Болтовня - Овалов Лев Сергеевич - Страница 4

• Предыдущая
• 4/22
• Следующая

В эту ночь мы завели обычный разговор. Кто-то из нас пожаловался на свою собачью землянку. Я тоже заворчал о холодном подвале. Гертнер вздохнул, обругал свою комнатенку — тесно и неудобно. Пожалуй, мы побранились бы и так же быстро перескочили бы на новую тему — мало ли оказий побраниться? Но Гертнер, засунув руки в карманы, повел плечами и вслух произнес пришедшую ему в голову мысль:

— А почему бы нам не организовать жилищный кооператив?

Так было положено начало нашему дому.

Тихо в наборной. Работа идет безостановочно, каждый занят делом, и все же у нас необычно тихо. Нет страдной рабочей суеты. Дело делается — и ладно. Случится простой, тоже никто не беспокоится.

— Товарищ старшой, что делать? — обращается к метранпажу Костомарову наборщик Андриевич.

— Посмотри, нет ли где сыпи, — лениво отвечает тот. — Рассортируй что есть.

Тихо.

Скучно набирать без веселой перебранки. Вот оно — лежит передо мной пространное объявление. За веселой руганью, за язвительными речами незаметно попались бы под руку красивейшие шрифты, и часа через три тиснул бы я затейливое, на удивление художникам, объявление. Сейчас в ленивой тишине работа течет медленно и монотонно.

Поневоле прислушиваешься к разговорам соседей.

Прислушиваешься и злишься — до чего нынче мелкотравчатый народ пошел!

Вот они — двое молодых наборщиков, Мишка Якушин и Жоржик Борохович.

— Вчера с Колькой две дюжины шандарахнули, не считая половинки… Понимаешь? — говорит Жоржик.

Мишка понимает.

— Ну и как? — оживленно интересуется он.

— Меня раз пять рвало, — чуть ли не с гордостью похваляется Жоржик. — Недавно синий костюм справил — весь загадил.

Больше от скуки вмешиваюсь я в разговор.

— И весело тебе было? — обратился я к Жоржику.

— Какое там весело — одна буза! — скучно ответил Жоржик, отмахиваясь от меня рукой.

И Жоржик и Мишка еще дельные ребята, пить пьют, лишнее пьют, но на работу приходят вовремя и работают неплохо. Не то что Жаренов.

Жаренов — личность примечательная.

Вот и сегодня пришел Жаренов на работу будто трезвым. Стал у реала, набирает — все в порядке. Вдруг — точно нечистый его под руку подтолкнул — хлопнул на пол верстатку, весь набор, понятно, к свиньям, а сам Жаренов посыпал залихватской однообразной бранью.

Пьян. Сразу все заметили, но никто к нему не решился подойти, — пьяный Жаренов зол и силен.

Только Костомаров остановился поодаль и говорит:

— За сегодняшний день с тебя удержат.

— Удержат? — гаркнул Жаренов и без удержу начал крыть Костомарова последними словами. — Удержат? — кричит Жаренов. — Не посмеете! Я на работе был… Слышишь, такой-сякой: был!

Костомаров боится его кулаков. Он согласен: был так был.

К вечеру хмель с Жаренова сошел.

Подошли мы к нему, Климов, Якушин, я.

— Где ты деньги на пьянку берешь? — спрашиваем. — Получка давно была, а ты каждый день пьян.

Жаренов ухмыльнулся и со смешком отвечает:

— И сам беру и вас научу: в кассе взаимопомощи.

— Да как же тебе дают? Всем известно: ты только на пьянку и одалживаешь? — удивился Якушин.

— Я пишу «на домашние нужды», — попробуй не дать! — смеется Жаренов.

Что ты с ним будешь говорить! Выругал его Климов и прочь пошел.

Порядки!

Но сердит я не на Жаренова, а на Кукушку. Ему все как с гуся вода.

Попался я в переделку! Ей-ей, иногда нечем было крыть пристававших.

Я беспартийный. Не такой беспартийный, как Жаренов, который только и норовит усмехнуться и сказать: «А вот опять коммуниста-жулика поймали…» Не такой беспартийный, как Чебышев, которому все равно, какая бы власть ни была. Нет. Мне было приятнее набирать в восемнадцатом году листовку, печатавшуюся на серой грязной бумаге, чем роскошные сборники стихов, набиравшиеся елизаветинским — какой это прекрасный шрифт! — корпусом. Я за коммунистов, они — мои товарищи по станку, мои соседи по сырому подвалу, все они такие же, как я, а была ли в моей жизни хоть одна минута, когда я не хвалил самого себя!

Мне понадобилось заглянуть в завком. Все в одной комнате — завком, ячейка, комсомольцы. Так вот: у ячейкового стола сидит незнакомый мне молодой паренек в толстовке и ворчливо бранит секретаря. Я прислушался. Речь шла обо мне. Не о Морозове, — очень ему Морозов нужен! — а о пожилом квалифицированном рабочем: паренек выговаривал секретарю ячейки за плохое втягивание рабочих в партию.

— Что я могу поделать? — оправдывался Кукушка.

Паренек укоризненно мотал головой.

Кукушка сконфуженно смолк, но, на свое счастье, заметил меня, обрадовался, что может прижать к ногтю паренька из райкома, и налетел на меня коршуном:

— Говорите, мы ничего не делаем. А вот взять, к примеру, хотя бы Морозова, — победоносно воскликнул он, схватив меня за рукав. — Скажи, старик, сколько раз уговаривали мы тебя вступить в партию?

— Не считал, — посмеиваясь, отозвался я, готовясь к очередному нападению.

Действительно, паренек в толстовке нахохлился молодым петушком.

— Здравствуйте, — располагающим к знакомству голосом произнес он, протягивая руку.

— Здравствуйте, — ответил я ему, всем своим тоном подзуживая его и говоря: «Ну-ка, попробуй меня куснуть».

— Давно работаете на производстве? — начал разговор паренек.

— Да уж не мало, — ответил я, ехидно поглядывая на него.

— Лет пятнадцать? — желая польстить мне, попытался догадаться паренек.

Я выждал минутку и сказал:

— Скоро стукнет сорок два.

— Вам? — не поняв меня, переспросил он.

— Не мне — мне уже пятьдесят четыре.

Паренек смутился и не находил подходящих слов.

Потом вдруг растерянно выпалил, точно перед ним стояла молодящаяся особа женского пола:

— Вы выглядите значительно моложе.

Я не мог не съязвить:

— Ах, нет, молодой человек, я уже совсем старая.

Паренек смешался.

На помощь ему пришел Кукушка.

— Лучше скажи нам, Морозов, почему ты не вступаешь в партию? — открыл он по мне пулеметный огонь.

Началось! Я знал, что теперь они засыплют меня десятками вопросов и мне надо держать ухо востро, обстрелять их ответами и заставить отступить.

Так и есть, они затараторили в два голоса:

— Почему вы не вступаете в партию?

— Иди к нам вместе налаживать производство.

— Старый рабочий, а стоите в стороне от партии…

Так вы ничего не придумали нового? Ну, а эти вопросы давно известны, на них я отвечу как по писаному.

— Я и так коммунист, — твердо заявил я.

— Знаем, знаем: коммунист без партбилета, — закукарекал паренек. — Зачем, мол, мне партия? Старая отговорка. Неужели вам не ясно: человек беспартийным быть не может. Это буржуазный взгляд. Ведь у вас есть же какие-нибудь интересы? Совпадают же они с интересами каких-нибудь людей? Посмотрите, кто эти люди, к какому классу принадлежат, потому что к тому же классу принадлежите и вы.

Ну, хоть бы одно новое слово!

— Хватит! — сердито обрезал я паренька. — Все это мы и слыхали и читали, — придумайте что-нибудь поновее.

Я уже было собрался уходить, да пожалел паренька: он, несчастный, должно быть, свои доводы наизусть неделю зазубривал, а они никому не нужны, совсем я его оскандалил перед Кукушкой, весь выговор насмарку пошел. А ведь Кукушка не лучше его. Я задержался и, глядя в упор на Кукушку, назло ему, заявил:

— А еще не вступаю в партию потому, что не хочу среди рабочих авторитет потерять.

— Как? — только и смог удивиться паренек.

— А так, — объяснил я ему. — Наша ячейка прямо до самозабвения выдвигает коммунистов на производстве. Смотришь: поработал парень в типографии год-два, вступил в партию — и сразу с пятого разряда на девятый. А беспартийные рабочие по пятнадцать, по двадцать лет работают, и чуть что — им снижают разряд.

И, преподнесши эту пилюлю скисшему Кукушке, я немедленно удалился.

• Предыдущая
• 4/22
• Следующая