НЕобычная любовь. Дневник «подчиненной» - Морган Софи - Страница 61

• Предыдущая
• 61/67
• Следующая

Плетка, стек и кнут были выставлены на обозрение в гостиной, и я уповала только на то, что Адам просто поглощен систематизацией своей коллекции, а не планирует что-нибудь. Не мог же он, не должен же был использовать всю троицу за один присест? Ой, ну кого я обману своим наивным оптимизмом?!

Наконец, он разложил их так, как ему хотелось, заметил, что я к ним присматриваюсь, и улыбнулся. Он схватил меня и принялся целовать, водя руками по спине и прижимая ближе. Я таяла в руках Адама, забывая про несколько беспокоившую меня коллекцию на кофейном столике, и просто сосредоточилась на его объятиях.

Его руки не задерживались долго на одном месте. Для начала он погладил мне спину, а потом схватился за мою футболку и поднял ее, на секунду прервав наш поцелуй, когда стягивал ее через голову.

Следующим был расстегнут лифчик, а через мгновение на полу оказались джинсы и трусики. Целуясь, мы поделили на двоих улыбку – он стал по-настоящему опытным специалистом по раздеванию меня на скорость.

Адам отошел назад, так что я смогла собрать свою теперь уже бесполезную одежду, – и снова оказалось, что он одет, а на мне нет и нитки. Он заставил меня поставить ноги на ширину плеч, а руки заложить за голову, сцепив пальцы в замок. Я ждала и наслаждалась тем, как закипают нервы, пока я наблюдаю за ним и пытаюсь вычислить, к чему мне нужно себя подготовить. Потом он выбрал плетку, и я подавила улыбку, зная, что он прибережет свои новые игрушки на потом так же, как приберегает жареную картошку на воскресном обеде, потому что это его любимая еда и поэтому должна быть съедена на закуску.

Хвостами плетки он гладил мое тело – вниз и вверх, – отчего в груди у меня покалывало и соски твердели. Потом он встал позади меня и проделал то же самое со спиной и ногами, заставляя меня напрягаться, чтобы не затрястись нервной дрожью.

Но потом он перестал гладить и начал махать плеткой. Сначала несильно, фактически едва заметно, но минуты шли, и плеть явно удалялась от моего тела с каждым разом все дальше и возвращалась к нему, ударяя все сильнее. Это пока еще было приятно, но постепенно удары становились все более и более ощутимыми. Он согревал меня. Плеть работала.

Временами я чувствовала на заднице и бедрах настоящие удары, но они все еще не были теми, которые я называю болезненными. Хотя когда он размахнулся, и хвосты плети ударили вместе, это воспринималось скорее как крепкий удар, чем жалящая боль ряда отдельных хвостов.

Удары становились все сильнее и сильнее, пока я не начала морщиться каждый раз, когда он попадал по заднице. Тогда он начал обходить меня и ударять всюду: по ногам, животу, грудям, – в то время, как я корчила рожи. Он вносил разнообразие, то размахиваясь рукой, как будто орудовал теннисной ракеткой, то вращая запястьем по кругу, так что неожиданно ударял по мне кончиками замшевых хвостов вместо их полной длины. Каждая вариация давала свои ощущения, которые надо было испытать и вытерпеть.

Не припомню, чтобы до этого он потратил столько времени, отхаживая меня плетью, но могу сказать, что он пристально за мной следил – не просто чтобы видеть, все ли со мной в порядке, но для того, чтобы понять, как я реагирую, когда он изменяет место и характер удара. Понимание этого замедлило возникновение спазмов у меня в животе.

Он даже дернулся вниз и ударил меня поверх ступней, что вызвало у меня вскрик удивления. Это не идет ни в какое сравнение с воплем, который я испустила, когда он махнул плеткой у меня между ног и задел клитор.

К тому времени, как он остановился, на моем теле, казалось, не осталось ни сантиметра, который бы не почувствовал удара или жалящей боли плетки. Силу боли выдержать было нетрудно, но продолжительность времени, которое Адам провел, стегая меня замшевыми прутьями, навевала мысли о тесте на выносливость.

Плеть была возвращена на столик, и он протянул руку к кнуту для выездки. Еще до того, как он рассек им воздух, я знала, что это будет совсем другой вид боли. Как и в предыдущий раз, он начал с задницы. После пары мягких ударов пришел черед того свистящего звука, за которым следовала жгучая боль на ягодицах, от чего мне приходилось стискивать зубы. Удары шли один за другим в быстрой последовательности, потом образовалась пауза. Он опустился на колени и проверил мой зад.

– Честное слово, ты должна это видеть. Мгновенные тонкие линии. Я думаю, у тебя останется несколько рубцов.

Изумление в его голосе вызвало у меня прилив чувств и особую странную гордость от того, с каким удовольствием он это произнес. Может быть, он и не был садистом, но отметины рассматривать любил. По этому поводу я тоже могу кое-что рассказать: когда через несколько дней после того, как он бил меня, расцвели синяки, я была не в силах удержать собственные пальцы от поглаживания этих мест. Это были цветные иллюстрации к нашим забавам.

Хотя то были еще цветочки. Нет других слов, чтобы это передать – кнут ранил адски. Я ничего не могла с собой сделать и уклонялась, когда видела, как он замахивается, и слышала свист рассекаемого кнутом воздуха. Там, где моя кожа покраснела от плетки, тонкие следы кнута были едва различимы. Когда он ударил кнутом по груди, я закусила губу, а когда ударил по ступням, я чуть не пнула его.

Это определенно была самая тяжелая боль, которой он меня подвергал, и, конечно, самая сильная, которую я испытала за долгий срок. Немного истерически я спрашивала себя: возможно ли, чтобы моя переносимость боли снизилась? Было очень больно. Было ли настолько больно раньше? Может быть, я просто забыла? Эротизировала боль? Как я могла ее выдерживать? Когда же это закончится? Смогу ли я продержаться до конца?

Что было редкостью для Адама, он не стал больше ничего со мной делать, пока работал кнутом. Не было смысла в унижении, мой мозг не смог бы сосредоточиться больше ни на чем – только вызов и сопротивление. Была только боль. Жестокая, острая, постоянная боль. И простите, что я повторяю совершенно очевидное, она травмировала. Очень, очень и очень.

Адам опять пристально рассматривал меня, но теперь не столько с точки зрения проведенного эксперимента, сколько проверяя мое состояние. Это немного меня успокоило. Я знала, что могу доверять Адаму, что он будет присматривать за мной. Я знала, что могла бы выдержать больше, но сумела уловить в его настроении некоторую сдержанность и озабоченность.

Он отложил кнут и потянулся за стеком. Что ж, может быть, то, что я приняла за озабоченность, было истерическим оптимизмом с моей стороны.

Третий инструмент означал, что я должна очередной раз попытаться приспособиться к совершенно другой по силе и типу боли. Она жалила, особенно в местах уже проступивших рубцов, оставленных кнутом, и на краснеющих участках кожи, отхоженных плетью. Боль была острой и направленной на сравнительно небольшой участок тела, а размахиваться со всей силы он начал сразу.

Он охаживал меня стеком быстро, сразу по всему телу – задница, бедра, живот, грудь. Было непонятно, куда придется следующий удар, и было очень трудно, борясь за каждый глоток воздуха, сосредоточиваться на боли. Адам продолжал действовать и зашел дальше, чем когда-либо, ударив по соскам, а потом, когда я попыталась защититься, бил по рукам, пока я не убрала их и не заложила обратно за голову.

У меня кружилась голова, а глаза наполнялись слезами. Боль разрушала меня, но в этот момент я ее жаждала, стремясь к очистительной разрядке. Тем не менее это не мешало мне уклоняться и сжимать зубы. Я знала, что если он будет так продолжать, я утону в слезах.

Потом он остановился. Мгновенно оказался напротив моего лица. Погладил по волосам, поцеловал в лоб. Это было мило, но воспринималось странно. В тот момент для меня это было почти равноценно тому, как если бы он отказывал мне в оргазме – я могла принять больше и хотела этого.

• Предыдущая
• 61/67
• Следующая