Дневник одного тела - Пеннак Даниэль - Страница 43

• Предыдущая
• 43/71
• Следующая

* * *

53 года, 5 месяцев, 2 дня

Суббота, 12 марта 1977 года

Утром, стоя под душем, размышлял над следующей хронологией. До восьми или девяти лет меня «отмывала» Виолетт, с десяти до тринадцати я притворялся, что моюсь сам, с пятнадцати до восемнадцати я предавался этому занятию часами. Сейчас я принимаю душ перед тем как бежать на работу. Интересно, что будет на пенсии? Я окончательно растворюсь в ванне? Нет, все-таки мы – это наши привычки, и пока я держусь на ногах, я буду просыпаться при помощи душа. Придет время, и какой-нибудь санитар будет соскребать с меня грязь в часы, когда в больницу не допускают посетителей. И наконец, кто-то займется моим последним туалетом.

* * *

53 года, 7 месяцев

Вторник, 10 мая 1977 года

Родился Грегуар! У меня родился внук, черт побери! Сильви – вся такая усталая-усталая, Брюно – весь такой отец-отец, Мона – в восторге, а я… Возможно ли при рождении ребенка говорить о любви с первого взгляда? Думаю, в моей жизни не было ничего, что взволновало бы меня так же сильно, как встреча с этим крошечным незнакомцем, моментально ставшим таким страшно родным. Я вышел из больницы и три часа шагал сам не зная куда. Никак не мог отделаться от впечатления, что мы с Грегуаром обменялись многозначительным взглядом, заключили пакт о вечной любви. Может, я впадаю в маразм? Вечером – шампанское. Тижо верен себе: А тебе не противно теперь будет спать с бабушкой?

* * *

53 года, 9 месяцев, 24 дня

Среда, 3 августа 1977 года

С рождения Грегуара Брюно и Сильви выбиваются из сил, как все молодые родители: искромсанные ночи, сон вполглаза, весь жизненный уклад к черту, ни на секунду нельзя ослабить внимание, беспокойство по всякому поводу, беготня (соска потерялась, молоко слишком горячее, молоко слишком холодное, черт! молока больше нет, черт! пеленка не высохла), – чего и следовало ожидать. Они готовились к этому и считали, что на инстинктивном уровне уже всё умеют. Особенно Брюно. Однако истинная причина их изнеможения – в другом. Их родительский якобы инстинкт не учел потрясающей диспропорции в силах у противоборствующих сторон. Энергия, которую развивают младенцы, не идет ни в какое сравнение с нашей. Рядом с этой бьющей через край жизнью мы выглядим древними старцами. Даже предаваясь худшим из излишеств, взрослые – молодые – стараются экономить силы. Грудные дети – нет. В отношении энергии – они чистые хищники и без стыда и совести питаются за чужой счет. Вне сна они не отдыхают вообще. Ну а родители если спят, то самую малость. Сильви совершенно измотана, у Брюно, упертого на идее примерного отцовства, нервы на пределе, оба чувствуют, как единственный объект их заботы пожирает их заживо. Не признаваясь себе в этом – боже милостивый, они никогда не посмели бы признаться в таком ужасе! – они сожалеют о не таких уж и далеких временах, когда в «нашем кругу», как говорила мама, которая, впрочем, к этому кругу не принадлежала, детвора сбывалась на руки прислуге. Счастливейшие времена, когда младенцы из высшего общества досуха высасывали простых крестьянок. Разве меня самого не вырастила Виолетт? И в то же время сердца их, конечно же, тают от нежности к Грегуару. В конце концов (о, в этом они тоже как современные родители никогда не признаются), этот юный господин – живое воплощение их любви: они вдвоем встретили его в родовой палате, и вот теперь их трое – навсегда. Эти прозрачные пальчики, эти румяные щечки, эти пухлые ручки и ножки, это милое пузико, эти складочки, ямочки, эта крепкая попка – как у ангелочка, все это маленькое устройство – плод их любви! А взгляд! Какому бессловесному божеству принадлежит этот взгляд, которым новорожденные, не мигая, смотрят на нас? Что они видят – эти глаза с черными-пречерными зрачками и неподвижной радужкой? Откуда смотрят они? Ответ: оттуда, где зреют все будущие вопросы. Где зарождается неутолимая жажда знаний. После того как чадо пожрало их тела, молодым родителям приходится опасаться за свой ум. И усталость их происходит как раз от уверенности, что это никогда не кончится. Но – тссс… Глазки Грегуара закрываются… Грегуар засыпает… Сильви с библейской осторожностью укладывает его в кроватку. Ибо высшая хитрость этого всемогущества заключается в том, чтобы все вокруг считали тебя верхом хрупкости и уязвимости.

* * *

53 года, 10 месяцев, 16 дней

Пятница, 26 августа 1977 года

Когда мы с Лизон и малышами Этьена и Робера возвращались после прогулки, я не стал прыгать через ограждение. Впервые я не перепрыгнул через ограждение. Что меня удержало? Нежелание «молодиться» перед малышней? Боязнь, что зацеплюсь ногами и не перепрыгну? В любом случае мною внезапно овладела неуверенность. Неуверенность в чем? В собственном теле? Усомнился, что не хватит «куража»? Тело что-то говорит мне. Что именно? Что силы с годами уменьшаются.

* * *

54 года, 5 месяцев, 1 день

Суббота, 11 марта 1978 года

Последние два дня Грегуар сосредоточенно теребит себя за уши. Несмотря на все мои усилия ее успокоить (дети всегда используют для игры все, что торчит: пальцы ног, нос, кожные складки, крайнюю плоть, первые зубы, уши…), Сильви ставит диагноз: начинается отит. Надо срочно нести Грегуара к педиатру. Недолеченный отит – это очень серьезно, папа, ваш друг А. от этого оглох! Лифт, машина, лифт, педиатр. Который заявляет, что никакого отита нет, не волнуйтесь, мамочка, в этом возрасте все младенцы так себя ведут, это совершенно нормально. Вот только объяснить «почему» он не счел нужным. Зачем десятимесячному младенцу с маниакальным рвением теребить себя за уши, если вышеозначенные уши у него не чешутся? И вот во время дневного сна мы с моей невесткой самым серьезным образом пытаемся разрешить этот вопрос. Поскольку ни одного убедительного ответа найти нам не удалось, мы решили исследовать наши собственные уши, чтобы узнать, что же чувствует Грегуар последние три дня. Для этого нам необходимо вернуться в младенчество, стать такими же, как Грегуар, и с простодушием десятимесячного младенца прислушаться к собственным ушам. Итак, мы начинаем тянуть себя за мочки, словно это жевательная резинка (впрочем, их эластичность весьма относительна), пробегаем пальцами по краю ушной раковины, который у Сильви оказывается гораздо эже и намного изящнее, чем у меня, нажимаем на козелок, который у меня оказывается более толстым, чем у Сильви, и, главное, волосатым – смотри-ка, с каких это пор? С каких пор этот треугольный кусочек плоти (до сегодняшнего дня я и не знал, что он называется «козелок») украсился «ирокезом» из жестких волосков? Мы обследуем глубины ушной раковины – вот бы Брюно нас увидел сейчас, шепчет Сильви с закрытыми глазами, переходя к выпуклой наружной части раковины, – и вдруг – эврика! – она находит, что мы искали. Я знаю! Я поняла! Закройте глаза, папа! (Закрыл.) Отогните уши, опустите, как у спаниэля. (Опустил.) Слышите? спрашивает Сильви, постукивая пальцами по выпуклой наружной части ушной раковины. Барабанная дробь, говорю я, я слышу, как моя невестка барабанит по моей ушной раковине, и эта дробь гулко отдается у меня в черепе! Ну, так Грегуар только что сделал это открытие! Музыку, папа! Он открыл для себя музыку! Перкуссию! Мы проверили эту гипотезу, как только Грегуар проснулся. Никаких сомнений: наша подопытная крыска – этот меломан – шлепает себе по ушам сначала обеими ручонками, а потом проходится по ним быстрыми пальчиками – как мы барабаним пальцами по краю стола. После чего, с прискорбным непостоянством начинающего, начинает запихивать себе в рот пластмассовый трактор, а я предлагаю Сильви спуститься в гараж и попробовать на вкус нашу машину – чтобы проверить и это.

• Предыдущая
• 43/71
• Следующая