Бремя удачи - Демченко Оксана Б. - Страница 14

Как же он не понимает: я действительно чудовище, и куда более страшное, чем ему показалось! Имя мое, сама встреча со мной, даже намерение попросить меня о важном, создают ложные надежды, рождают самоуспокоение и самоуверенность. Сбивают с пути и делают цель недостижимой! Не по моей вине, но и невиноватой я себя счесть не могу, ведь я есть, и я обманываю слабых и жадных самим фактом своего существования. Лови удачу за хвост и позабудь страхи! Люди так думают, люди всегда любили сказочки про золотых рыбок и котелочки, неутомимо варящие кашу из ничего, дарующие право на праздность, лень и душевное ничтожество.

Я прошла через свое купе, хлопнула дверью, села на край дивана рядом с Хромовым:

– Ты спишь?

– Уже нет.

– Семка, зачем я такая живу на свете? Было бы лучше, если бы они только на себя надеялись. Они же к магам удачи не лезут в дом с просьбами.

– К магам не лезут даже самые отчаянные недоумки, – согласился Семен. – Маг в сознании обывателя, Реночка, – страшный зубастый хищный зверь. А ты – совсем другое дело, ты золотая рыбка. Крюк под жабры – и на солнышко, и уже ты должна просить их: «Отпусти на волюшку, все сделаю», – заныл Хромов, потянулся и сбил плед до пояса. – Ты, Ренка, существуешь не для строительства дворцов и пожалования столбового дворянства. Ты гарантируешь нам надежду на мир.

– Это как?

– Самое темное и беспросветное зло для страны, а часто и для целого ряда стран – война. Но происходит подобное, когда все игроки большой игры перешли критическую точку невозвратности, – совсем серьезно сказал Хромов. – Ты, Ренка, по идее способна видеть и эту точку, и еще много чего важного. Большие последствия иногда проистекают из очень мелких поводов и при неявных истинных причинах.

– Хромов, мне опять страшно. Да что же это такое? Семка, я ведь не трусиха.

– Это действительно страшно, – кивнул он. – Никто, даже птица, не может гарантировать разрешение противоречий. Но дать надежду способна только ты.

– Семка, так у нас мир. Везде вокруг.

– Именно так все и выглядит, – не стал спорить Хромов. – Реночка, мы едем в столицу. Бабушка Лео готовит нам приятный сюрприз, папа и мама тебя ждут, брат Санька ждет, малышка Полюшка ждет. Потапыч мечтает сразиться в бильярд, его Ромка разучивает цыганский романс и поет Надюхе… Кузен Рони небось опять купил тебе перчатки и намерен подарить, и я подозреваю его в худшем: он слишком ценит шпионские игры и готов от всей души объясниться в любви тебе, птице, как их важной составной части… Мари завалена делами, но почти наверняка у нее уже имеется действующий активный кружок суфражисток. Она тоже тебя ждет. Думай о хорошем.

Мне понравилось, как он всех наших уютно расписал и представил, словно рассадил с нами за одним столом в этом вот купе. Страхи сгинули, и вагонная пустота исчезла. В коридоре смеялись и переговаривались, старый проводник шаркал и просил уступить дорогу, молодой суетился и собирал заказы на ужин, часто и звонко повторяя: «Да-с»… Все узоры удачи за окном были такие обычные, знакомые, не опасные. Простенькие.

Поезд прибыл на центральный вокзал ранним вечером. Солнце, низкое и рыжее, плыло в розовом небе за высокими стрельчатыми окнами. Наши длинные тени шагали, циркулями ног вымеряя пространство до дальней стены. Поездов на главных путях было мало: начало августа… Сейчас люди еще не думают о возвращении с юга, а составы с отбывающими на отдых обычно отходят утром, они уже далеко.

Зато совсем рядом знакомый мне маг-дознаватель Петров, – встает из-за столика в нашем с Томой любимом кафе «Свисток», – мимо которого незаметно не проскользнуть к выходу из вокзала.

– Семен, сударыня Бекки, – со смесью вежливости и панибратства приветствовал нас он. Подхватил второй чемодан, разгружая Сему. – Быстро, за мной. Госпожа Леопольда приказала не задерживаться. Она очень строга.

Мы покинули вокзал и выбрались на площадь, в городской шум. Я уже забыла столицу за лето, да и прежде была, прямо скажем, настоящей провинциалкой. Я вцепилась в руку Хромова, который в любом городе свой, и не стала глазеть по сторонам. Даже не позволила себе рассмотреть витрину ателье Ушковой, где наверняка есть что-нибудь занятное из осенней коллекции. Если так, то пропала Ренка: разинет рот и будет охать, становясь для всех заметной и собирая толпу. Петров впихнул чемоданы в огромный «фаэтон», разместил нас в салоне. Торжественно вручил конверт и побежал заводить машину.

Большой конверт. Я вытряхнула его на сиденье. Внутри еще несколько конвертов. В одном паспорт на имя Бекки Винье, переселенки из Западной Аттики. Чек солидного банка и еще какие-то важные бумаги, я не глядя сунула Хромову. Он из нас двоих уж всяко организованнее.

Второй конверт – с печатями и такой угрожающе жесткий, что сомнений нет: в нем лежит нечто до жути официальное. Отпихнула туда же, Хромову. Он мой маг, пусть волшебным образом во всем и разбирается.

Третий конверт – малый, узкий, с рисунком Императорского театра в уголке и надписью от руки. Все билеты на лучшие места так выглядят, в них указаны имена получателей. Я от Семы знаю, сама-то подобной роскоши ни разу не видела. Развязала шелковую ленточку и, заранее радуясь, извлекла сокровище:

– Сема, мы с тобой вдвоем занимаем целую ложу! Бабушка нас балует.

– Едем прямо к театру, – буркнул Петров. Он уже вырулил с площади. – Инструкция такова: у служебного входа вас ждет Алексей Бризов, он и проводит прямиком в ложу. Госпожа Леопольда там, все прочее она пояснит сама.

Я оглохла от шума привокзальной площади, оробела от роскоши театра, обилия новостей… и понятия не имела о том, что все это мелочи по сравнению с главным. Бабушка сидела в ложе строгая и серьезная. Прежде я видела ее всего раз, но узнала. У всех фон Гессов – настоящих, конечно, по крови – порода читается сразу: широковатый подбородок, чуть длинноватое лицо и неизбежные искорки легкой бесшабашности во взгляде.

– Ренка, дай обниму! – Бабушка меня встретила так, словно мы были знакомы всю жизнь. – Сядь. Твое дело сегодня – держать себя в руках, потому что там, в императорской ложе, будет чудить твоя приемная мама Лена. Она мечтает спеть в этом театре и от своего уже не отступится.

В маме я не сомневалась. Охотно кивнув, рассмеялась – и получила от бабушки шутливый подзатыльник.

– Рена, ложа обработана магией, и весьма основательно. В зале много людей. Кое-кто из них не должен тебя видеть. У некоторых имеется дар магов, поэтому ты должна тщательно скрывать свое отношение к близким. Повторяю: держи себя в руках. Акустика здесь сложная, звуки улавливаются хорошо. Молчи побольше, ладно? Итак, там будет петь твоя мама Лена. А здесь, – Леопольда указала на сцену, – когда Лена своего добьется и я дожму все прочее, вместо дебютантки Софьи станет петь Роберта Скалли. Твоя настоящая мама, кровная.

Хорошо, что я уже сидела и сползать мне оказалось некуда. Коротковатая спинка кресла поддела под лопатки, я задохнулась и замерла. Сема сразу оказался рядом, накинул мне на плечи кофточку, подвинул свое кресло и уселся поближе, чтобы надежно обнять меня за плечи. Так сказать, предоставил жилетку. Я воспользовалась. И платок у него забрала, всегда не хватает своих: то ли я плаксива, то ли платки слишком уж маленькие… Пока я всхлипывала, шептала: «Как же так?», изо всех сил сдерживая голос, Леопольда исчезла.

Люди проходили в зал, рассаживались или принимались вальяжно прогуливаться. При виде знакомых чуть напоказ замирали и позировали, возвышая голос, раскланиваясь или игнорируя. Семен шептал мне в ухо, называя имена некоторых и рассказывая о них свои, газетные, сплетни. То есть успокаивал.

Когда мама Лена прошла в первый ряд императорской ложи, я уже затихла и сосредоточенно обдумывала свою слезливость. Не ограничь меня бабушка в праве пошуметь, я бы, пожалуй, и не плакала. Ненавижу эти задавленные проявления чувств. Рвутся они, выхода ищут, а горло перехвачено – ни крикнуть, ни даже охнуть, одни слезы и остаются. Никогда за всю свою сознательную жизнь я не видела маму, не помню ее совершенно. Даже младенческое неразумное чутье, какое есть у некоторых счастливцев, – по крайней мере сами они настаивают, что есть, – не сохранило скрытого ощущения той моей матери, Роберты. Единственный образ, возникающий при слове «мама», – это образ моей Ленки. Леночка, мама Лена, мамочка. Ее руки, ее платье, всегда аккуратное и неновое во времена ремпоезда. Ее рыжие волосы, свитые самой природой в тугие пружинки сплошного солнечного сияния. Ее глаза, ее голос, ее запах. Обороты речи, привычки, сказки, смех, брань, пение, выговор – все это моя мама Лена.