Двадцатые годы - Овалов Лев Сергеевич - Страница 68
- Предыдущая
- 68/178
- Следующая
— А как я могу к этому относиться? — ответил Павел Федорович. — Плохо.
— Все равно мельница уже никогда не будет вашей.
— Это еще…
Впрочем, на эту тему Павел Федорович говорить не хотел. Хотя вопрос не считал решенным. Он неглупый человек, его поведение во время прихода деникинцев свидетельствовало об этом, он не делал на них ставки, но против исчезновения Советской власти не возражал бы.
— В ваших интересах пойти навстречу…
— Ты так думаешь? — Павел Федорович саркастически усмехнулся. — А я нет.
— Во всяком случае, нефть следует отдать.
— Что?
— Нефть.
— У меня ее нет.
— Есть.
— Глубокая ошибка.
— Я знаю.
— Много будешь знать, скоро состаришься.
— Все равно ее отберут.
— Если найдут.
— А если я покажу?
Павел Федорович сорвался с места:
— Покажи!
— Что покажи?
— Нефть. Где ты ее нашел?
Он схватил Славу за руку, отпустил, побежал на огород, инстинктивно побежал туда, где спрятана нефть!
Слава не мог не пойти за ним, он ведь и затеял разговор, чтобы переубедить Павла Федоровича.
Тот добежал до мельницы, остановился, обвел рукой пространство.
— Где?
— Что где!
— Где нефть, показывай!
Но Слава не смел показать, знал и не посмел. Где спрятана нефть, знали только два человека: Павел Федорович и Федосей. Обнаружь Слава, что ему известна тайна, Федосею несдобровать. Сразу лишится крова и хлеба. Павел Федорович прогонит его, в этом случае он будет беспощаден… Не может, не смеет он выдать Федосея, по простоте душевной доверившегося Славушке…
— Где, показывай!
Славушка неопределенно повел рукой.
— Ну где, где?
Все-таки он проговорился, просто так от Павла Федоровича не отделаешься.
— Вот! — Слава уверенно показал на бугор, накиданный для отвода глаз возле мельницы. — Вот где ваши бочки!
— Ты знаешь… — У Павла Федоровича удовлетворенно блеснули глаза.
— Во всяком случае, я посоветую волисполкому хорошенько перекопать здесь землю, — вырвалось вдруг у Славушки. — Может, нефтяной фонтан и забьет!
И вдруг Павел Федорович испугался, опять испугался, игра с огнем, чем черт не шутит…
— Лучше держи язык за зубами, — мрачно проговорил он. — Не поступай, как язычники, — где едят, там и мерзят…
И Слава тоже испугался, не решился высказаться до конца, и не только потому, что пожалел Федосея: почему-то ему казалось, что из-за мельницы Павел Федорович может пойти на все.
Постояли, посмотрели друг на друга.
— Ну… мир? — выжидательно спросил Павел Федорович.
Слава неуверенно переступил с ноги на ногу.
— А мы и не ссорились, — сказал он и не спеша пошел с огорода. — В конце концов мое дело сторона.
50
Славушке часто приходят в голову всякие фантазии. Особенно, когда остается один. Вот как сегодня. Петя ночует на хуторе, с наступлением лета он часто остается ночевать на хуторе, то лошадей пасти, то сад сторожить, хотя в начале лета в сады лазают только мальчишки, ломают сучья и сбивают завязи. Веру Васильевну вызвали к кому-то в Семичастную вместо повивальной бабки, за акушеркой ехать далеко, ближайшая больница в Покровском, верстах в двенадцати.
Поужинали рано, Марья Софроновна не ела, жаловалась, что сын плохо себя чувствует, ребенок часто закатывался за стеной в неистовом плаче, ушла из-за стола, зато Павел Федорович не спешил, по-дружески обращался к Славушке, как бы подчеркивая примирение…
Славушка мысленно переплывал из прошлого в будущее и обратно, лежал без сна, не мог заснуть. Со времени приезда в Успенское прошло немногим более полутора лет, а событий произошло множество: возникновение Союза молодежи, война, поиски своего места в жизни, все это происходило и происходит, а подумать обо всем этом не находится времени.
Он выглянул в окно. Темная ночь начинающегося лета. Из соседнего окна — свет, Павел Федорович принудил Веру Васильевну поменяться комнатами, из окна залы слегка подсвечивает лампа, и шиповник под окном сказочно пышен и красив.
Славушке хотелось нырнуть в эту зеленую кипень, но вернется мама, всполошится, начнет его искать…
Славушка сбил комком простыню, положил в головах думку, укутал сверху одеялом, лежит, как настоящий Славушка. Мама обязательно обознается, спи, миленький, а сам шасть из окна.
Мир не так уж темен, как кажется, омут не черно-зеленый, а зелено-черный, каждый лист виден в отдельности, цветы шиповника едва белеют.
А за окном все как в театре. Марья Софроновна ходит по комнате, то туда, то сюда. Ребенок лежит в качке. Не слышно, орет или не орет. Отсюда ничего не слышно. Зато все видно. Чего это Марья Софроновна все время ходит? Села. Спускает кофту, выволакивает белую грудь, громадную, как коровье вымя, подставляет стакан и сама доит себя. Подходит к окну, выплескивает молоко в сад. На куст шиповника. Оно повисает на листьях, как роса… Вот когда Славушке открывается иной мир. Она не любит Павла Федоровича. Не любит ребенка. Она никого не любит. Славушка не хочет на нее смотреть. Лучше посмотреть на самого себя. Каков ты сам? Ты тоже обманываешь свою мать, лежишь себе тихонечко в постели, прикорнув к стене, и притворяешься, что спишь. Луна льет свой свет в комнату. Славушка отчетливо видит себя… Но что это? Дверь приоткрывается и тут же закрывается. Нет, это не мама. Это Павел Федорович осторожно приближается к его постели. Стоит. Славушка чувствует, что он колеблется… Заносит какой-то предмет над подушкой и… Славушка видит собственную смерть. Ему уже приходилось глядеть в глаза опасности. Но видеть вот так, в десяти шагах от окна, как тебя убивают…
Павел Федорович торопливо выходит из комнаты. Это, конечно, из-за мельницы.
Значит, мельница стоит того, чтобы убить из-за нее человека…
Не надо только, чтобы напугалась мама. Слава влезает на подоконник и падает на кровать.
Одеяло помято, но думка лежит как ни в чем не бывало. Трусливый убийца. Перепугался и поторопился удрать.
Лежи, лежи, миленький, больше он сюда не придет!
Мама входит тихо-тихо, чтобы не разбудить Славушку.
— Как ты долго!
— А почему ты не спишь? Видишь? — Она подходит к кровати и показывает сыну махотку. — Сливочное масло!
Сливочное масло у Астаховых не подается, да и топленое кладут в кашу только по праздникам.
Славушка берет махотку из рук матери и ставит на подоконник. Ему до безумия хочется есть.
— У тебя нет хлебца?
— Сейчас принесу…
Мама уходит и быстро возвращается.
— Весь дом почему-то не спит. Надежда на кухне, Павел Федорович болтается в сенях…
Славушка намазывает на хлеб масло, ест и вскоре засыпает.
Его будит детский плач. За окном солнышко, светит даже сквозь ветки деревьев. Славушка в сенях наталкивается на хозяина дома.
— Доброе утро!
— Здравствуй.
Славушку так и подмывает спросить что-нибудь о нефти, но он проявляет благоразумие, воздерживается, не стоит сердить Павла Федоровича, особенно после плохо проведенной ночи.
— Ты куда?
— На работу.
— Поел бы сначала…
Славушка отправился в волкомпарт, Семин там почти не бывает, и комсомольцы оккупировали помещение партийного комитета. По дороге заглянул в исполком. Степан Кузьмич сидел злой как черт. Нужно пустить мельницу. Пуск мельницы менял экономику волости. Отобрать ее несложно, сбить замки, навесить свои, посадить сторожа… Но кому нужна неподвижная мельница? А тут еще злые шуточки Дмитрия Фомича о горючем.
— У нас своего газу в избытке, только натужиться…
Быстров не обратил внимания на появление мальчика, тот сделал круг по комнате, и тогда он наконец увидел:
— Тебе чего?
Слава оглянулся на Дмитрия Фомича, тот не одобряет ничего, что нарушает сложившийся уклад жизни.
— Мне вас по одному делу…
Быстров с шумом вылез из-за стола, вышел на площадь и принялся ногой сбивать репьи у коновязи.
— Ну что там у тебя?
- Предыдущая
- 68/178
- Следующая
