Звездочёт из Нустерна и таинственный перстень - Гир Александр - Страница 15
- Предыдущая
- 15/63
- Следующая
– О Леонора! – прошептал он. – Зачем ты приехала в наш тихий город? Почему одна только мысль о тебе будит в душе надежду на какую-то новую необыкновенную жизнь? Нет, это безумие какое-то! Но я найду силы забыть тебя и вернуться к прежней жизни.
Себастьян попробовал заняться работой, но вскоре убедился, что ничего не выходит. Тогда он собрал карты и инструмент и спустился вниз, надеясь иным способом заглушить любовную тоску. Этот иной способ заключался в составлении гороскопа для новорожденной дочери оружейника Гюнтера, за что, кстати сказать, звездочет уже получил плату. Но едва он уселся за рабочий стол, как тотчас позабыл обо всем на свете. Взгляд его упал на перстень, который он рассеянно выложил из кармана, прежде чем отправиться на башню. События минувшего дня разом всплыли в памяти. Он принялся внимательно рассматривать находку при ярком свете лампы.
Перстень, сделанный из золота высочайшей пробы, был массивным, но тонкая работа придавала ему редкое изящество. Небесно-синий, четырехугольный камень с выгравированной на поверхности восьмиконечной звездой обрамляли вытянутые, похожие на тростниковые, листья, испещренные мелким причудливым рисунком. Вдоль всего камня, из одного угла в другой, проходила глубокая ломаная трещина.
– Перстень с трещиной на камне… – проговорил Себастьян. – Такого мне еще не доводилось видеть. Должно быть, очень древний, хотя выглядит так, будто только что вышел из-под рук ювелира. Без сомнения, это талисман. И огранка, и знаки подтверждают это. Странно: восьмиконечная звезда на синем фоне – как это похоже на наш фамильный герб. Герб Нулиусов. Правда, у нас звезда золотая, но тем не менее… Может, Бальтазар прав, и мы действительно втянуты в какую-то таинственную историю?
Себастьян схватил лупу и принялся через нее рассматривать камень. Теперь он увидел то, чего не заметил невооруженным взглядом: внутри звезды был выгравирован маленький равноконечный крест, который маскировала, проходившая через него трещина.
– На нашем гербовом знаке такого креста нет. И тем не менее – какое сходство! Во всем герцогстве нет похожего герба или ремесленного знака. Надо непременно показать перстень Бальтазару. Но что делать со шнурком? Снять или оставить? Пожалуй, оставлю. Пусть Бальтазар полюбуется. Но как он хорош! Как прекрасен!
Чем дольше Себастьян смотрел на перстень, тем больше он ему нравился, манил, притягивал, будто просился на палец; еще одно мгновение – и Себастьян надел бы его, но во время опомнился и отбросил перстень.
– Нет, – пробормотал он, переводя дыхание, – если это талисман, то с ним нужно обращаться поосторожнее.
Он спрятал перстень в карман и сидел некоторое время размышляя, что же предпринять и чем заняться. Но так ничего не надумав, спустился в столовую.
Там его ждал сюрприз: на столе, посреди комнаты, горел большой канделябр, освящая тарелку с ветчиной, несколько ломтиков хлеба и большую глиняную кружку молока. У стола за вязанием сидела Марта. Посмотрев на снедь, звездочет почувствовал изрядный голод.
– Марта, ты еще не спишь? – удивился звездочет.
– Что тут удивительного? – возразила та, весело поглядывая на Себастьяна из-под очков. – В моем возрасте бессонница – вещь обыкновенная.
– А это что? – кивнув на стол, спросил Себастьян.
– Это – ваш ужин, господин звездочет. Я услышала, как вы раньше обыкновенного спустились в кабинет, и подумала, что, может быть, голод мешает вам продолжать занятия.
Когда Себастьян закончил есть, Марта внимательно посмотрела на него и сказала:
– Вы что-то очень грустны сегодня. Что с вами?
– Не знаю, Марта. Я не узнаю сам себя. В голове полная сумятица, совершенно не могу сосредоточиться.
– Должно быть, вам все еще не дает покоя утреннее происшествие.
– Ну вот еще, – покраснев, ответил Себастьян. – Подумаешь, было бы из-за чего беспокоиться. Я даже забыл об этом.
– Как, вам совсем не жаль астрономической трубы?
– Трубы? Какой трубы? Ах, да, вот ты о чем…
– Конечно. А вы что подумали, господин Нулиус?
– Я? Ничего.
– Вот вы себя и выдали, – тихо засмеялась Марта. – И покраснели-то как. Значит, причина вашей грусти – юная племянница господина бургомистра?
– Марта, милая моя Марта, не береди и без того растревоженное сердце. Это какое-то наваждение, безумие… Такого со мной еще никогда не было.
– Это неудивительно. Ведь вы еще не были влюблены.
Себастьян будто не слышал Марту. Он поднялся из-за стола и, скрестив руки на груди, зашагал по комнате взад и вперед, а его огромная тень беспокойно заметалась по стене.
– Главное то, – говорил звездочет, – что я сознаю всю глубину этой глупости, но ничего не могу поделать. Не нахожу места, не знаю, чем заняться, хотя занятий у меня предостаточно. Мир перевернулся вверх дном! А, может, я стою вверх тормашками? Да-да, влюбленные смешны. Вот ты сейчас улыбаешься, архивариус посмеивается, а наш досточтимый профессор Инсекториус, тот просто лопается от смеха. Впрочем, с профессора сегодня и спрашивать нельзя. Но нет, хватит! Я поклялся забыть ее и забуду.
Последние слова Себастьян произнес тихо, почти шепотом. Он остановился и уставил незрячий взгляд в пространство.
– Забыть? – удивилась Марта. – Не успев познакомиться?
– Я видел ее нынче вечером и даже говорил с ней.
– И что же она вам сказала такого, что вы поклялись ее забыть?
– Она любит другого.
– Она сама вам об этом сказала?
– Нет, просто я понял. Тут все яснее ясного. Удивительно то, как она на меня посмотрела.
Себастьян прислонился лбом к притолоке и скорее простонал, чем проговорил:
– Почему, почему этот взгляд не выходит у меня из памяти… из сердца? Что он означает? Нет, любить – это большое несчастье.
– Да что вы такое говорите! – воскликнула Марта. – Ваша любовь еще только началась, ей, быть может, суждено пройти через большие испытания, а вы уже заявляете, что это несчастье. Не опережайте события и не теряйте надежды. А что касается действительно несчастной любви, то она не такая. Мне сейчас пришло на память одно старинное сказание, так вот там любовь по-настоящему несчастна.
Себастьян подошел к няньке и, завладев ее руками, проговорил:
– Марта, милая Марта, пожалуйста, расскажи, эту историю. Быть может, послушав о чужих страданиях, я изменю мнение о своих.
– Ну что ж, – согласилась Марта. – Садитесь в кресло и слушайте.
Себастьян поудобнее устроился напротив няньки, а та, постукивая спицами, принялась рассказывать.
«Давным-давно, в далекой и благословенной Магонии, на самом ее севере, у пределов Великой пустыни, стоял прекрасный город Арахниды. Тенистые сады и солнечные площади, восхитительные дворцы и величественные храмы, пестрые базары с многоголосой толпой и высокое вечно голубое небо – такими были Арахниды.
Правил городом славный король Аранеус Диадематус. Король был молод и славен, мудр и уважаем. Жизнь его текла безмятежно и радостно. Он женился на девушке из древнего уважаемого рода и был счастлив в этом супружестве. Но счастье его длилось недолго. День, когда молодая королева подарила супругу очаровательную дочь, стал последним днем ее земного пребывания. Отцовская радость спустя час сменилась глубокой скорбью по королеве. Ничто не могло утешить овдовевшего короля. Ничто и никто, кроме маленькой принцессы. Она была удивительно мила и забавна и со временем обещала стать необыкновенной красавицей. Король проводил возле маленькой дочери много времени, и младенческая прелесть принцессы Аранеи врачевала скорбящую душу короля.
В том же городе и в ту же пору жила молодая и красивая вещунья Филистена. Несмотря на молодость, она была довольно известна. Ее предсказания были по существу точны, а по форме изящны. К тому времени Филистена уже составила девяносто восемь предсказаний. Все они, согласно древнейшей традиции, являли собой песни. А надо сказать, что в обычае той страны было составлять целые пророческие поэмы о судьбе всякого новорожденного. И на сороковой день по рождении над ребенком пели «Песнь его жизни». Так уж у них это называлось, хотя в этой Песне не говорилось о всей жизни человека (в Магонии ведь живут долго), а только о самых главных событиях. И чем точнее была составлена «Песнь жизни», тем легче человек мог проявить свои таланты, становиться добрее и красивее, вернее совершать дело, для которого он пришел в мир. До наступления совершеннолетия «Песнь» хранилась у родителей или наставников ребенка, а по достижении совершеннолетия торжественно вручалась ему. Человек выучивал свою «Песнь» и продолжал писать ее дальше. Песнь росла и изменялась: усложняясь или становясь проще, делалась красивее, если человек жил правильно, или скучнее, если он начинал жить только для себя.
- Предыдущая
- 15/63
- Следующая
