Сто прикосновений (Дневник Мелиссы) - П. Мелисса - Страница 11

• Предыдущая
• 11/27
• Следующая

– Я тебя не осуждаю, Эрнесто, – сказала я, наблюдая за блестящими нервозными каплями дождя на окне. – Видишь… каждый выбирает для себя свою жизнь, это сказал ты сам несколько минут тому назад. И иногда даже неправедные пути могут быть правильными, и наоборот. Важно лишь то, что мы следуем самим себе и своим мечтам, и если мы сумеем это сделать, то мы сможем сказать, что правильно сделали свой выбор. А теперь я хочу знать правду, почему… ты это делаешь?

Я знаю, что я была ханжой, говоря это. Тогда он посмотрел на меня нежно и вопросительно и затем спросил:

– А ты почему это делаешь?

Я ему не ответила, но мое молчание было красноречиво. И моя совесть так сильно кричала, что я, для ее усмирения, неожиданно для себя, не стыдясь, сказала:

– А почему бы тебе не переодеться для меня?

– Зачем ты меня об этом просишь?

Я тоже этого не знала. С некоторой неловкостью я тихо сказала:

– Потому что это прекрасно – видеть две личности в одном теле: мужчину и женщину в одной оболочке. И другой секрет: это меня возбуждает. И даже очень. И потом, извини меня… это нравится нам обоим, и никто из нас не принуждает другого это делать. Наслаждение никогда не может быть ошибкой, да?

Я видела, что под брюками его штучка возбудилась, но он пытался это скрыть.

– Я это сделаю, – сказал он сухо.

Он взял из шкафа платье и свитер, который бросил мне в руки:

– Извини, я забыл его тебе дать, надевай.

– Но я должна раздеться, – сказала я.

– Ты стесняешься?

– Нет-нет, что ты! – ответила я.

Я стала раздеваться, а его возбуждение нарастало по мере увеличения моей наготы. Я влезла в огромный розовый свитер, на котором было написано «Бай-бай, бэби», и подмигивающий глаз Мэрилин стал наблюдать за перевоплощением моего друга, как будто это был ритуал возвышенный и благородный. Он одевался, повернувшись ко мне спиной, и поэтому я могла видеть только его движения и полоску стрингов, разделявшую его ягодицы. Он повернулся: черная короткая мини-юбка, чулки на резинках, очень высокие сапоги, золотой топик и лифчик с чашечками. Вот в каком виде предстал передо мной друг, которого я всегда видела в магазинах «Лакост» и «Левайс». Моего возбуждения не было заметно, но оно было.

Из-под стринговой повязки его член выглядывал без проблем. Он его вынул и стал теребить.

Как будто на спектакле, я растянулась на диване и стала внимательно смотреть. Мне хотелось себя трогать и даже трахнуть его. Меня удивила моя холодность, почти мужская, с какой я наблюдала, как он мастурбировал. Его лицо было взволнованно и покрылось капельками пота, а в это время на меня накатывало мое наслаждение, и это – без ласк, без прикосновений, только из моей головы, из меня.

Его оргазм пришел сильным и мощным, я увидела вырвавшуюся струю и услышала его рычание, которое окончилось, как только он открыл глаза.

Он растянулся на диване рядом со мной, мы обнялись и заснули, и Мэрилин касалась своим глазом золотой блестки на топике Эрнесто.

И снова дом-музей, с теми же лицами.

На этот раз игра состояла в том, что я была землей, а они – червями, прорывающими эту землю. Пять разных червей прорыли борозды на моем теле, и почва, по возвращении домой, была взрыхленной и в стадии оползней.

Старое пожелтевшее платье моей бабушки висело в шкафу. Я его надела и почувствовала запах того стирального порошка и того времени, которых сейчас уже нет, и все смешалось с абсурдностью настоящего времени.

Я распустила волосы на плечи, защищенные тем успокоительным прошлым. Я их хорошо расправила, понюхала и легла спать с улыбкой, которая превратилась в плач. Беззвучный.

У Эрнесто секретов оказалось не слишком много.

Я ему призналась в том, что произошедшее возбудило во мне желание увидеть, как двое мужчин занимаются ЭТИМ. Я хочу увидеть, как двое мужчин ебутся, да-да. Увидеть, так ли, как и со мною, они ебутся: с такой же грубостью, с такой ли жестокостью…

Я не могу остановиться, я мчусь быстро, как ветка, которую несет поток реки. Я учусь говорить «нет» другим и «да» самой себе, учусь тому, чтобы мое самое сокровенное выходило наружу, насрав на окружающий мир. Учусь.

– Ты постоянно другая, Мелисса. Как бы сказать точнее… в тебе что-то вроде залежей фантазии и выдумки, – сказал он хриплым ото сна голосом, едва проснувшись.

– Клянусь, Эрнесто. Я даже готова заплатить, – сказала я, все еще обнимая его. – Ну, так что?

– Что «что»?

– Ну, как это… ты же с этим связан… Может, знаешь кого-нибудь, кто бы согласился, чтобы их увидели за этим делом?

– Ну ты даешь, ну и придумала! Ты не можешь успокоиться со своими нормальными любовными историями?

– Ну, успокоиться – это не по мне, – сказала я. – А что ты имеешь в виду под нормальными любовными историями?

– Увлечения шестнадцатилетней девушки, Мели. Ты – девушка, он – парень. Любовь и секс в равновесии, как это положено.

– Ну, по мне, именно это и есть настоящее извращение, – сказала я истерично, – короче… сплошная серость: по субботам вечером гулять по площади Театро Массимо, по воскресным утрам – завтракать на берегу моря, сексом заниматься непременно в выходные дни, все рассказывать родителям и тэ дэ и тэ пэ… Лучше оставаться одной.

Опять молчание.

– И потом, я – такая, и я вовсе не желаю меняться ни для кого. Ты хоть видишь, кто с тобой разговаривает? – закричала я ему в лицо со смехом.

Он рассмеялся и погладил меня по голове:

– Малышка, я тебя люблю, я не хотел бы, чтобы с тобой случилась какая-нибудь беда.

– Это со мной случится, если я не сделаю того, что мне хочется. Я тоже тебя люблю.

Он мне рассказал о двух парнях, студентах последнего курса юрфака. Он меня с ними познакомит завтра, после занятий они заедут за мной к Вилле Беллини, к фонтану, где плавают лебеди. Я позвоню своей матери и скажу, что после обеда я не приду домой, а останусь на репетиции в театральном кружке.

– Конечно, вы, женщины, – идиотки! Смотреть, как ебутся два мужика… ну и ну! – сказал Джермано, сидя за рулем машины.

У него были огромные черные глаза, лицо – плотное и хорошо смоделированное, в обрамлении замечательных черных кудрей, которые – если бы не его светлая кожа – делали бы его похожим на африканца, мощного и гордого. Он сидел за рулем, как Король лесов: высокий и величественный, положив на руль длинные и тонкие пальцы; стальной перстень выделялся на белой и необыкновенно мягкой руке.

Другой парень, сидевший позади меня, тонкогубый, ответил ему высоким вежливым голоском:

– Оставь ее, не видишь – она новенькая. И потом, такая маленькая… посмотри, какое у нее нежное личико. Ты уверена, малышка, что хочешь это сделать?

Я утвердительно кивнула головой.

Насколько я поняла, эти двое приняли мое предложение, так как они были что-то должны Эрнесто, но я так и не поняла что. Джермано был раздражен и если бы мог, то с удовольствием оставил бы меня на обочине пустой дороги, по которой мы ехали. Но при этом в его глазах сверкал некий энтузиазм, и я это ощущала непостижимым образом.

Во время езды мы почти не разговаривали. Мы ехали по деревенским дорогам на виллу Джанмарии, место, где бы нас никто не потревожил.

Это был старый каменный дом, окруженный оливами и елями, в отдалении виднелись виноградные лозы, погибшие в эту зиму. Дул сильный ветер, и, когда Джанмария вышел, чтобы открыть огромные железные ворота, десятки листьев влетели в машину, падая на мои волосы.

В морозном воздухе типичный запах мокрой земли смешивался с застаревшим запахом прелых листьев. Я держала в руке сумочку и стояла на своих высоких каблуках, поеживаясь от холода; я чувствовала, что кончик моего носа замерз, а щеки стали неподвижными, как будто под анестезией.

• Предыдущая
• 11/27
• Следующая