Сборник статей - Нойманн Эрих - Страница 28

И все же этот пылающий внутренний мир Шагала, в кото­ром вещи занимают не свое земное место, а место в душе, место, определенное им сотворением, продолжающимся еще и сейчас -этот мир ни в коем случае не является плодом воображения. Он также не является миром чудес и маги­ческих заговоров, посредством которых еврейская нация, молитвами притягивающая к земле время Мессии, летает, в экстазе, над историческим временем реальности. Нет, это земной, реальный мир души, ночные корни которой уходят глубже корней простой земной жизни, к первичному потоку образов, питающему бытие любого живого существа.

В символическом мире Шагала, еврей и христианин, индивидуум и коллектив, примитивное язычество и сложный модернизм слиты в одно неразрывное единство. Убитый погромщиками еврей с его амулетами висит как Христос на Кресте страдания и телега, наполненная перепуганными людьми, покинувшими свой пылающий дом, проезжает мимо распятого, соединяющего свои страдания с их страданиями; ибо жертвоприношения и страдания повсеместны и распятое человечество повсюду висит на Кресте сына Божьего. Но рядом с этим существует языческая жизненная сила живо­тных; баран и осел становятся чем-то вроде Пана далекой языческой эры, в которой ангельское пересекается с божес­твенным. Ибо природа есть жизнь, со всей ее непосредствен­ной полнотой цвета и трагической глубиной, проявляющейся в желаниях, инстинктах и диком опьянении экстаза. Пьяное знание исходит от красного светящегося вина и белого жен­ского тела не в меньшей степени, чем от распятия и свитка Торы, и отчаянная смесь высшего и низшего в человеческой природе становится таинственным совпадением противо­положностей в едином центре жизни.

Здесь прошлое и будущее, высшее и низшее сливаются в реальность, напоминающую сон; как в заколдованном лесу Шагала, внешнее и внутреннее появляются, словно зеркаль­ные миры, в которых отражается третий мир, скрывающий свою истинную реальность за ними и в них.

Эта реальность так же жива в молящемся еврее и раввине, как и в жалкой официантке и пьянице, в петухе и усталой лошадке. Преображение чувственности в обнажен­ных любовниках - это огненный петух, экстатический изгиб которого рассекает ночь; и любовники в лодке или под мос­том светятся, как свечи дня отдохновения или красное солн­це свадьбы.

Все эти планы скрытого Божьего мира стали видимыми на картинах Шагала; они появились в естественном, то есть божественном сочетании, которое определяет мир души: природная вещь и символ; спектр и реальность; балаган жизни и магия любовников; обнаженное желание и религиоз­ный экстаз; солдаты-мародеры и серебро, этот увертливый соблазнитель души; трубы судного дня и бесконечный кара­ван матерей с детьми, Марий, бегущих в Египет; апокалип­тический конец света и Октябрьская Революция; свитки Торы, распятия, канделябры, кудахчущие курицы, возбуж­денные ослы и лучистые скрипки, музыка которых парит между небом и землей. И постоянная луна.

Божество говорит красками и символами. Они являются сердцевиной мира ощущений и истины, истины сердца, подспудной реальности сна, которая, словно сеть разноцветных вен, пронизывает все существование. Ибо "реальный мир" -это, всего лишь, жалкая иллюзия, которая навязывает себя трезвому; только пьяные глаза творческого человека могут видеть подлинный мир образов. На одной из картин Шагала имеется девиз, который для него воплощал тайну всей подлинной жизни или познания Бога: "Devenir flamme rouge et chaude" Только пламя, страстная преданность, пробуж­дающая тайную энергию человеческой психики и вызываю­щая ее извержение, может открыть тайну мира и его божес­твенного сердца.

Но все это не должно восприниматься в пантеистическом смысле; это не всемирное заявление о присутствии божест­ва. Как бы произведения Шагала не были близки еврейскому мистицизму и символам, типа hitlahavut (страстная предан­ность) и dveikut (привязанность к божественному), его работу не следует загонять в такие узкие рамки. Глубина и масштаб откровения соответствуют глубине и масштабу психического замысла, который добился этого откровения, перед которым мир, как целое, впервые предстал в качестве творческого секрета. Подобные намерения и бессознательные озарения мы обнаруживаем в современной живописи, современном искусстве вообще и в современном человеке, - повсюду, где он пробирается в самое сердце реальности. Ибо, реакцией современного человечества на механизированные и бездуш­ные силы, как человека, так и машины, на грозящую удушить мир бездушную механизацию, является бунт души и погру­жение вовнутрь.

Вторжение и нисхождение души в еврейскую нацию -событие, которое Шагал провозгласил и которым он был одержим - готовилось долго. Прошли тысячи лет, прежде чем божество смогло спуститься с холодного величественно­го трона всевластного закона, с крутой горы Синай, прежде чем оно смогло пробраться через светящиеся духовные миры каббалистических сфер и трансцендентальных божес­твенных секретов в теплый земной порыв хасидского мистицизма.

Посредством диаспоры, замкнутая еврейская община открылась миру, и это нисхождение в мир, начавшееся с изгнания, в то же самое время, (по крайней мере, такова тайная надежда еврейской судьбы) является восходом новой еврейской психической реальности. Весь этот стран­ный народ, с его соединением нового и старого, примити­визма и четких разграничений, пророческого рвения и земно­го идеала, крайнего материализма и вечной духовности (Шагал является замечательным выражением всех этих черт), задействован в трансформации. Вновь собравшись вместе перед лицом надвигающегося рока, евреи опять бро­сают в почву зерна, накопленные ими за столетия изгнания. Это век вырождения и гниения; первичный мир поднимается на поверхность, ангелы падают; но посреди всего этого рож­дается душа. Но, как и любое рождение, это рождение чело­веческой души происходит inter urinas et faeces (между мочой и осадком) Рушатся высшие ценности, раскачиваются канделябры, ангелы тщет­но дуют в трубы судного дня и бородатые евреи разво­рачивают пергаментные свитки Торы. Мир летит в пропасть, тянет все за собой, и эта катастрофа, это распятие воплоща­ется в море крови, насилия, боли и слез. Крематории концен­трационных лагерей и нагроможденные мировыми войнами горы трупов - вехи на этом катастрофическом и транс­формирующем пути. Ибо, катастрофа -это новое рождение.

Судьба еврейской нации - это судьба Европы, падение Витебска - это падение Парижа, а Вечный жид - это скитающиеся бесчисленные миллионы людей, лишившихся корней, христиан и евреев, нацистов и коммунистов, евро­пейцев и китайцев, сирот и убийц. Миграция индивидуумов, бесконечное бегство из бескрайних пространств Азии в Ев­ропу, а оттуда - в Америку, бесконечный поток трансфор­мации, глубина которого неизмерима, а цель и направление неопределимы. Но из этого хаоса и катастрофы встает неожиданно величественное вечное, вековое и, в то же самое время, абсолютно новое. Таинственный свет приро­ды, божественный нимб Шекины, утешающий и целительны^ женский секрет трансформации, светит не снаружи, а изнутри и снизу.

Отстраненное отношение Шагала к мировым событиям может быть чем угодно, но только не равнодушием к своему времени. Быть может, пропитанные болью краски умираю­щих деревень и бездомных беженцев на полотнах Шагала несут в себе больше печали и страдания, чем прославленная «Герника» Пикассо. Шагалу недостает монументальности потому, что любая жесткая, монументальная форма обяза­тельно растворится в этом бурлящем потоке эмоций, ибо боль слишком велика и ее непосредственность выдолбит любую четко обозначенную форму изнутри. Это растворение разваливающегося мира, вся почва которого разорвана вул­каническими разломами; нормы рушатся, потоки лавы уничтожают существующий порядок, но гейзеры творчества брызжут из страдающей земли. Ибо, в результате этого са­мого распада, проявляется более глубокий план реальности, открывающий свою тайну тем людям, которые, как и мир, рвутся на части, ощущают его первичный психический источник, который является и их источником. Божественное и человеческое идут по тому же самому пути, мир и человек - это уже не дуальность, в которой один противостоит друго­му; они являются неразрывным единством. Луна восходит в душе каждого индивидуума и дом, на фронтоне которого открывается глаз божества - это ты сам.