За любовь, которой больше нет (СИ) - Раевская Полина "Lina Swon" - Страница 23
- Предыдущая
- 23/129
- Следующая
Он содрогнулся, обхватил ее лицо руками, по его щекам бежали слезы.
-Не надо, прошу тебя, ... не надо ...
И она замолчала, чувствуя пустоту, слезы тихонько текли по лицу, а душа покидала тело. Аня смотрела на лицо своего мужа и чувствовала, как по крови расползается яд ненависти и жажда убивать. Он вновь предал ее, он вновь отобрал у нее самое дорогое, оставил медленно подыхать, но только теперь она не будет тихо скулить и лить слезы, теперь она будет мстить! Как и любая мать, она готова была убить за своего ребенка, но смерть была бы слишком легким наказанием. Нет, Маркус на сей раз ты ответишь за свою жестокость! Ты пожалеешь, что такое чудовище , как ты просто родилось на свет.
Аня сжала губы, глаза вспыхнули, но внутри все погасло, потому что сейчас она похоронила не только сына, но и свою любовь к человеку, который назывался ее мужем. Но она уже ничего не чувствовала, потому что тот, кого она любила никогда не существовал. Лишь образ, который она с таким упорством и наивностью взращивала в своем сердце. Теперь маски окончательно скинуты и ничего не осталось, ничего. Маркус поднял ее с земли на руки и понес, она не сопротивлялась, она с отчаяньем смотрела на удаляющийся памятник, и беззвучно шептала:
-Сыночек мой, прости меня милый, что не была в час смерти рядом с тобой.
Слезы вновь покатились по щекам, а дыхание сбилось. Ей даже не удалось проститься со своим мальчиком, не удалось прижать его в последний раз и поцеловать. А впрочем, она и не хочет, она не будет прощаться, потому что слова эпитафии правдивы, Аня всмотрелась в надпись на надгробье, прежде чем они скрылись за холмом, и согласно кивнула, признавая правильность мудрых слов, которые вечно будут охранять покой ее мальчика. А на белом мраморе было затейливыми буквами выведено:
«Сын никогда не умирает. Лишь рядом быть перестаёт»
» Глава 6
"Да гори оно все синим пламенем !
Перешла за приличий рамку
Алкоголь стал нектаром и знаменем
Жизнь теперь проживать наизнанку
Быть хорошей и правильной? - к чёрту!
Пусть теперь поболит у других
Бить словами- платить по счёту
Всех намерений ваших - благих!
Судите как хотите, господа
Что, в своей жизни вы видали?
Любовь и ненависть, поймите, господа
Две стороны одной медали."
стихотворение от Глафирка.
-Маркус, тебе нужна моя помощь?-обеспокоенно спросила Маргарита Петровна. Она всячески старалась делать вид, что все нормально, но лицо выдавало ее волнение.
-Нет, спасибо! Я сам.
Она еще с минуту постояла в дверях, а потом бесшумно ретировалась. Я облегченно вздохнул. За последний месяц только ночью я чувствовал какое-то подобие покоя, хотя подобие очень жалкое. Тридцать дней беспросветного мрака, черной дыры, которая с каждым днем засасывала все сильнее и сильнее. Но я цеплялся за жизнь, заглушая все чувства, загоняя их глубоко внутрь себя. Я должен это делать ради Анны, нашей малышки и ради себя самого. Только вот эти взволнованные взгляды родственников, их неловкость и робкие попытки помочь выжимали из меня последние соки. Жалость убивала. И дело тут не столько в моей чрезмерной гордыне, сколько в большей степени в примитивном страхе. Я боялся. Черт возьми, как же я боялся сорваться на эмоции и начать жалеть себя самого, упиваться горем. Я не мог себе этого позволить, просто не мог... Я взвалил на свои плечи миллион забот и проблем, я работал, как вол, разрывался между Анной и Дианой. Я делал все, чтобы не давать себе ни секунды для размышлений и внутренних переживаний. Странно, что многие принимают подобное поведение в сложившейся ситуации за силу. Я часто слышу фразы типа: «Он держит удар..», «Тащит все на своих плечах..», «Не сломался ...», «Он ответственный..» и прочее. Возможно, так оно и есть, но только в том случае, когда человек обычно привык давать волю чувствам, а потом собрался и взял себя в руки. Я же всегда был замкнут, мне легче пахать до потери сознания, чем предаваться горю. Я боюсь тех страданий, которые сваляться на меня, стоит только мне остановиться. Я боюсь боли. Поэтому я далеко не сильный человек, скорее трусливый. Но даже при всем желании, у меня не хватало сил ни душевных, ни физических для горя. Анна занимала все мои мысли. Ее состояние приводило меня панику, я не знал, что делать. Она словно закрылась, сжалась в комок, прячась от реальности, от боли. Она отгородилась от всего, а главное от меня. Я видел, как тяжело ей, когда я прихожу, и я стал навещать ее так, чтобы она не видела меня, хотя на душе было гадко. Доктора все наперебой уверяли меня, что в подобном состоянии нет ничего удивительного, что это такая стадия, которую вскоре сменит другая и так далее. После таких разговоров мне становилось еще хуже, меня пытались успокоить тем, что моя жена подобно подопытному клопу идет по разработанной кем-то системе. "Все это нормально, мистер, так у всех!" Да плевать мне, как у всех! От этого не хрена легче не становится. Самому дорогому мне человеку безумно плохо, а я не могу даже на глаза ей показаться и мне нечем ей помочь. Я ненавижу эту беспомощность, она давит на меня, я разрываюсь, бьюсь , бьюсь, но ничего не могу сделать. Она возвращает меня в холодные стены, окруженные колючей проволокой, где воздух настолько провонял дешевыми сигаретами, что кажется будто ты только что сам накурился. Тогда я был в точно таком же безысходном состоянии. Сейчас я также загнан в клетку, только не на физическом уровне. Мои внутренние демоны преследовали меня повсюду, пока я не попадал в свою комнату. Только рядом с Дианой меня отпускало. Я не помню, как получилось так, что я стал заниматься дочерью сам, потому что после похорон я был как в тумане. Если бы не она, я бы не выдержал. Она была моим спасательным кругом в этом аду. Вот и сейчас, не успев, приехать домой, я сразу же помчался к своей малютке и теперь смотрел, как она смотрит на меня своими голубыми глазками, в которых проскользнуло узнавание. Личико сморщилось в беззубой улыбке и внутри меня все отступает, такое тепло разливается в груди, я сразу же улыбаюсь в ответ, беру свою девочку на руки и прижимаю к себе, вдыхая сладковатый запах маленького ребенка. Как же хорошо и одновременно плохо!
С тех пор, как взял ее на руки в тот страшный день, я больше никому не доверял ее. Никаким нянькам и бабушкам, за исключением тех моментов, когда мне нужно было работать, но все остальное время я был с дочерью. Я сам купал ее, менял подгузники, я спал максимум три часа в сутки и всегда урывками по часу между очередным кормлением или сменой подгузников. Но эти хлопоты были мне в радость, я был почти счастлив, когда мы с Дианой были предоставлены друг другу, только вот с горечью было это счастье, потому что именно сейчас я понял, что такое быть отцом по-настоящему. Я смотрел на Диану и знал, как она морщит лобик, когда ей что-то не нравится, я знал, как она радуется. Знал, как горят ее глазки, когда она видит какую-нибудь побрякушку, например, папины запонки, которые она просто обожала пробовать на вкус. Сейчас она дрыгала ручками и ножками, так она передавала свою радость моим появлением. Я был для нее всем, центром ее вселенной, я был и отцом, и матерью для нее. Я ловил каждый момент, боясь пропустить что-то новое, потому что каждый день Диана менялась, открывала для себя мир, училась быть самостоятельной. Наблюдать за своим ребенком в такие моменты было для меня невероятной радостью и в то же время мукой, потому что я начинал думать о Мэтти, я смотрел на Диану и пытался вспомнить, как улыбался мой сын, как он радовался, какие издавал звуки, какой он был в этом возрасте? И что самое кошмарное я не то, чтобы не помнил, я не знал. Я просто не хрена не знал! Когда он появился, мне было двадцать девять, я был лучшим футболистом в мире, но мне этого почему-то было мало. Я все время стремился к чему-то еще, а может быть, я просто не мог остановиться?! Семья стала для меня таким понятием, которое никак не отразилось на моей жизни, разве что мне пришлось работать еще больше. Просто потому что так принято. Я все время был в работе, суетился, что-то пыжился, ведь у моей жены и сына должно быть все самое лучшее, первоклассное, люксовое. Мое самолюбие и амбиции на меньшее не были согласны. И конечно, я как и всегда добился своего, у моей семьи действительно было все и даже больше, все, кроме отца и мужа. Мне казалось, так должно быть! Ведь почти все так живут, все мужчины работают, видят своих детей от силы по два часа в сутки, а то и меньше, но мы же трудимся для того, чтобы у наших детей не было нужды, чтобы они не чувствовали себя ущербными. Только сейчас я понимаю, что это мы как раз-таки ущербные родители. Спроси любого, что он знает о своем ребенке и он не задумываясь, ответит, что все. Я тоже ответил бы так же еще месяц назад, а сейчас я спрашиваю себя- о чем думал мой сын, во что верил, о чем мечтал, что ему нравилось, чего боялся? Любил ли он футбол или это просто способ доказать мне, что он достоин быть моим сыном? У меня нет на эти вопросы ответов. Я абсолютно ничего в действительности не знаю и не знал о своем ребенке. Он мертв, он больше ни о чем не думает и не мечтает, но он был жив, а я ничего не знал о его внутреннем мире, как если бы он умер. Может это какой-то философский бред моего измотанного разума, но я прихожу к выводу, что мой сын умер для меня, так и не родившись, и меня совсем не утешает мысль, что в большинстве семей подобный подход к детям считается нормальным явлением. В этом случае мне хочется всех этих занятых погоней за копейкой, материальным успехом родителей, в надежде на лучшее будущее для своих детей, лишь встряхнуть и сказать: "Будьте родителями для своих детей, а не содержателями, живите настоящим, потому что будущего может и не быть!"
- Предыдущая
- 23/129
- Следующая
