Остров Русь (сборник) - Лукьяненко Сергей Васильевич - Страница 45

• Предыдущая
• 45/125
• Следующая

— Ну наконец-то до дела добрался, — радостно потер ладони Алеша, а Добрыня спросил, поблескивая глазами:

— А какая она, девка-то? Опиши, да поподробнее. Ноги там у ней какие, остальное все…

— Какая? — переспросил Илья и тут же ответил: — А мне как раз под стать. Кочерга-то у ней была в девяносто пуд.

— А ноги-то, ноги? — настаивал Добрыня.

— Ноги?.. — Илья задумался, затем пожал плечами. — Ноги как ноги, шестьдесят восьмой размер.

Добрыня мечтательно закатил глаза к потолку и зачмокал губами. А Иван вспомнил свою изящную, миниатюрную Марью и вновь утвердился в мысли, что о вкусах не спорят.

— «Красна девица, — спрашиваю я ее, — как звать тебя?» — «Алена», — отвечает. «А будь ты, Алена, женой мне», — говорю. Улыбнулась она в ответ, словно солнышко взошло ясное, и вижу: люб я ей. Взял я ее на руки, отнес во поле чистое, и тут же мы с ней и повенчались — под ракитовым кустом.

— Вот это по-нашему! — хлопнул себя по коленке Алеша и от избытка чувств опорожнил очередную чарку. Иван же, разомлев от алкоголя и грез о Марье, мечтательно произнес:

— И жили они долго и счастливо…

— Если бы! — горестно осадил его Илья. — Эх, если бы. И умерли б мы в один день… Уж кто-нибудь да позаботился бы. Так нет, вернулись мы к ее терему рука об руку, тут и попутал меня нечистый похвастаться. Поставил я в горнице на стол чемодан свой да и говорю: «Глянь, Алена, от какого чудища я землю Русскую избавил!» И крышку-то отворил. Как на голову Соловьиную Алена глянула, закручинилась. «Что ж ты, богатырь, наделал, — говорит, — это ж батюшка мой, отец родный. Люб ты мне стал, Илюша, да отец — дороже. Поеду я теперича в Киев-град на тебя, богатыря, управу искать у князя, у Владимира, у Красна Солнышка». Сказала так, вскочила в седло моего коня и была такова, только пыль вдалеке заклубилася. Так-то вот.

Не сдержался тут Иван и заплакал во весь голос.

— А дальше-то, дальше что было? — спросил он, всхлипывая.

— А дальше вот что, — ответил Илья, ликом чернее тучи став, — пошел я во Киев, во стольный град пешим ходом. С чемоданчиком. Три дня и три ночи шел да раздумывал: «Не по смерть ли я иду да по скорую? Не сносить мне головы, коль Алену Владимир послушает…» Вот пришел я в Киев, двинул сразу в палаты княжецкие, прошел во трапезную, глядь, князь со свитой своей пир пирует. Крест я клал по-писаному да кланялся и Владимиру, и Василисе-княгине, и боярам, и богатырям…

— Вот это я уже помню! — обрадовался Добрыня, — как ты Владимира под орех разделал. Дозволь дальше мне рассказывать, со стороны-то виднее.

— Рассказ этот ноша мне тяжкая, — молвил Илья Муромец. — Не пристало богатырю ношу с плеч перекладывать.

Он замолчал, и пауза была довольно тягостной. Наконец Илья вновь нарушил ее:

— Позднее узнал я, что, выслушав Алену, князь над ней сжалился и меня наказать обещался. А саму ее, красну девицу, за попа Гапона сосватать…

— А это еще кто? — спросил Иван.

— Не знаешь? — удивился Боян. — Ничего, узнаешь еще.

— Гапон — это Владимиров главный советник, — пояснил Добрыня. — Ежели Алена за попа выйдет, второй дамой на Руси станет, после Василисы. Но сам поп — прохиндей тот еще. Владимир ему верит, а мы, богатыри, закваску в нем вражью чуем. Да доказательств нету.

— Как вошел я в княжецкую трапезную, — продолжал Илья, — встретил меня Владимир неласково. «Это кто еще, — говорит, — к нам пожаловал, словно пес, пешком, не на коне лихом? Посадите-ка его на конец стола, там, где нищие да убогие…» А рядом с князем попишка сидит. Тот так надо мной насмехается: «То, видать, к нам Илюшка пожаловал, что не знает, как к девице свататься, не срубив головы ее батюшке». Осерчал я, понятно, за стол садиться не стал, только чемоданчик свой на него кинул да и вон пошел…

— Ой, погоди, Илья, — снова влез Добрыня, язык которого слегка заплетался, — дай я хоть расскажу, что у князя потом было, ты же не видел. Когда ты вышел да дверью хлопнул, стены в тереме треснули да покосилися. Чемоданчик мы открыли, там — голова Соловьева. Потом прибегает стражник. «Князь, — кричит, — Илья Муромец с крыши твоей все золотые маковки посбивал, а теперь в кабаке сидит, пропивает их. И всю голь киевскую поит». Рассердился князь, послал семерых богатырей Илью сковать да к нему прислать. Не вернулись те богатыри, споил их Илья. Послал трижды по семь, и те не вернулися. Видит князь, вся дружина его так переведется. Говорит: «Видно, спутал я Илью-богатыря с кем другим еще. Кто тут храбрый есть? Вы найдите его да скажите, что приму его с великими почестями». Тут мы с Алешей и вызвались. Ох и погудели!

— Да-а, — протянул Алеша, жмурясь от приятного воспоминания, — пока все оставшиеся маковки златые с Ильей на троих не пропили, из кабака не вылазили. Потом явились втроем к Владимиру да и говорим: «Прими, князь, Илью в дружину, мы ему даем свою богатырскую рекомендацию. А не примешь, мы с ним вместе по Киеву пойдем да камешка на камешке не оставим». Ну куда ему деваться было? Принял.

— А Алена-то как? — поинтересовался Иван, несколько обескураженный услышанным.

— А что Алена? — горестно тряхнул головой Илья. — Похоронила она голову отцову как положено, да так за Гапоном сосватанная и осталась. Говорят, и свадьба скоро. Поймал я ее как-то в княжецких сенях, зажал в угол, а она кричит: «Отстань, видеть тебя, лиходея, не желаю! То ли дело Гапон — мужчина интеллигентный, грамотный…» Отпустил я ее с богом, пусть живет. А все Владимир-пес! Приказал бы ей, пошла б за меня.

— Ох как прав ты! — воскликнул Алеша в сердцах. — Пес поганый наш князь! Гапону-то в рот заглядывает, а нам, богатырям, почитай уж третий месяц жалованья не повышает!

— Не ему, собаке, мы служим, — внезапно зарыдав, поддержал друзей Добрыня, — а земле Русской! — Сказал и принялся ладонью размазывать по лицу слезы и сопли.

Иван беспокойно огляделся. Хоть опыт его жизненный и невелик был, а все же чувствовал он, что речи подобные добром не кончатся. Нужно было как-то сменить тему. И он заговорил про то, чем сейчас его головушка более всего занята была:

— Ну, Илья, твоя история — нетипичная. Не обязательно же так бывает! Вот у меня возлюбленная, она и ликом красна, и умом ясна. И никогда она мне поперечь не пойдет. — Тут хмель да желание покрасоваться пересилили Иванову правдивость, и хвастовство его перешло в откровенное вранье: — Да я ей только шепну: «В койку, Маша», — она уж там. Одно слово — искусница!

Богатыри довольно заржали, а Боян, ткнув Ивана в бок, зашипел ему в ухо:

— Ты че, дурак, обалдел? Здесь ведь муж ее — Черномор.

— Где?! — испугался Иван.

— Да прямо за тобой сидит.

Не удержавшись, Иван обернулся. Но место на скамье за соседним столом пустовало.

— Нету там никого, — сказал он с облегчением. Глянул и Боян.

— Только что тут был, а теперь и след простыл. Ну, жди Иван неприятностей…

Но не придал Иван словам этим особого значения, так как Добрыня и Алеша принялись тем временем рассказывать и свои увлекательные истории. Подумал только: небось Черномор давным-давно из кабака ушел. Подумал и успокоился.

А зря. Потому что на самом-то деле все слышал Черномор и теперь, сжигаемый ревностью, мчался он в палаты княжецкие, лелея в душе нехитрый план мести.

Бежал Черномор дорогой не окольною, а прямиком через джунгли, пугая обезьян и попугаев. Вот и палаты.

Князя он застал в тронном зале за игрой в домино с Гапоном. Видно, Владимиру в игре не везло, так как сидел он в одних кальсонах да в короне, а его сапоги, мантия и прочие одежды кучкой лежали возле Гапона.

— Не вели казнить, вели слово молвить! — вскричал Черномор, кланяясь.

— Ни минуты спокойной! — возмутился князь, не отрывая взгляда от стола. — Поиграть не дадут! Может, все ж таки повелеть казнить, а не слово молвить, а? — но тут же, выговорившись, смягчился: — Ладно, давай выкладывай. — И обернулся к Черномору.

Гапон, пользуясь тем, что Владимир не смотрит, принялся подменивать костяшки.

• Предыдущая
• 45/125
• Следующая