Двадцатые годы - Овалов Лев Сергеевич - Страница 19

• Предыдущая
• 19/178
• Следующая

За глаза Быстрова осуждали за то, что он оставил первую жену, не по себе, мол, срубил дерево, генеральская жена борцу за народное дело не попутчица. Славушка не знает ту, что оставлена в Рагозине, но такая, как Александра Семеновна, во всем свете только одна.

— Дайте-ка нам поговорить, — обращается Быстров к Андриевскому.

— О, понимаю: конфиденция.

Едва Андриевский скрывается, Быстров поворачивает мальчика лицом к себе.

— Часто бываешь в Нардоме? — спрашивает Быстров.

— Часто.

— Дружишь с Андриевским?

Странный вопрос: какая дружба может быть у него с Андриевским?

— Дружу…

— Напрасно, — строго произносит Быстров. — Этот человек…

— Враг? — неожиданно для себя спрашивает Славушка.

— Не знаю, — задумчиво говорит Быстров. — Но ни мне, ни тебе он не друг. Революционный держите шаг. А он — ванька-встанька. Видел такую игрушку? Наклонится и тотчас вскочит.

Быстров всматривается в лицо Славушки.

— Вот ты, значит, какой… — Оборачивается к жене. — А тебе он нравится, Шура?

Александра Семеновна слегка улыбается.

— Я кое-что надумал, — говорит Быстров. — Слушай…

— Может быть, в следующий раз? — вмешивается Александра Семеновна.

— Почему в следующий? — возражает Быстров. — Ничего не надо откладывать. Революционный держите шаг. — Затем он говорит о чем-то таком, что не имеет никакого отношения к Славушке. — Ты, может быть, удивляешься, почему я живу здесь, у помещиков. А зачем жить хуже, если можно жить лучше? Вопхнуться в чью-нибудь избу? Выселить какого-нибудь попа? А здесь и просторно, и удобно, и маскироваться Пенечкиным труднее. Назвались груздями… Коммуна? Так и будьте коммуной. Батраки пашут? Так и вы пашите. Спасайте шкуру, но не задаром. Пенечкины теперь выходят в поле наравне со всеми. Следующий вопрос: генеральская жена. Она действительно генеральская, только не жена, а дочь. Генеральская дочь. Ее отец из тех генералов, которые самим товарищем Лениным допущены в рабоче-крестьянскую армию…

Александра Семеновна хмурится.

— А говорю это я тебе вот зачем, — продолжает Быстров. — Я хочу, чтоб ты мне доверял, как я тебе доверяю, хочу, чтоб ты организовал в нашей волости молодежь.

Он неправильно произносит это слово, все время делая ударение на первом слоге: «молодежь, молодежь».

Подошел к роялю и, стоя, ударил по клавишам, беспорядочный аккорд тут же замер.

— Организуй-ка ты у нас союз юных коммунистов, — сказал Быстров. — Понимаешь, на что я тебя подвигаю? Объединить молодежь на подвиги во имя Советской власти.

Он обломил веточку араукарии и помахал ею перед Славушкой.

— Ты готов?

Славушка ни к чему еще не готов, не готов он объединить молодежь на подвиги во имя Советской власти, и в то же время он не столько понял, сколько почувствовал, что именно сейчас и именно ему предоставляется возможность совершить подвиг.

— Готов, — сказал Славушка, потому что только «готов» и мог он ответить, — это было как клятва в вечной любви.

— Молодец, — похвалил его Быстров. — Сейчас мы с тобой обсудим…

— Может быть, в другой раз? — перебила мужа Александра Семеновна, — Поздно уже!

— Ладно, отложим до завтра, — внезапно согласился Быстров. — Утро вечера мудренее.

— А ты один дойдешь? — спросила Александра Семеновна. — Собак не боишься?

— Конечно, — ответил Славушка. — Собак я нисколько не боюсь.

— Молодец, — еще раз похвалил его Быстров. — Завтра я тебя вызову.

— Спокойной ночи, — сказала Александра Семеновна. — Заезжай ко мне, если захочется, живу-то я постоянно в Ивановке, я ведь учительница там…

Славушка вышел, и собаки залаяли за домом, он боялся кукуевских собак, на крыльце стояла чья-то палка, он взял палку, не так страшно, спустился с крыльца, прошел аллеей, вышел на дорогу и, уговаривая себя ничего не бояться, торопливым шажком припустился к Успенскому.

Петя спал, Вера Васильевна тоже легла.

— Где это ты шатаешься?

— У Быстрова был.

— То есть как у Быстрова?

— Он меня вызвал к себе.

— Зачем ты ему понадобился?

— Хочет организовать Союз молодежи.

— Какой союз… Что за глупости!

— Для помощи Советской власти.

— Ничего не понимаю. Чем ты можешь помочь Советской власти?

— А вот хотя бы… контролировать учителей!

— Ты собираешься меня контролировать?

— Не только тебя…

— У тебя с Быстровым, кажется, ум за разум зашел…

— Знаешь, мама, мы все равно с тобой ни до чего не договоримся.

— Тогда гаси свет.

Он так и сделал, заказал себе интересный сон и заснул, но ему так ничего и не приснилось, а когда проснулся, мама причесывалась, а Пети уже не было в комнате.

— Вставай, вставай, — поторопила Вера Васильевна сына. — Опоздаешь.

— Успеем, — снисходительно сказал он и соврал: — Мне приснился удивительный сон…

Мать торопилась, утром ей не до снов.

— О чем это?

Славушка наскоро сочинил сон.

— Понимаешь: Москва, революция. Идут солдаты. Отряд солдат, понимаешь? С ружьями. На груди у них красные банты. А впереди командир, Исус Христос…

— Глупости какие, — оборвала Вера Васильевна сына. — Я думала, действительно что-нибудь интересное…

Славушка подумал: как же неинтересно — Исус Христос во главе вооруженных солдат? Но спорить не стал. К тому же следовало подумать о себе. Идти в школу неприятно. Так же неприятно, как идти мимо собак. Разница одна, собаки лают, а в школе молчат.

Долго ли будет продолжаться игра в молчанку? Нарочно пошел попозже, позже Веры Васильевны, чтоб прийти к началу занятий, вошел в класс вместе с Никитиным, посторонился, уступая ему дорогу, но тот сам отступил, предлагая пройти Славушке, и с ходу вызвал к доске:

— Ознобишин!

Неужели опять единоборствовать?

— Вы не изменили мнения о своих стихах?

— Нет, Иван Фомич.

— Что ж, ваше право, я держусь более консервативных взглядов, мне ближе муза мести и печали, вам — песен, маршей и революции. На вкус и цвет товарищей нет, оставайтесь при своем мнении, но к следующему уроку попрошу всех — всех! — написать характеристику поэмы, любой по собственному выбору, но обязательно Александра Сергеевича Пушкина. Вы не возражаете?

Иван Фомич улыбается, улыбается Славушка, все обращено в шутку.

— Нет, Иван Фомич, не возражаю.

— Отлично, садитесь. — Затем к классу: — Если у кого возникнут трудности, обратитесь за помощью к Ознобишину, он поможет…

Амнистия! Не просит даже извиниться за «баранов». Поворот на сто восемьдесят градусов. Что за чудо? Все входит в обычную колею.

После уроков Иван Фомич окликает убегающего Славушку.

— Да! — Делает вид, что вспомнил, хотя ничего не забыл и нарочно поджидал Славушку. — Утром заезжал Степан Кузьмич. Просил вас зайти после уроков в исполком.

Теперь все ясно.

Славушка перемахнул Озерну и остановился перед исполкомом. Двум смертям не бывать — вошел в президиум. За большим столом Быстров, сбоку, за дамским письменным столиком, секретарь исполкома Никитин, брат Ивана Фомича, Дмитрий Фомич.

— Заходи, товарищ Ознобишин!

Ого! «Товарищ Ознобишин»… Так к нему еще не обращались!

Должно быть, Быстров только что кричал, губы стиснуты, в глазах молнии.

У стены две невзрачные женщины и поближе Устинов с обиженным выражением на багровом лице.

— А я говорю, будете пахать землю красноармейкам, — продолжает, обращаясь к нему, Быстров. — Не найдешь лошадей, самого в плуг впряжем… — Прервал себя, повернулся к Никитину: — Дмитрий Фомич, покажите-ка Ознобишину бумажку, которую мы разослали по сельсоветам.

Дмитрий Фомич вздохнул: еще одна затея Быстрова, не осуждал, иные затеи приносили пользу, но кто знает…

Славушка взял четвертушку с витиеватой писарской скорописью.

«Циркулярно. Всем сельсоветам… Предлагается с получением сего провести сход всей молодежи обоего пола в возрасте от 13 до 18 лет с целью избрания на таковом двух делегатов; каковым явиться в воскресенье 13 мая 1919 года в помещение Успенской школы 1-й ступ. к 10 час. утра с продуктами лично для себя на весь день…»

• Предыдущая
• 19/178
• Следующая