Мари (СИ) - Семироль Анна - Страница 3

   Представление закончилось, зрители вяло захлопали. Обезьянка стащила с головы фокусника шляпу и подбежала к толпе горожан. Монетки кидали неохотно. Ганс, для которого любое выступление артистов - хорошее ли, плохое - было волшебством, бросил серебряный талер.

   - Почтенная публика! Не скупись! Брось монетку в шляпу! - крикнул шпагоглотатель, скользя глазами по зрителям.

   Обезьянка описала полукруг и остановилась. Положила шляпу на землю. Села на задние лапки и задумчиво уставилась на красные башмачки стоящей перед ней Мари. По толпе пробежал лёгкий шепоток.

   - Мари? Вот странно... Что ей тут надо?

   Ханна испуганно схватила Ганса за руку:

   - Ганс, пойдём дальше! Что-то нехорошее будет, раз Мари здесь.

   - Трусиха, - фыркнул Ганс. - Дай посмотреть!

   Мари присела на корточки, протянула руку и погладила обезьянку. Та чирикнула и отпрыгнула в сторону.

   - Добрая маленькая фройлян, прошу - бросьте монетку.

   Девочка вскинула голову, рассыпав по плечам завитые пшеничные локоны. Вгляделась подошедшему шпагоглотателю в лицо. Тот старательно изобразил искреннюю улыбку. Мари медленно выпрямилась.

   - Ты меня просишь?

   - Вас, любезная фройлян!

   - Ой, дурааак... - тихо ахнул кто-то в толпе.

   Ханна испуганно уткнулась личиком в грудь Ганса. Тот с интересом смотрел, что будет дальше. Любопытство было сильнее страха - непонятного, необъяснимого, охватывающего мальчишку всякий раз, когда он видел Мари. Страх поселился в душе Ганса после памятной первой встречи в кирхе и последовавшего за ней рассказа отца. "Матушку твою она свела в могилу. И за тобой придёт. Помяни моё слово, Ганс! Держись от неё подальше!"

   - Олаф, я дам тебе не просто монетку. Если попросишь - дам целое состояние. Удачу. Славу, - голос Мари колокольчиком звенел над притихшей площадью. - Но я беру взамен. Ты человек чужой, меня не знаешь. Правило простое: каждый может попросить у меня всё, что угодно. Единожды - поэтому желание должно быть хорошо обдумано. Я исполню. Но взамен возьму то, что мне нужно. Я готова сделать тебя богатым, Олаф Нойманн. Ты согласен?

   Шпагоглотатель облизнул пересохшие губы.

   - Да! Что хочешь взамен?

   - Проси прощения у Эльзы. Здесь. Сейчас. Перед людьми. Искренне.

   Из фургончика на мгновенье высунулась встревоженная канатная плясунья.

   - Иди сюда, Эльза, - позвала её Мари.

   Девушка подошла, понуро встала за плечом шпагоглотателя Олафа. Бледная, очень худая, невысокого роста с вьющимися тёмными кудрями и покорностью в больших серых глазах. Ганс почему-то подумал, что Ханна когда вырастет, будет такой же. Красивой...

   - Извиняйся, Олаф.

   Мужчина побледнел. Оглянулся на Эльзу - та ссутулилась под его взглядом. Мари смотрела на Олафа прямо, сжав губы в прямую линию. Обезьянка убежала в фургон, бросив шляпу. Зрители на площади молчали.

   - Ты согласился с моими условиями, Олаф. Проси прощения у своей дочери за мерзость, к которой ты принуждаешь её каждую ночь.

   - Да кто ты такая?.. - в ужасе воскликнул, отшатнувшись, шпагоглотатель. - Откуда ты?

   Мари шагнула к нему. Она более не казалась очаровательной маленькой фройлян. Взгляд прозрачно-синих глаз жёг душу, выворачивал самое больное, страшное, глубокое.

   - Кайся. Здесь и сейчас. Или умрёшь, - каждое слово будто камнем падало - тяжёлое, холодное.

   Эльза с отчаянным плачем обхватила отца, закричала, давясь слезами:

   - Уходи! Оставь его! Оставь нас в покое!

   Губы Мари дрогнули.

   - Договор, Эльза.

   - Договор?.. Тебя никто не звал! С договором! Никто! Уходи! Это мой ОТЕЦ, каким бы он ни был! Уходи прочь!

   - Отойди, Эльза. Кайся, Олаф.

   Порыв горячего ветра промчался над площадью. Грянулся о мостовую кусок сорванной с крыши черепицы. Из окна углового дома высунулась хозяйка, захлопнула ставни. Всхлипнула Ханна. И стало тихо. Гансу показалось, что он слышит, как отсчитывают минуты часы на кирхе далеко отсюда.

   - Эй, Мари!

   Сквозь толпу протолкался сапожник Петер - на весь городок известный пьяница, балагур и просто добрый малый. Петер делал лучшую в округе обувь и легко бы стал богачом, не будь он любителем выпить в хорошей компании. Да и сейчас Петер был навеселе - в честь воскресенья, не иначе.

   - Мари, я хочу перебить желание! Не откажешь дураку?

   Девочка повернулась к нему.

   - Имеешь право. Что ты хочешь, Петер?

   - Отстань от чужаков! Давай спляшем, а? - рассмеялся сапожник. - Да так, чтобы от души! А собьёшь каблучки на башмачках - я поправлю!

   Тут же рядом с ним появился скрипач - невысокий, несколько испуганный толстячок. Мари усмехнулась:

   - Спляшем, Петер. Только с тебя я возьму удовольствие от этого танца. Играй, скрипач, да веселее!

   Запиликала простенький мотив скрипка. Петер рассмеялся, хлопнул себя по худым, мосластым коленям и принялся лихо отплясывать в паре с Мари. Дробно стучали по мостовой каблуки, отбивали ритм ладоши, шуршало пышное девичье платье, смеялся Петер. Мари улыбалась. И чем сильнее распалялись они в танце, тем неувереннее звучал смех Петера - и вскоре умолк вовсе. Про циркачей, спешно запрягающих лошадей в фургончик, все забыли. Смотрели на сапожника. Радость на его раскрасневшемся лице постепенно сменилась страхом. Он делал попытки остановиться, но тело не слушалось. Словно подчиняясь чужой воле, хлопали ладоши и выделывали кренделя ноги. И тут рассмеялась Мари.

   - Славно, Петер! Пляши! Весело мне! Хорошооооо!..

   Когда Петер заорал срывающимся голосом, люди испуганными крысами бросились с площади прочь. Ганс не помнил, куда бежал и как они с Ханной очутились дома. Ночью обоим снился звонкий девичий смех над площадью и мечущееся в каменных переулках эхо стука копыт лошадей, увозящих прочь бродячих артистов.

   - Ганс, хорош бездельничать! Сходи за отцом в трактир, пока он все деньги не пропил.

   Мальчишка нехотя оторвался от своего занятия: маленьким кусочком угля он рисовал лицо очередной кукле, сшитой Ханной для театра. Выходить из дома холодным ноябрьским вечером не хотелось, равно как и тащить на себе наверняка набравшегося отца. Пропустить бы слова Гертруды мимо ушей, но... Денег в доме и так немного.

   Ганс вздохнул, отложил куклу и поплёлся к двери, на ходу надевая куртку. Ханна догнала его уже на улице, повязала на шею тёплый шарф.

   - Я скоро, - улыбнулся Ганс и погладил тоненькие тёмные косички Ханны.

   В омуте неба стыли равнодушные звёзды. Часто Гансу снился один и тот же сон: будто вглядывается он в темноту и понимает, что вовсе это не звёзды, а гигантские сомы смотрят на него холодными хищными глазами. И впору бы хоть одного из этих сомов бить по голове багром и тащить домой к ужину... да нечем его ударить. А потом Ганс вдруг осознаёт, что сам он в воде. И размером с лягушку.

   Показалось, что где-то невдалеке кто-то вскрикнул. Ганс замер, прислушиваясь. Нет, показалось. Поёжился, прибавил шагу. Вспомнил, что по ночам по улицам могут ходить привидения, и побежал. В трактир влетел, запыхавшись.

   Якоб и Петер, подсев к заезжему купцу, вовсю угощались кислым вином и наперебой рассказывали гостю городские байки. Во хмелю Якоб добрел, становился отличным рассказчиком, трезвым же уходил во власть "ртутного безумия", становился злым и замкнутым. Хозяин зеркальной мануфактуры не выгонял зеркальщика с помутневшим рассудком лишь потому, что лучшего мастера в заводе не было. Якобу за золотые руки прощалось многое. Дома тоже терпели его вспышки гнева, во время которых он бросался на домочадцев с кулаками и бранью, кричал, что видит призраков и обвинял во всех горестях злосчастную Мари. Выпивка ненадолго освобождала его разум, он просил прощения у Ганса, пытался помогать по дому Ханне и Гертруде. Его прощали.

   - А вот и женишок нашей Мари! - радостно заорал Петер, завидев Ганса. - Присаживайся, парень, добрый господин угощает!