом, сделал глубокий вдох, потом выдох.
– Я не принимаю этого, Ривас. Я попридержу это. На время. – Он повернулся и зашагал к выходу.
Когда двери, скрипнув, закрылись за ним, Ривас поднял взгляд к потолку и присвистнул. Да, подумал он, совершенно не владеешь собой. Поосторожнее с пивом, старина, – ты и дома, и здесь перебираешь. Тоже мне смазка...
– Боже, Грег, – произнес Фанданго, и в голосе его звучал неподдельный ужас. – Ты с ума сошел, да? До меня только дошло: я ж никогда тебя таким не видел – ну, там, ворчишь разве, если что не так. Что он такого сказал? Что-нибудь про твое пение? Или одежду? И кого он хотел, чтобы ты...
– Ох, да заткнись же, Томми, – устало буркнул Ривас. Моджо уже зажег фонари рампы, поэтому он не позволил раздражению слишком уж проявляться на лице. – Вовсе я не сошел с ума, понял? Мне просто осточертели все, кто считает, будто у них есть право отнимать у меня время, вот и все. И не хотел я вызывать его. – Он взял свой инструмент, смычок и не без досады заметил, что руки его дрожат; ему пришлось поспешно опустить их и подозрительно покоситься на барабанщика. Впрочем, Фанданго все еще покачивал головой. Потом тот выбил короткую дробь на одном из своих барабанов – в общем, явно ничего не заметил.
– Но ты обозвал его мутантом, – произнес наконец барабанщик. – Ну, то есть меня-то ты так обзываешь, когда я облажаюсь, но этот-то парень точно из этих. Я даже отсюда видел, какой он лысый.
– Я все-таки решу, что ты умственно отсталый, если до сих пор не поймал этого темпа, – заявил Ривас. – Давай сначала и как следует.
Он трижды притопнул ногой. Фанданго обиженно насупился – и начал играть.
Им пришлось сделать перерыв всего через несколько минут, когда Моджо принялся вертеть старые скрипучие лебедки, поднимающие люстры на нужную высоту. Несмотря на свое недавнее решение, Ривас опустил свой пеликан и подошел к бару за новой порцией пива. Он вернулся на место, сел на стул, вытянул ноги и отсутствующе уставился в потолок, где висели по углам паутиной пыльные гирлянды бумажных кукол.
Всего несколько клиентов вошли и уселись за столы ко времени, когда Моджо закончил возиться с лебедками, и Фанданго вопросительно покосился на Риваса; впрочем, пеликанист, похоже, забыл свое недовольство его игрой. Зал постепенно заполнялся, и мало-помалу люстры кончили раскачиваться, а шум разговоров и звон стаканов сделались громче и настойчивее. Только Ривас оставался безразличен ко всему этому, и когда двое близнецов-китайцев – один гитарист, другой перкуссионист – появились и полезли на сцену, приветственный взмах его руки автоматизмом не отличался от взмаха конского хвоста, отгоняющего слепней.
Фанданго пришлось даже толкнуть его в бок и прошипеть: «Очнись, Грег!» Потому как в зале появился владелец заведения.
Стив Спинк с Ривасом были примерно одного возраста и сложения – тридцати лет с небольшим, подтянутые, уже с намечающейся складкой поверх пояса, – но Спинк с его копной белокурых волос и ослепительной улыбкой буквально излучал юношеский оптимизм, тогда как у Риваса был несколько театрально-драматический облик: темные волосы, борода и резкие черты.
Спинк облокотился о сцену. Словно очнувшись, Ривас поспешно вскочил со стула, схватил свой инструмент и с удивлением заметил, что зал уже полон.
– С тобой все в порядке, Ривас? – с отеческой заботой поинтересовался Спинк.
– Э... что? – Ривас шагнул к рампе, наступив на забытый стакан с пивом. Тот разбился, обрызгав пивом дорогую кожаную куртку Спинка.
– Черт возьми, я спросил, все ли с тобой в порядке. Ты какой-то не такой, как всегда. Выступать-то сможешь?
Ривас нахмурился и выпрямился во весь рост.
– Разумеется, могу! Что ты хочешь этим сказать? Бог мой, из-за какого-то копеечного стакана...
– С каких это пор стекло стало дешевым? Тут один старикан говорил со мной днем. Сказал, что ты был когда-то Сойкой. Это правда?
– Да, – буркнул Ривас. – И я никогда не делал из этого секрета. За свою жизнь я много кем побывал.
– Ты говорил обо всем, о чем угодно, но не об этом. Ты часто принимал причастие?
Второй раз за этот вечер Ривас испытал приступ жгучего гнева.
– Что ты хочешь этим сказать, Стив?
Спинк позволил своей неизменной улыбке поугаснуть немного.
– Прости, Грег. Но ты же можешь понять мою тревогу. Я не могу позволить, чтобы кто-то из людей, на которых я полагаюсь, вдруг оцыплячился.
– Начнешь беспокоиться об этом, когда я перестану набирать тебе этот твой чертов зал под завязку.
– Ты прав, Грег. Прости. Мне не надо было слушать этого старого хрыча. – Он повернулся к залу, и Ривас успел увидеть вспыхивающую вновь на его лице улыбку. – Леди и джентльмены, – объявил Спинк в полный голос. – Сегодня вечером нам вновь выпало удовольствие принимать у себя Грегорио Риваса из Венеции.
Аплодисменты последовали незамедлительно, и по громкости и продолжительности вполне соответствовали желаемому, так что Ривас, кланяясь в ответ, как всегда снисходительно ухмыльнулся – но в душе ощущал себя неуютно. Как бы звучали эти аплодисменты, подумал он, если бы я не приплачивал клакерам? И как долго еще будет цепляться ко мне ярлык гастролера из Венеции? В конце концов, я уже пять лет, как уехал оттуда, и хотя это стандартное спинково заявление заставляет пока еще новичков потрясенно перешептываться, Моджо не далее как вчера искренне удивился, когда я упомянул о том, как работал в баре «Бомбежище» в Венеции. Сказал, он думал, что вся эта история – всего лишь приманка для туристов вроде бутафорских черепов на карнизе.
Когда хлопки и свист начали стихать, Ривас повернулся к Фанданго и близнецам и подал им знак начинать «Всем охота посмолить мой бычок» – его коронный номер, который он обыкновенно приберегал для того, чтобы расшевелить вялую публику. Фанданго отбарабанил ураганное вступление, зрители откликнулись неподдельным восторгом, и на следующие несколько минут Ривас забыл все свои тревоги и сомнения, позволив мелодии и словам совершенно поглотить его.
Однако во время довольно продолжительного гитарного проигрыша под дробь ударных – с чем, насколько знал Ривас, у них не должно было выйти особых затруднений, – он вгляделся в публику. Вышло это у него немного нервно, поскольку он опасался, что эта девчонка, Хэммонд, заявится сюда, чтобы закатить ему сцену. Спинк даже обрадовался бы такому, потому что это послужило бы наглядным доказательством, какой бесшабашный сердцеед этот его пеликанист из Венеции, но сам Ривас остерегался таких встреч, хотя избегать их совершенно у него все равно не получалось. Он вглядывался в одно лицо за другим и к облегчению своему не нашел ее среди зрителей.
- Предыдущая
- 3/62
- Следующая
