Воскресшая жертва - Каспари Вера - Страница 7

— Скажите, — жестко спросил Марк, — где я вас мог видеть раньше?

Шелби не знал:

— Я бывал во многих местах, на вечеринках и прочее. Люди мелькают в барах и ресторанах. Иногда лицо незнакомца кажется более знакомым, чем лицо лучшего друга.

Марк покачал головой:

— Бары — не моя стихия.

— Вы вспомните, если будете думать о чем-то другом. Так всегда бывает. — Затем, не меняя интонации, он вдруг спросил: — Вы знаете, мистер Макферсон, что я получатель страховки Лоры?

Марк кивнул.

— Я сам хотел вам сказать об этом. Иначе вы подумали бы… ну… это ведь нормально для вашей работы, — Шелби тактично подбирал слова, — подозревать любые причины. Лора периодически выплачивала страховой взнос, и страховка на случай смерти составила 25 тысяч долларов. Она была записана на имя ее сестры, но после того, как мы решили пожениться, она настояла на том, чтобы переписать ее на меня.

— Я запомню, что вы мне это сказали, — пообещал Марк.

Шелби протянул ему руку. Марк пожал ее. Они еще помедлили; солнце освещало их непокрытые головы.

— Надеюсь, вы не считаете меня откровенным негодяем, мистер Макферсон, — печально сказал Шелби. — Мне никогда не нравилось одалживать деньги у женщин.

Часы из золоченой бронзы на каминной полке показывали ровно двенадцать минут пятого. Зазвонил телефон. Я в это время был погружен в чтение воскресных газет. Лора стала легендой Манхэттена. Скандальная категория газетчиков, специализирующихся на звучных заголовках, называла ее трагедию «Убийством незамужней девушки», а одно воскресное литературное издание предложило другой интригующий заголовок: «В истории с убийством на почве любви Ромео следует искать в Ист-Сайде». Благодаря черной магии современной журналистики грациозная молодая женщина превратилась в опасную сирену, расточавшую свои злые чары в том восхитительном районе города, где Парк-авеню привечает богемное общество. Щедрость Лоры превратилась в бесконечную пьяную оргию, похоть и обман, что, однако, читатели сочли столь же надуманным, сколь выгодно это было газетным издателям. Я же размышлял над тем, что ее имя стало объектом пересудов мужчин, купающихся в бассейнах, а женщины громко делились ее секретами, переговариваясь друг с другом через открытые окна многоквартирных домов.

Я заковылял к телефону и услышал голос Марта Макферсона:

— Мистер Лайдекер, мне кое-что пришло в голову, не могли бы вы нам помочь? Я хотел бы задать вам несколько вопросов.

— А как же бейсбол? — спросил я.

В трубке раздался застенчивый смешок, он донесся до моих ушей:

— Слишком поздно. Я уже пропустил первые подачи. Вы не могли бы подойти?

— Куда?

— В квартиру мисс Хант.

— Я не хочу туда идти. Это жестоко предлагать мне идти на это место.

— Извините, — сказал он после минутной холодной паузы, — может быть, Шелби Карпентер сможет мне помочь. Постараюсь связаться с ним.

— Ладно. Я приду.

Десять минут спустя я стоял рядом с ним у эркера в гостиной Лоры. На Восточной Шестьдесят второй улице было нечто вроде карнавала. Продавцы воздушной кукурузы и мелкие торговцы, толкающие тележки с товаром, почуяв возможность нажиться на несчастье, предлагали возбужденной толпе мороженое, сэндвичи, соленые палочки и пятицентовые сладости. Воскресные парочки покинули зеленые лужайки Центрального парка и под руку прогуливались мимо ее дома, глазея на маргаритки, которые накануне своей рукой поливала жертва убийства. Отцы семейств везли детские коляски, матери ругали детей, те дразнили полицейских, охранявших вход в дом, где была убита «та незамужняя девушка».

— Кони-Айленд переместился в Платиновый пояс города, — заметил я.

Марк кивнул головой:

— Убийство — самое лучшее, и притом бесплатное, развлечение людей. Надеюсь, это вас не коробит, мистер Лайдекер?

— Напротив. Только запах тубероз и звуки органной музыки угнетают меня. Праздничный настрой толпы придает смерти классическую значимость. Никто не восторгался бы этим спектаклем так, как Лора.

Он вздохнул.

— Если бы она была здесь, она открыла бы окна, срывала бы маргаритки в цветочных ящиках и бросала бы их на улицу. Потом послала бы меня за дешевыми солеными палочками.

Марк сорвал маргаритку и оборвал лепестки.

— Лора любила танцевать на улицах. Шарманщикам она давала по доллару.

Он покачал головой:

— Никогда бы не подумал, глядя на такое соседство.

— Но у нее был и вкус к одиночеству.

Дом Лоры стоял в ряду больших домов, реставрированных так, чтобы основательность и элегантность викторианского стиля совмещались с шиком XX века. Вместо высокого крыльца со ступеньками появилась лакированная дверь с тремя ступеньками, ведущими вниз к входу, золотушно-желтые маргаритки и рахитичная герань цвели в широких оконных проемах голубого и зеленого цвета. Арендная плата здесь была непомерно высока. Лора говорила мне, что живет здесь, потому что ей нравится бросать вызов богемной публике с Парк-авеню. После утомительного рабочего дня в конторе она не желала сталкиваться с каким-нибудь суперменом в золотых галунах или обсуждать погоду с вежливо-равнодушными мальчиками-лифтерами. Ей нравилось открывать входную дверь своим ключом и подниматься пешком на третий этаж своей перепланированной квартиры. Именно это стремление к уединению и привело ее к смерти, ведь у двери никто не задал вопроса, ждала ли мисс Хант посетителя в тот вечер, когда явился убийца.

— Прозвенел звонок у входной двери, — неожиданно объявил Марк.

— Что?

— Должно быть, это случилось именно так. Прозвенел звонок у входной двери. Она была в спальне, уже раздетая. К тому времени, когда она надела шелковый халат и шлепанцы, звонок, вероятно, прозвенел вторично. Она подошла к двери, и, когда открыла, раздался выстрел!

— Откуда вы все это знаете? — спросил я.

— Она упала на спину. Тело лежало вон там.

Мы оба уставились на голый полированный пол. Он видел труп, бледно-голубая ткань была забрызгана кровью, она ручейками стекала к краю зеленого ковра.

Дверь внизу, по-видимому, так и оставалась открытой. И когда вчера утром Бесси пришла на работу, то она, прежде чем подняться, поискала консьержа, чтобы отругать его за небрежность, но не нашла: он с семьей уехал на уик-энд к Манхэттенскому заливу. Соседи с первого и второго этажей отбыли на все лето, так что в доме никого не было. По обе стороны улицы в это время года дома также пусты.

— Наверно, убийца предусмотрел это, — заметил я.

— Может быть, дверь оставили для него открытой. Может быть, она ждала посетителя.

— Вы так думаете?

— Вы были с ней знакомы, мистер Лайдекер. Скажите, что она была за дама?

— Она вовсе не была дамой в том смысле, какой вы вкладываете в это слово, — возразил я.

— Хорошо. Но какой она была?

— Посмотрите на эту комнату. Разве она не говорит ничего о человеке, который ее обставлял и украшал? Разве, на ваш взгляд, она хранит память о девушке-затворнице? Разве она похожа на квартиру молодой женщины, которая лжет жениху, обманывает старого друга и тайком назначает свидание убийце?

Я ждал от него ответа, как Иегова. Если Марк не мог оценить достоинства женщины, обустраивавшей эту квартиру, я должен признать, что его интерес к литературе — не более чем самодовольное стремление к самосовершенствованию, а его восприимчивость — просто притворная пролетарская щепетильность. Для меня эта комната до сих пор хранила блеск Лоры. Может быть, во мне теснились воспоминания о жарких беседах, о том, как мы смеялись, сидя за ужином при свечах за большим столом, и полуночных откровениях, сдобренных острыми закусками и бесконечным дымящимся кофе. Но даже для него, у которого не было этих воспоминаний, таинственная комната в самом глубоком смысле слова должна была представлять собой жилье.

Раздумывая над ответом, он устроился в длинном зеленом кресле, протянул ноги на кушетку и вынул трубку. Его глаза скользили по черному мраморному камину с поленьями дров, приготовленными для первых прохладных вечеров, по слегка выцветшим ситцевым занавескам, которые своими глубокими складками смягчали яркость жарких сумерек.