Январские ночи - Овалов Лев Сергеевич - Страница 6

• Предыдущая
• 6/58
• Следующая

Все споры еще впереди, по существу предшествовавших съезду разногласий не высказывались еще ни Плеханов, ни Ленин, ни Мартов; но то, что именно здесь, именно сегодня начинается спор, в котором родится истина, Землячка понимает великолепно.

В едином порыве, без голосования, Плеханова избирают председателем съезда и затем записками, тайным голосованием, выбирают двух заместителей.

Ленин и Красиков занимают места за столом президиума.

Споры начнутся завтра, а сегодня у всех слишком приподнятое настроение, слишком большое для всех торжество этот съезд!

Потому-то с таким оживлением все идут после первого заседания в «Золотой петух» — так называется гостиница, в которой расположились делегаты, — и по случаю торжества кое-кто позволил себе пропустить по рюмочке, а Гусев дал целый концерт, он пел для товарищей одну оперную арию за другой.

Разногласия начались на втором заседании. Ленин выступил с предложением о порядке дня. Он находил нужным прежде всего обсудить вопрос о Бунде — по существу, это был вопрос об основных принципах организации партии.

Началась работа; казалось, все было сделано для того, чтобы съезд проходил в полной тайне.

Каково же было удивление Землячки, когда при выходе ее остановил полицейский.

— Простите, сударыня, но я хотел бы спросить, чем это вы там занимаетесь на этом складе?

Землячка растерялась.

— Мы готовим… готовим любительский спектакль.

— Благодарю.

Полицейский откланялся…

Землячка сообщила о разговоре с полицейским Гусеву, и тот тоже не придал полицейскому любопытству серьезного значения.

Не прошло, однако, недели, как Землячку и Гусева пригласили в полицейский участок — прислали в гостиницу полицейского, который с безупречной вежливостью вручил им голубые повестки.

Пришлось пойти, чтобы отвести от себя подозрения.

Но выяснилось, что полиция отлично осведомлена о том, что происходит в заарендованном брюссельском лабазе.

— Двадцать четыре часа… В двадцать четыре часа предлагается выехать из Бельгии, — было безапелляционно предложено Гусеву и Землячке. — Мы не хотим портить свои отношения с Россией. Вполне возможно, что на съезде вы ограничиваетесь одними теоретическими дискуссиями, однако агенты русского правительства утверждают, будто вы готовитесь взорвать…

Полицейский комиссар поводил в воздухе руками, так и не уточнив, что именно собираются взорвать русские революционеры.

Оставалось лишь подчиниться.

«Со съездом переконспирировали, — вспоминала впоследствии Надежда Константиновна. — Своим вторжением мы поразили не только крыс, но и полисменов».

В Брюсселе уже ходили рассказы о русских революционерах, собирающихся на какие-то тайные совещания.

Пришлось срочно перебазироваться — местом для продолжения съезда избрали Лондон. Объявили на несколько дней перерыв, уложили чемоданы и отправились в страну туманного Альбиона.

Прибыли в Остенде, погрузились на пароход.

Землячка ехала вместе с Владимиром Ильичем и Надеждой Константиновной.

Владимир Ильич был в отличном расположении духа. В конце концов не так уж важно, где заседать. Важно, что съезд собрался и будет продолжаться и что большинство искровцев были твердыми и последовательными сторонниками Ленина.

Вскоре после отплытия спустились в кают-компанию, поужинали.

Смеркалось. На море начиналось волнение. Пароход покачивало. Сперва никто не обращал на это внимания, но постепенно пассажиры стали расходиться по каютам. Пароход был старинной постройки, отдельные каюты предоставлялись лишь пассажирам первого класса, а для пассажиров второго класса предназначалась одна общая каюта для дам и одна — для мужчин. Делегаты съезда путешествовали во втором классе, партийные деньги требовалось экономить. Качка усиливалась. Надежда Константиновна побледнела, и Землячка тоже чувствовала легкое головокружение. Они поднялись из-за стола.

— Мы пойдем, Володя, — сказала Надежда Константиновна. — Я хочу лечь…

— А я еще погуляю немножко, Наденька, — сказал Владимир Ильич. — Какая отличная погода!

Однако погода была далеко не такая отличная, как казалось Владимиру Ильичу. Качало все сильнее и сильнее. Крупская и Землячка лежали на своих диванах, и им становилось все хуже и хуже, морская болезнь давала себя знать.

В дверь заглянул Владимир Ильич.

— Ну как?

— Лучше не спрашивай, — простонала Надежда Константиновна. — Ты иди, иди. Не гляди на нас…

— Может быть, чем-нибудь помочь?

Надежда Константиновна только замахала рукой.

Дамы остались в каюте, а Владимир Ильич, нахлобучив кепку, упрямо вышагивал по палубе, его не брала никакая морская болезнь.

Вскоре он появился в каюте вновь, принес на блюдечке нарезанный лимон.

— Говорят, очень помогает.

Но дамы в изнеможении не могли поднять головы.

А Ленин бодрствовал до поздней ночи, то заглядывая в каюту и осведомляясь о самочувствии своих спутниц, то возвращаясь обратно на палубу. Он уверенно и быстро ходил взад-вперед, останавливая иногда матросов и вступая с ними в разговоры. Он оставался верен себе. Никакой вялости, никакого проявления слабости. Всегда любознательный, живой, подвижный, всегда устремленный вперед, идущий навстречу всем бурям и ветрам.

Он ходил, не обращая внимания на качку, а когда Красиков отыскал его на палубе и соболезнующе сказал, что Владимир Ильич только крепится и лучше бы ему тоже лечь, как это сделали все остальные, Ленин страшно рассердился и попросил не укладывать его в постель, потому что чувствует он себя совершенно превосходно.

— Превосходно, батенька! — задиристо произнес Ленин. — Понимаете, я чувствую себя совершенно превосходно.

Он чувствовал себя победителем и эту бодрость духа сохранял в Лондоне в течение всего съезда.

Ленина не пугала угроза неминуемого раскола. Борьба искровцев и антиискровцев становилась все ожесточеннее, нервы Ленина были напряжены до крайности, и все же он со всеми был неизменно тактичен и вежлив и, председательствуя, сохранял полное беспристрастие.

Помимо Ленина, среди участников съезда заметно выделялись еще два человека.

На одного Землячка взирала с почтением. На него все взирали с почтением. Все знали, что это — ума палата. Знал это и он сам.

Плеханов. Крупнейший марксист, выдающийся теоретик, знаменитый критик народничества, создатель группы «Освобождение труда». Никто ему не осмеливался возражать. Но Землячке помогал ее врожденный скептицизм. Уж очень барствен, привык быть первым, привык повелевать и несет в себе эту барственность как отличительную особенность. До обыкновенных людей еле снисходит.

Он давно уже уехал из России, и, надо полагать, скучает о ней.

Умен, умен, представителен, даже великолепен, но холоден и отчужден от всех.

Второй понятнее и ближе Землячке. Тоже умен, и к тому же в отличие от Плеханова темпераментен и эмоционален. Но нет в нем твердости и аккуратности, которые так ценны в работниках умственного труда. Бедствующий российский интеллигент. Так и хочется позвать и получше его накормить. Это Мартов. Юлий Осипович Цедербаум, видный деятель социал-демократического движения, один из редакторов «Искры».

Бледное лицо, ввалившиеся щеки, жидкая бородка, небрежно вздетое на переносицу пенсне, изо всех карманов торчат газеты, брошюры, рукописи. Ходит сгорбившись, одно плечо выше другого. А начнет говорить — сразу чувствуются и ум, и знания. Но весь какой-то несобранный. Говорит хорошо, но где-то внутри сам не ощущает ни четкости, ни ясности…

Как проигрывает он в сравнении с Лениным! Один — опустившийся интеллигент, в нем есть даже что-то от героев Достоевского, а другой — интеллигент в лучшем смысле этого слова, собранный и внешне и внутренне, от него постоянно исходит нравственная сила убежденности и правоты.

Мартов не принимает его принципиальности. Сам Мартов — человек компромисса, его место не на баррикадах, а в парламенте.

В течение съезда он все дальше отходил от Ленина, и Владимира Ильича заметно это огорчало. Он часто подходил к Мартову, спорил с ним, заводил приватные разговоры, но разногласия были слишком существенны, и к концу съезда стало очевидно, что Мартову с большевиками не по пути.

• Предыдущая
• 6/58
• Следующая