Пылающие скалы - Парнов Еремей Иудович - Страница 44

• Предыдущая
• 44/81
• Следующая

Вдоволь накупавшись, Светлана вышла из воды, таща за собой спутанные гроздья саргассов, переплетённые грязно-зелёными нитями прибрежных водорослей.

— Смотри, какая прелесть! — она подбросила в воздух мокрый, янтарно просвечивающий комок, ловя рассыпающиеся лоскутья. — Как виноград! — И вдруг вскрикнула, схватясь за горло, и с жалобным стоном упала на колени.

Кирилла, как вихрем, сбросило с камня. В прыжке он успел увидеть, как она что-то оторвала от себя, бросила в сторону и повалилась на бок, взрыв ногтями песок.

— Света! — позвал он, опускаясь возле, и, осторожно перевернув на спину, приподнял ей затылок. — Что случилось?

— Как огнём обожгло, — прохрипела она, задыхаясь от боли. — Здесь, — вялым мановением пальцев показала на грудь и сомкнула веки.

Наклонившись, Кирилл заметил под ключицей небольшое пятно. Едва угадываемое на загорелой, припорошенной песчинками коже, оно медленно наливалось багровым накалом.

Ещё ничего не понимая, он сдул с неё песок и, приподнявшись с колен, осмотрелся. Среди клочков водорослей лениво отсвечивал неприметный комочек слизи. И хотя рядом не менее ярко блестела пупырчатая гроздь, Кирилл различал лишь эту желеобразную каплю, вобравшую солнечный свет. Она напоминала небольшую пуговицу из мутной пластмассы с коричневатым перекрёстьем истрёпанных ниток.

Так могла выглядеть только медуза гонионема, прозванная крестовичком. Кирилл видел её впервые, но по рассказам бывалых людей знал, что встречи с гонионемой порой заканчивались трагически. Светлану необходимо было срочно доставить в больницу. Её уже сотрясали приступы натужного сухого кашля. Жадно хватая воздух, она словно захлёбывалась им, судорожно запрокинув искажённое мукой лицо.

В минуты крайней опасности Кирилл обретал обычно не присущее ему сосредоточенное спокойствие, когда сознание работает с необыкновенной чёткостью и быстротой, а чувства напряжены и собраны в единый фокус. Действуя с автоматической размеренностью, он кое-как закутал Светлану в её лёгкое платьице, бережно поднял и понёс.

— Помоги мне, как только сможешь, — сказал он, думая только о предстоящем подъёме. — И всё будет хорошо…

— Я постараюсь, — прошептала она, борясь с наползающей одурью. — Постараюсь…

Отзыв из Комитета по делам изобретений и открытий пришёл отрицательный. Основываясь на заключении кандидата технических наук А. В. Громкова, комитетский эксперт не признавал за новым способом прямого восстановления металлов, предложенным заявителями Доровским, Ланским и Ровниным, ни новизны, ни какой бы то ни было практической полезности.

Марлен хоть и настраивал себя на всевозможные осложнения, но подобного афронта никак не ждал. Его задел не столько сам факт отказа, сколько заключение, уместившееся в четыре строчки. Припомнив подробности своей встречи с Громковым, Малик расстроился ещё больше. Этот пигмей позволил себе полностью игнорировать реальные факты. Чохом отвергнув солидное теоретическое обоснование и экспериментальную часть, он просто-напросто перечеркнул всю их работу. Даже подобрать доказательств не потрудился. Надо думать, посчитал, что ходульный ярлык “лишено принципиальной новизны” полностью развязывал ему руки. Ведь коли “лишено”, то, значит, и интереса не представляет, а уж верно оно или нет — дело десятое. Солидный человек не может позволить себе снизойти до подобной чепухи. Примерно так он и рассуждал, разделавшись, что называется, одним махом с новизной, а заодно и с полезностью. Его не смутило даже очевидное противоречие с формальной логикой, из которой отнюдь не следовало, что полезными могут быть только принципиально новые истины. Да и навряд ли он утруждал свой мыслительный аппарат логическими построениями. Просто воспользовался готовой формулировкой и думать забыл.

И это было для Малика обиднее всего. Он ощущал себя незаслуженно оскорблённым и жалким. Посоветоваться и то было не с кем. Шеф пребывал в двухмесячном отпуске, который взял перед тем, как уволиться, Кира Ланской блаженствовал на далёких берегах Японского моря. Он один отдувался за всех: с утра до вечера гнал эксперимент с его бесконечными анализами, стоял над душой у лаборанток, стеклодувов, электриков, а по ночам вычерчивал графики для будущих публикаций. Одним словом, двигал науку “вбок”, потому что, если, конечно, верить Громкову, повторял зады и вообще занимался ерундой.

Но не верил Малик этому вознёсшемуся зятьку. Ни единому его лживому слову не верил и до зуда в руках жаждал драки. С праведным единоборством, однако, следовало повременить. Без Киры он не решался даже думать об официальном ответе, наивно полагая, что разделаться с наглой писулькой под грифом ИМЕТа не составит труда.

Пребывая в состоянии крайней подавленности, когда всё валится из рук, и ничто — даже интересная книга или новый фильм — не может отвлечь от мозжащей в черепе думы, Малик решился позвонить шефу. Но телефон на квартире не отвечал.

Прослонявшись до обеда по институтским коридорам, где встретил массу знакомых, с которыми во всех деталях обсудил создавшуюся ситуацию, но так ни к чему и не придя, он рванул прямиком в Петушки, надеясь застать Доровского на даче.

Калитку отворила дочь Евгения Владимировича Даша — пышная великовозрастная девица в облегающих джинсах.

— Папа отдыхает, — не слишком приветливо оповестила она, удерживая за ошейник беснующуюся овчарку. — Подождите в саду. — И надменно удалилась, играя туго обтянутыми ягодицами, по дорожке, вымощенной керамической плиткой.

Она вообще не благоволила к Марлену, которого почитала за безнадёжного плебея, зато вся так и таяла в присутствии Киры. Малик, впрочем, не обижался, безропотно снося все её выходки.

Выждав, пока собаку не привязали, он робко просеменил на участок и устроился в шезлонге возле крохотного прудика, в котором водились караси.

Доровский вышел в пижамной куртке, наброшенной прямо на голое тело. Основательно вздремнув после обеда, он был настроен приветливо и благодушно.

— Привет труженикам смычка! — Евгений Владимирович потрепал по плечу привставшего было гостя. — Сиди-сиди… Какие новости в нашей волости? — поинтересовался он, придвигая плетёное кресло.

— Честно говоря, неважнецкие, — кисло улыбнулся Марлен, нагибаясь за портфелем. — Пришёл отказ.

— Да, брат, это тебе не фуги Баха, — не теряя довольства, поморщился Доровский. — Впрочем, ничего удивительного. — Он пробежал глазами письмо с траурным уголком. — Я ведь предупреждал вас, что так оно и будет!

— А как же теперь?

— Обыкновенно. Они нас, мы их… Посмотрим, чья одолеет.

— Но ведь это филькина грамота, ни одного аргумента! — Малик был явно разочарован пассивной реакцией шефа. В глубине души он ждал куда более явных проявлений неудовольствия. — Голословное отрицание.

— Ишь чего захотели, аргументов! Он ведь не дурак, этот ваш Громков, чтоб в дискуссии ввязываться. Аргументы, если они в корне ошибочны, легко опровергнуть. Нет, он слишком тонкая бестия, чтобы так глупо подставиться.

— Да он законченный кретин! — взорвался Малик. — Расписался в полной своей некомпетентности. Это же младенцу видно!

— Кому-то, может, оно и видно, — терпеливо объяснил многоопытный Евгений Владимирович, — а вот в комитете на немощные экзерсисы нашего милого рецензента взглянули почему-то иначе.

— Они просто слово в слово повторили всю его белиберду! Формалисты несчастные…

— Правильно, формалисты. Но на это и было рассчитано! Давая вместо заключения аргументированного абсолютно бездоказательное, этот ваш Громков-Пустобрёхов превосходно учитывал механистический характер делопроизводства.

— Но ведь его ничего не стоит положить на обе лопатки!

— Ошибаетесь, Марлен Борисович, категорически ошибаетесь! — Досовский вернул отзыв. — Вы видите перед собой реального, так сказать, оппонента, противника, а его нет. Это бесплотный пар, идеальный газ по Бойлю — Мариотту, подпоручик Киже. Не станете же вы боксировать с тенью? В отсутствии аргументов не слабость, но сила бюрократизма. Так-то, молодой человек…

• Предыдущая
• 44/81
• Следующая