Сказки и были Безлюдных пространств - Крапивин Владислав Петрович - Страница 45
- Предыдущая
- 45/204
- Следующая
– Двоюродный. Он далеко, на Сахалине. Два года назад приезжал и пел мне. Я запомнила…
Мне вдруг до рези в глазах стало жаль эту белоголовую Сойку. Я даже закашлялся. А когда мы остались вдвоем с Серёжкой, насуплено сказал:
– Раньше я думал, что Золушки бывают только в сказках…
– Бывают и по правде… Только мы в принцы не очень-то годимся.
– Я-то уж точно. Про инвалидных принцев сказок нет.
Серёжка сделал вид, что разозлился:
– Вот как тресну по шее! Несмотря на инвалидность!
И я почему-то обрадовался.
– Ладно, трескай! Только завтра приходи обязательно…
– Ох… завтра же суббота.
– Не можешь? – сразу затосковал я.
– Могу, только…
– Что?
– Завтра, наверно, твоя мама дома будет…
– Ну и что?!
– Наверно, она сердится на меня: «Привязался к Роме какой-то подозрительный тип, увозит куда-то…»
– А вот сейчас я тебя тресну по шее!
…Мы успели домой за три минуты до маминого звонка. И я бессовестно сообщил маме, что сижу дома уже давным-давно.
– Как тебе не стыдно сочинять! Я звонила пятнадцать минут назад!
– Ну и что?! Я в туалете был! Не срываться же!
– Вот подожди, будет тебе «туалет»…
Серёжка убежал домой («Надо еще тете Насте с хозяйством помочь»), и я помахал ему с балкона. А он мне.
А когда Серёжка скрылся, вдруг сразу, как ледяная сосулька, проколол меня страх: «А что, если завтра он не придет?»
Ну, завтра, может быть, и придет, а через несколько дней я ему надоем. С какой стати он должен возиться с инвалидом?
Вокруг столько здоровых мальчишек! С ними можно без забот гонять мяч, носиться на велосипедах. Гулять где душа пожелает, не таская тяжелое кресло. В том числе и по Безлюдным пространствам…
Почему я за эти два дня привык, что он нянчится со мной? Привык, словно к себе самому, к своему второму «я»! Будто он для того и родился, чтобы всю жизнь быть со мной рядом!
Он и во сне приходит, не забывает меня. А я что? Чем хорошим я могу ответить Серёжке? Я же… свинский эгоист! Сегодня даже прикрикнул, когда он вез меня по шпалам: «Не тряси так!»
Нет, он не бросит меня сразу, но где-нибудь через неделю скажет, глядя в сторону: «Понимаешь, я завтра не смогу прийти. И послезавтра. Дома куча дел…»
Я чуть не заревел. Головой лег на перила балкона. И сидел так, пока не пришла мама.
Она не стала сильно ворчать на меня за дневные приключения. Была рассеяна – видимо, из-за своих каких-то забот. Мне стало поспокойнее, но все же я улегся опять совсем рано: чтобы поскорее дождаться утра и Серёжки. Увижу его и спрошу прямо: «Ты со мной подружился накрепко или это так, случайность?»
Но разве про такое говорят?
А может, он опять приснится? Тогда уж точно спрошу.
Однако Серёжка в эту ночь не приснился. Видел я громадные ржавые механизмы, которые лязгали шестернями, телефон, по которому никак не могу дозвониться домой, соседского кота, который хитрым голосом доказывал, что он не Пушок, а Лопушок. Враль несчастный!
Потом приснилась Сойка. Мы с ней гуляли по заросшим одуванчиками пустырям, по лопухам и кочкам, среди которых прятались мохнатые чуки. Мы собирали бутылки. Сойка была в коротком новом платьице – очень красном, с белыми бабочками. Но к платью была пришита заплата из серой холстины. Потому что Золушка. Сойка все время отворачивалась и тонким голосом пела одну и ту же фразу: «Где-то грохнула цепь на брашпиле…»
Хорошо в этом сне было то, что кресло мое ездило само собой. Подчинялось мысленным приказам. Ловко пробиралось через заросли. А потом у нас разбилась бутылка и осколок рассек мне ступню, и было совсем по правде больно. Сойка теплыми пальцами прижимала к порезу подорожник, и алые капли падали ей на белые сандалетки. И она чуть не плакала, а я смеялся несмотря на боль…
Так я со смехом и проснулся. А нога радостно болела еще несколько секунд.
Серёжка пришел ровно в десять, как договорились. Он был неузнаваемый. В белой рубашке, в синих брюках с наглаженными стрелками. Кепку-бейсболку он оставил дома, а волосы были расчесаны на косой пробор – очень старательно.
Совсем другой Серёжка. Я, конечно, обрадовался, но…
Зато маме он понравился. Тем более, что сразу же заявил:
– Ирина Григорьевна, вы меня извините, пожалуйста. Это я виноват, что вчера задержались.
Мама сказала, что это пустяки и что она очень довольна, что у Ромы появился такой замечательный товарищ, и так далее… Напоила нас чаем и отпустила гулять до обеда.
– Мама, до трех часов! Мы ведь поздно позавтракали!
– Ну, хорошо, хорошо… – Ее по-прежнему занимали какие-то свои заботы. Уж не сделал ли Евгений Львович ей очередное решительное предложение?
Мама помогла нам спуститься, хотя Серёжка убеждал, что справится сам.
На улице он спросил:
– Куда двинемся?
– К Сойке, конечно! Я же книжку взял для нее…
– А чего ты надутый?
– А чего ты такой наглаженный! На Безлюдные пространства в этом наряде не сунешься.
– Да, если брюки извожу, тетя Настя со свету сживет…
– Вот видишь!
– Но не мог же я перед твоей мамой появится оборванцем!
– Не оборванцем, а нормальным человеком…
– Ничего! Сегодня погуляем среди цивилизации. А потом… у нас еще знаешь сколько всего впереди!
И я сразу растаял.
Сойка ждала нас не на прежнем месте, а напротив, через улицу. Там был скверик с двумя скамейками. На одной и сидела Сойка. С книжкой. Встала навстречу нам, заулыбалась. Потупилась.
Она была нынче не в мальчишечьей пыльной одежде, а почти такая, как в моем сне. Только рисунок на красном платьице был не из бабочек, а из белых листьев. И заплаты, конечно, не оказалось. И сандалетки – потрепанные, коричневые, на босу ногу.
Серёжка сказал в упор, без смущения:
– Какая ты сегодня красивая. – Вроде бы и шутя, но и по правде.
Она шевельнула ресницами-гусеницами. Решилась почти на такой же ответ:
– А ты… тоже…
Я вздохнул с дурашливой ревностью (ох, совсем ли с дурашливой?):
– Лишь мне похвастаться нечем.
А Сойка… знаете, что она тогда выдала? Тихонько, но безбоязненно:
– А тебе и не надо хвастаться. Ты всегда красивый.
У меня уши – будто вмиг сварились.
– Вот не дам больше книжек, будешь знать, как глупости говорить!
Серёжка поглядел на меня хитро. И вдруг:
– Сойка, пошли с нами гулять! Ты ведь сегодня… выходная?
Она сделалась как-то прямее. Взрослее даже.
– Я теперь всегда выходная. Бабушке отдала все деньги и сказала, что больше не буду… это. Никогда. Иначе пускай она покупает мне на эти деньги билет. До Дорожкина!
– Не хватит на билет-то, – заметил Серёжка.
– Я знаю… но она не догадалась. Сделалась будто слабая совсем. И говорит: «Дитя мое, ты права. Я не должна…» Ой, как это?.. А! «Я не должна взваливать свою трагическую жизнь на детские плечи…» – И в глазах у Сойки то ли смех заблестел, то ли слезинки.
– Сразу видно, в театре работала, – хмуро сказал я.
Сойка потеребила платьице и полушепотом призналась:
– Вообще-то мне ее жалко…
– Понятное дело, – рассудил Серёжка. – А нам тебя жалко, когда ты так… Ладно, пошли!
Мы славно погуляли в то утро! У Серёжки нашлась бумажка в двести рублей, мы купили брикет пломбира. Поделили на три части. Мы добрались до Центральной площади, над которой висел изукрашенный рекламами воздушный шар. На площади был праздник «День самодеятельного творчества». Зрители, жалеючи меня, «колясочника», пропустили нас в первый ряд. Там на эстраде выступали клоуны (животики надорвешь), потом плясали мальчишки в матросской форме. Здорово плясали. Хорошо им на здоровых ногах.
Желающих подымали на высоту на воздушном шаре. Но у нас, разумеется, денег на билеты не было. Да и как оставишь без присмотра кресло?
– А хорошо бы, – прошептал Серёжка. – Забраться в корзину втроем и по веревке ножиком – чик… И полетели…
- Предыдущая
- 45/204
- Следующая
