Львовская гастроль Джимми Хендрикса - Курков Андрей Юрьевич - Страница 22

• Предыдущая
• 22/80
• Следующая

— Кажется, нам повезло! Тут вполне уютно! — улыбнулась, присев за столик, Дарка. Поправила воротник жакетика, оглянулась и посмотрела в сторону барной стойки, где стоял высокий с набриолиненными черными волосами парень-официант.

— Знаешь, на самом деле это пятое по счету, ты просто не заметила! — признался Тарас. — Мне это местечко больше нравится! Тут и кофеварка никогда не ломается! И шоколад горький всегда есть!

— А ты что, горький шоколад любишь?

— Нет, — смешливо продолжил Тарас. — Но тут он всегда есть, посмотри на рекламу на стене!

Набриолиненный парень-официант подошел и остановился между Даркой и Тарасом. Тарас заказал кофе по-венски. Дарка попросила себе двойной эспрессо.

Когда ее пальчики изумрудного цвета поднесли чашечку кофе к губам, Тарас замер. Он словно почувствовал, что прямо сейчас, как только она сделает маленький глоток, его, Тараса, мир изменится. Будто бы не кофе был в ее чашечке, а особый эликсир, эликсир, изменяющий видение и чувствование мира, изменяющий его размеры, формы и звуки. Тарасу стало жарко. Он снял куртку и остался в длинном вязаном свитере, купленном специально для того, чтобы носить с джинсами.

— А что ты обычно делаешь днем? — спросила вдруг Дарка.

— Сплю, — растерянно ответил Тарас, но тут же встрепенулся и добавил: — А еще поливаю кактусы и кормлю рыбок.

— Кактусы и рыбки? — удивилась вслух она.

— Они друг другу не мешают, хоть и стоят рядом, на одном подоконнике. А ты что делаешь днем?

— Тоже сплю. Я легко засыпаю, только когда тело очень устало, поэтому и работаю ночью… А потом, после сна, читаю, помогаю отцу.

— Ты с отцом живешь?

— Да. Мама у нас была со странностями. Когда отец заболел, она ушла. А потом в другой город переехала, в Черновцы. Иногда звонит.

— Странно! — Тарас пожал плечами. — Что, ушла потому, что отец заболел?

— Не судите, да не судимы будете! — Дарка вздохнула. — Она просто устала от моих болячек. Я ведь с детства доставляла только хлопоты. Им пришлось ради меня в квартире воздушные антиаллергические фильтры устанавливать. А потом еще и отец…

— Ты же говорила, что у тебя аллергия на деньги, а не на пыльцу.

— В воздухе не только пыльца летает. Деньги тоже в воздухе есть, мельчайшие частицы. Вот ты берешь деньги в руки, на пальцах остаются их частицы, кислоты. Возникает реакция, которую ты не замечаешь, потому что толстокожий!

— Я толстокожий? — вырвалось у Тараса.

— Я в медицинском смысле говорю, — подчеркнуто мягко произнесла Дарка. — Толстокожие не подвергнуты аллергиям, а тонкокожие, такие, как я, подвергнуты. У человека ведь пальцы всегда влажные, даже когда он думает, что они сухие и вытерты полотенцем. И когда пальцы касаются денег, то влага тела вступает в реакцию с денежной кислотой — она и на купюрах, и на монетах. У толстокожих реакция проходит сверху, а у тонкокожих денежная кислота проходит в кровь…

— А воздух тут при чем?

— Наша температура 36 и 6, — спокойно продолжила объяснять Дарка. — Температура реакции телесной влаги и денежной кислоты еще выше, а значит, в результате, если кислота не попадает в кровь, то она испаряется и остается в воздухе. И попадает в кровь тонкокожих уже через легкие.

— Ты хочешь сказать, что мир состоит из тонкокожих и толстокожих и толстокожие виноваты в проблемах тонкокожих? — сформулировал не без труда Тарас.

Дарка, улыбаясь, отрицательно замотала головой.

— Нет, во всех проблемах виноваты деньги. Толстокожие не виноваты.

— Так всё-таки я — толстокожий? — немного успокоившись, снова спросил Тарас.

— Да, — она кивнула. — Очень симпатичный толстокожий, краснолицый и очень забавный и изобретательный!

Около семи вечера Дарка заспешила домой. К радости Тараса, она позволила ему проводить ее, и они под ослабевшими лучами солнца прогулялись до ее дома на улице Дудаева, поднялись на третий этаж.

— Ты сегодня ночью заглянешь? — спросила Дарка, уже вставив ключ в замочную скважину.

— У меня сегодня нет работы, — признался Тарас. — Но если хочешь, могу организовать кофе с доставкой!

— Хочу.

— В котором часу? — Тарас шутливо стал в позу официанта, принимающего заказ.

— Давай часика в четыре! В это время я страшно зеваю!

— Будет исполнено! — пообещал Тарас и подался вперед всем телом, пытаясь оказаться губами как можно ближе к ее губам.

Дарка сделала полшага назад, не убирая с лица улыбки. Потом, наоборот, чуть наклонилась вперед и коснулась своими губками его губ. Но только на мгновение.

Этого мгновения оказалось достаточно, чтобы электрический ток прошелся по всему телу Тараса сверху вниз. Тарас замер.

— Это пробный поцелуй, — шутливо проговорила Дарка перед тем, как исчезнуть за дверью своей квартиры. — Ночью я тебе скажу: есть у тебя на губах денежная кислота или нет!

Домой Тарас шел, ощущая невесомость. Он ничего вокруг не видел. Ноги сами знали дорогу на Пекарскую. В голове неповоротливые мысли спотыкались одна о другую, но он не обращал на них внимания. Всё его самоощущение в это время находилось на губах, до сих пор хранивших вкус прикосновения к губам Дарки, вкус утренней свежести, малины и кофе.

Желтый «piaggio» капитана Рябцева остановился у калитки Алика в начале шестого. Воздух уже наполнялся вечерней тяжестью, терял потихоньку свою легкость и прозрачность. Темнело и небо над Замарстиновской улицей, и из-за этого темнело его отражение в озере через дорогу от дома Алика.

Алик не очень удивился, когда бывший капитан госбезопасности позвонил ему этим утром на мобильный и напомнил о своем обещании пригласить в гости. Настроение у Алика в момент звонка не отличалось от обычного, был он благодушен и настроен к миру положительно. Да и странное признание Рябцева на Лычаковском кладбище в ночь на восемнадцатое сентября до сих пор всплывало в его памяти, напоминало о том, что Алик эту информацию так и не воспринял как окончательную, трижды перепроверенную правду. И висела она в его сознании, как если бы книга висела над книжной полкой в воздухе, а не стояла на ней. К самому Рябцеву Алик ощущал одновременно и жалость, и любопытство. Тут уже и его малый рост играл роль, и его очевидная русскоязычная неустроенность в украиноязычном Львове, хотя говорить по-украински он научился вполне сносно. Стареющий осколок государственной машины Советской империи не вызывал антипатии, хотя и особой симпатии тоже не вызывал.

Когда Алик уселся за его спиной на мягкое сиденье мотороллера, у него возникло впечатление, что вести «piaggio» придется ему. Голова Рябцева макушкой едва доставала до подбородка Алика, взяться руками за руль не составило бы труда, но, с другой стороны, капитан Рябцев сидел за рулем уверенно и компактно, и ноги его удобно помещались в нише мотороллера. Сядь Алик на его место, вот тогда бы он и почувствовал все неудобства роста, который называется «намного выше среднего». С таким ростом удобнее и естественнее сидеть за рулем мотоцикла.

Перед тем как поехать, Рябцев вдруг вспомнил о том, что хотел взять к столу воды из колодца-источника во дворе. Пришлось Алику возвращаться в дом за двухлитровой бутылью, набирать воду.

— Мне в прошлый раз она так понравилась, — оправдывающимся тоном произнес Рябцев, когда Алик снова усаживался на мотороллер.

Замарстиновская в час пик была улицей малоприятной для езды, особенно на открытом виде транспорта. Им то и дело приходилось объезжать грузовики, маршрутки. Выхлопные газы мешали Алику сосредоточиться. Он отворачивался, пытаясь дышать «боковым» воздухом, на ходу поправляя длинные волосы, развевавшиеся под широкополой кожаной шляпой, державшейся на голове только благодаря подтянутой под самый подбородок лямке.

Наконец на горизонте появился Сыхов, поднялся своими белыми многоэтажками над ближним частным сектором. Здесь уже был ровненький асфальт, да и грузовики куда-то исчезли с дороги.

— Я тебя, Алик, домой не приглашаю. Там убрать надо, — снизив скорость, заговорил Рябцев. — Но зато гарантирую, что так, как сегодня, ты еще никогда не сидел!!!

• Предыдущая
• 22/80
• Следующая