Записки полицейского (сборник) - Дюма Александр - Страница 7

• Предыдущая
• 7/41
• Следующая

Генри Ренсгрэйв жил в благополучии, поскольку обладал приличным состоянием: его годовой доход с одних только земельных угодий достигал четырехсот фунтов стерлингов или около того, чего было более чем достаточно для него одного. Жизнь он вел незатейливую, был бережлив, даже скуповат. Матушка его, опрятная пожилая дама, одевалась довольно пышно, но при всем том Генри не держал прислуги – горничная была приходящей и ежедневно убирала его комнаты и выполняла прочие домашние работы. Обедал он обычно весьма скромно – то в трактире, то в таверне. Дом его, за исключением небольшой гостиной и спален, которые Ренсгрэйв оставил для себя и матушки, сдавался внаем жильцам, среди которых было одно семейство, заслуживающее отдельного описания.

Это семейство состояло из мужа, жены и их сына, мальчика лет четырех или пяти. Муж был молодым человеком двадцати шести лет, бледным и со слабым здоровьем; его звали Ирвинг. Этот молодой еще мужчина медленно увядал от чахотки.

Болезнь, как говорили, началась из за его пренебрежения к самому себе – из за того, что он не поменял одежду, которую намочил, участвуя в тушении одного пожара, уничтожившего с год тому назад огромную фабрику. Занимался он изготовлением и торговлей золотым и серебряным позументом и такими же шнурами для эполет и аксельбантов. Он делал значительные поставки в лучшие вест-индские компании, и у него работало до двадцати мастеров обоих полов. Господин Ирвинг жил в отдельном домике в конце сада; домик этот состоял из жилых комнат на верхнем этаже и мастерской на нижнем.

Жена его, очаровательное создание лет двадцати двух – двадцати трех, была дочерью священника. Нельзя было не заметить, что ее воспитывали с величайшей заботой и нежностью и дали ей очень хорошее образование.

Мы уже упоминали, что у супругов был сын, мальчик лет четырех-пяти, прелестный во всех отношениях. Это было истинное дитя Англии, очаровательный малыш с ясными голубыми, как небесная лазурь, глазками, с длинными золотистыми локонами, живописно обрамлявшими личико со свежими, розовыми, как луч восходящего солнца, бархатистыми щечками. В нем была эта неудержимая подвижность, которая свидетельствует об отменном здоровье. Не было ни малейшего сомнения, что родители его обожали.

Элен – так звали жену Ирвинга – считалась самой искусной мастерицей в самой сложной части ремесла мужа. Усилия, которые она прикладывала для облегчения забот больного, чьи силы ослабевали с каждым днем, были неистощимы, неизменны, однако отнимали у нее все силы.

Никогда еще не случалось мне наблюдать такую кроткую, такую тихую, осознанную и набожную заботу, с которой молодая женщина относилась к своему страждущему мужу. Надо сказать, что приступы нетерпения, возникавшие у него, происходили не от природного склада характера, а от раздражения, которое порождают постоянные мучения даже в самых кротких натурах. За исключением этих всплесков, Ирвинг питал к жене своей удивительно нежную любовь, тем более что начинал понимать, как мало времени суждено им провести вместе в этом мире и с какой ужасающей быстротой оно утекает.

Что касается самой Элен, то, преисполненная терпения во время этих приступов дурного настроения мужа, она производила невероятное впечатление. Как выражалась моя жена, Элен была сущим ангелом. Даже сторонний наблюдатель не мог не обратить внимания на ее очаровательную кротость и мягкое сияние сострадательной улыбки, освещавшее нежные черты ее лица.

У меня же она оставляла странное ощущение: я был убежден, что где то видел ее прежде, хотя и не мог припомнить, где именно. Особенно беспокоил меня ее грустный и задумчивый взгляд. Этот взгляд я уже чувствовал на себе когда то, но когда и при каких обстоятельствах?

Наконец, однажды вечером, вернувшись домой, я узнал, что господину Ирвингу сделалось хуже и его жена прислала за моей супругой. Полагая, что и сам могу быть чем то полезным в этом случае, я поспешно выбежал в сад, добрался до дома Ирвинга и бросился наверх, в комнату больного. Так случилось, что в ту минуту, когда я входил, луч света как то по особому осветил госпожу Ирвинг, и это зрелище было настолько потрясающим, что я замер посередине комнаты.

«Ах! – воскликнул я про себя. – Теперь я припоминаю, где видел ее! Боже мой! Да это же оригинал того портрета, который висит в комнате господина Ренсгрэйва!»

И тут я услышал тихий сдавленный смех. Я порывисто обернулся – на пороге спальни стоял господин Ренсгрэйв, походивший на мраморное изваяние. О том, что это живой человек, свидетельствовал лишь свирепый огонь, полыхавший в его глазах: они совершенно изменили свое обычное выражение, и Генри, казалось, готов был впасть в тот пароксизм неистовства, который характерен исключительно для сумасшедших определенного рода.

–?Ага! – зловеще произнес он. – Наконец то и вы ее заметили! Это оригинал того портрета, который висит в моих покоях, вы это только теперь заметили, а я уже давно знал об этом. О! Это неоспоримая истина…

В ту же минуту Элен громко вскрикнула – оттого ли, что выражение лица Ренсгрэйва привело ее в ужас, или потому, что наступил кризис в состоянии ее мужа и она испугалась за его жизнь. Я схватил господина Ренсгрэйва за руку и силой вывел из комнаты. Его черты были искажены злобой и отчаянием, чего не следовало видеть умирающему. Я заставил его пересечь сад, принудил подняться в маленькую гостиную и там спросил:

–?О чем вы изволили говорить? Что это за неоспоримая истина, которую вы уже давно знаете?

Он собрался было мне ответить, как вдруг раздался пронзительный жалобный крик, донесшийся до нас из комнаты больного. Глаза Генри, и так уже расширенные больше обыкновенного, страшно выпучились, извергая молнии, торжествующая улыбка появилась на его устах.

–?О! – воскликнул он. – Мне знаком этот крик! Это голос смерти! Прекрасно… милости просим… тебя, которую я так часто проклинал в грубом невежестве своем, когда люди говорили, что я сумасшедший, и когда врачи поливали мне голову ледяной водой.

Эти слова могли быть произнесены и от избытка чувств, и от нервного потрясения, и от обострения его болезни, поэтому я решил применить самые осторожные меры и успокоить его, насколько возможно, разумными увещеваниями.

–?Что вы хотите сказать этими непонятными словами? – спросил я так спокойно и кротко, как только мог. – Ну, полно, полно вам, садитесь, друг мой. Я у вас спрашиваю: что означают эти страшные слова, которые вы произнесли, войдя в комнату господина Ирвинга? Пожалуйста, объясните мне.

–?О!.. Вам объяснить? – удивился он. – Но в этом нет необходимости, ведь вы знаете обо всем так же хорошо, как и я. – И вслед за этим, протянув руку к портрету, он прибавил: – Да вот и объяснение.

–?Я что то не совсем понимаю, друг мой, вы хотите сказать, что этот портрет…

–?Я хочу сказать, что вы видели его оригинал. Оригинал – Элен, жена того человека, который лежит в предсмертных муках, а между тем странно, – проговорил он, как бы одумавшись, – она не узнает меня. Нет, я уверен, что она не узнает меня. И то правда, я очень изменился, страшно изменился! Я будто столетие прожил за эти десять лет! – Он взглянул на себя в зеркало и прибавил: – Теперь я старик!

Я старался привести его в чувство и в заблуждении своем напирал на то, что, напротив, должно было совершенно сбить его с толку.

–?Но, – возразил я, – госпожа Ирвинг не может быть той, с кого писали портрет: дама с этого портрета утонула десять или одиннадцать лет тому назад.

–?Точно, так оно и было, – согласился Генри Ренсгрэйв, – все думали, что Лаура утонула, все в это верили, да я и сам был убежден… впрочем именно это и лишило меня рассудка. Сумасшествие мое в том и заключалось, что я считал ее умершей, но теперь я припоминаю, в минуты покоя, когда миловидное личико Лауры представляется мне таким, каким оно было на самом деле, а не таким, каким я видел его в своем безумном бреду, то есть с остекленевшими мутными глазами, со всклоченными волосами… Когда она представала передо мной дивно прекрасная, со своим нежным, восхитительным взглядом, говорила со мной кротким голосом, я знал, что она жива, хотя лживые, коварные люди говорили мне, будто бы она умерла. – И, указывая на портрет, он прибавил: – Посмотрите же, посмотрите только! И попробуйте сказать, что это не ее изображение.

• Предыдущая
• 7/41
• Следующая