Воронье пугало (СИ) - Семироль Анна - Страница 4

• Предыдущая
• 4/7
• Следующая

   Прошла соседка. Наградила девушку угрюмым, злым взглядом - просто так, за непохожесть. Олеся снова вспомнила, какое место общество отвело ей в этой жизни, и нахохлилась, поджав губы. Зыркнула исподлобья на стайку курящих школьниц-старшеклассниц чуть поодаль: запах табака и дешёвого парфюма всколыхнул забывшееся было раздражение. Задержала взгляд на ярко напомаженных губах, пергидрольных затейливо уложенных локонах, стройных ногах в сапожках на высоком каблуке. Поёжилась от внезапного холода, натянула поглубже на уши простенькую шапочку. Краситься, что ли, начать? Решительно покачала головой: ага, самый возраст для постижения основ макияжа - двадцать два года. Остынь, Олеся. Вспомни про шрам над бровью. Ты тогда тоже хотела быть, как все. Как раньше. Тянулась к людям, уродец доверчивый...

   Хватит шрамов.

   Встала, почистила ботинки об порог подъезда, повозила ногами в мелкой чистой лужице. Пора бы и домой. Как бы убедить увлечённого делом Юлиуса следовать за собой без боя?

   Размышляя о том, что нормальные люди собакам  свистят, Олеся шла через двор. Смотрела под ноги, на едва-едва начинающие пробиваться робкие блёкло-зелёные росточки. Старалась не наступить, не потревожить. Увлеклась, не заметила, что пёс бросил своё излюбленное занятие и куда-то исчез. Олеся поискала его глазами: вот он, красавец грязный, стоит на задних лапах, опершись передними на груду сваленных в углу двора ящиков. Подошла решительно, прицепила поводок к ошейнику... и глаза подняла случайно.

   Ворона.  Та самая. Олеся не могла ошибиться. Тускло блестят глаза-пуговицы, ветерок ерошит цыпляче-нежный серый пушок, проволочные когти угольно-чёрных лап дырявят картонный ящик, на котором устроилась механическая птица. Чуть поворачивая голову, рассматривает ворона маленького чёрного спаниеля. Будто бы и не видит остолбеневшую Олесю.

   - Ты-ы... - неожиданно вырвалось у девушки. Или просто подумалось?

   Ворона дёрнула головой, переключаясь с одного объекта внимания на другой. Юлиус принялся прыгать и тянуть поводок, пытаясь достать птицу. Лаял - для Олеси беззвучно. Девушка не сводила с вороны глаз. Частило дыхание. Ладони стали горячими и мокрыми, ремешок поводка врезался в запястье. Олеся медленно подняла руку.

   "Не надо. Уходи", - прожестикулировала.

   Птица распахнула клюв и хищно подалась вперёд. Олеся испуганно отшатнулась, беспомощно моргая короткими ненакрашенными ресницами. "Они языка жестов не понимают", - возникла где-то на границе сознания глупая мысль.

   - Н-не-ее на-д-о, - проговорила девушка.

   Рука будто против воли сама расстегнула "молнию" на куртке. Ворона серым ядром толкнула в грудь, Олеся почувствовала острое, холодное и резко-болезненное - как алая вспышка. Солнце собралось в серую точку, взорвавшуюся ослепительным багрянцем. Воздух вырвался из пересохшего горла отчаянным смерчем. Края мира лизнуло холодное пламя, смерч утянул его в чёрный провал Олесиных остановившихся зрачков.

   ...Спустя несколько минут её привели в чувства, кто-то из соседей побежал за мамой, кто-то принёс воды. Кто-то тряс Олеську за плечи, что-то спрашивали, потом ещё кто-то подсунул мобильник, заметив, что девушка пытается что-то сказать, но не может.

   "SKOLKO ONA SKAZALA?" - с трудом набрала Олеся непослушными пальцами.

   "43 CHASA" - набила в ответ женщина в кричаще-красном берете.

   Юлиус невдалеке с ненавистью трепал что-то бесформенное. Ветер гонял по двору младенчески-нежный серый пух.

* * *

   Мила (13:29):  Олеся, где ты? Что случилось?

    Пользователь не в Сети. Сообщение будет доставлено, когда состояние пользователя станет "В Сети".

* * *

   Родители боялись оставлять её одну даже на десять минут. Постоянно что-то спрашивали, с тревогой заглядывая в бледное лицо, мама предлагала врача вызвать. Отец тайком, думая, что Олеся не видит, скомкал дочерину кофту с дырой слева на груди и выбросил её в мусоропровод. А она заметила. Написала на бумажке: "Я бы заштопала, зачем?", поглядела с пугающей, непонятной укоризной. Спокойная, словно искусственная, неживая. Как будто ничего и не было. Тихая, как перед бурей. У мамы на лице читалось: "Лучше бы ты плакала...", отец напряжённо курил одну за другой вонючие сигареты, напрочь забыв, что Олеся не любит табачного дыма.

   Пёс печально выглядывал из-под кресла.

   Олеся ходила по квартире, переставляла с места на место книги, то задёргивала, то раскрывала шторы, несколько раз садилась вязать... до пяти утра. Потом, убедившись в том, что усталая мама уснула в кресле, не дождавшись, пока её сменит на "дежурстве" спящий в соседней комнате отец, разделась перед зеркалом и бездумно уставилась на аккуратную круглую ранку над левой грудью.

   С небольшую монету. Кровь запеклась сразу же, как только... Эти ранки ни у кого не кровоточат. И почти не болят. Только пробитое насквозь сердце иногда ёкает - время отмеряет. Чем ближе Срок, тем чаще. А потом ранка разойдётся, и жизнь толчками выплеснется из тебя вон. Если не найдёшь того, под чьей ладонью эта воронья метка исчезнет бесследно.

   "Так не бывает. Это сон. Надо проснуться. Это не со мной. У меня всё в порядке. Я просто сплю и мне мерещится всякая ерунда. Такого не может быть. Надо проснуться.

   Почему мне не страшно? Я действительно сплю..."

   Олеся оделась, прошла на кухню, включила чайник. Приплёлся сонный Юлик, зевая, подошёл к хозяйке, за что-то извиняясь, повилял коротким обрубочком хвоста. Девушка погладила его, взяла на руки. Юлиус принялся лизать ей пальцы, потом лицо... От чёрных завитков шерсти отчаянно пахло псиной. Не противно, а по-родному. По-дружески так... сочувствующе, понимающе.

   Над бровью пса налипло что-то светлое. Олеся подцепила пальцами, зачем-то поднесла к глазам... Пёрышко. Маленькая серая пушинка. Судорогой вывернуло руки, швырнуло на пол, коленями острыми больно... сердце задёргалось, понеслось, запульсировало в висках колючим чёрным льдом. Ужас рвал тесную грудную клетку, хотелось кричать словами... и сил не было оторвать взгляд обезумевших глаз от словно зависшей в воздухе пушинки.

   Мама влетела в кухню, практически упала на Олесю, обняла, как крыльями, руками накрыв. Молнией воспоминание детское полоснуло: дождь, хлёсткий, упругий - как вода из душа, - а мама стоит над маленькой Олеськой, мокрая-мокрая, закрыть собой пытается, будто детёныша, кофточкой тоненькой, лиловой...

   Рот зажимала, понимая, что кричит. Не помогало. У мамы в глазах ужас плескался, почти через край... Она говорила что-то, но Олеся не могла сосредоточиться, чтобы понять - что же. Отец испуганный совал блокнот и карандаш, но руки плясали, отмахиваясь от невидимой уже серой пушинки, не могли, не хотели держать... "Скорая" приехала, быстро Олесю на диван уложили, холодное что-то пустили по вене. На лицах медиков читалась обыденность. О чём-то говорили с родителями, те отказывались. Олеся равнодушно дышала, уставившись в пространство потолка обесцвеченным, бессмысленным взглядом. Подумалось: проводить надо. Встала, вышла в коридор. Не заметила, как рубашка на груди распахнулась. Руками сказала "Спасибо. До свидания"... Пожилой фельдшер скользнул по Олесиному неприкрытому телу глазами и, нахмурившись, отвернулся.

   Юлиус виновато носил по коридору мячик.

   Спала до десяти утра.

   Мама на работу не пошла, осталась с Олесей дома. Пыталась говорить за завтраком. Олеся пыталась отвечать, потом попросила калькулятор.

   - Тебе зачем? - насторожилась мама.

   "Хочу посчитать, сколько у меня времени осталось", - написала Олеся на пачке из-под молока.

   - Не дам, - сказала мама твёрдо.

   Олеся считала на пальцах. Пять часов вечера - десять утра... сорок три... минус семнадцать... Выходило, что двадцать шесть. Полдень завтрашнего дня. "Мама, что мне делать?" - прожестикулировала Олеся отчаянно.

• Предыдущая
• 4/7
• Следующая