Дагиды - Оуэн Томас - Страница 20

• Предыдущая
• 20/53
• Следующая

— Итак? — старый Сигурд нагнулся к нему, неуверенно улыбаясь.

Ирвин Ольмен просмотрел фотографии и не без некоторого колебания отложил две. На одной из них безусловно Анна: ее серьезное, чуть ироническое лицо, смеющиеся глаза, нежные припухлые губы. Другой снимок изображал девочку-подростка, курьезно напоминающую Анну Франк — маленькую еврейку из Амстердама.

— Это случайное совпадение, — проворчал старик скептически. — Вообще это невозможно, исключено.

Однако его твердость была, видимо, поколеблена.

— Но вы мне обещали поверить, если я идентифицирую фотографию. У меня есть еще одно свидетельство, о котором вы не можете подозревать.

— Господи, но что толку! К чему все это может привести?

Ирвин подумал о маленьком кусочке картона. Анна своей рукой написала имя и адрес. Благодаря ему он сейчас здесь. Он достал его из бумажника и протянул недоверчивому дяде.

Узнав почерк, тот сильно побледнел. Против очевидного не поспоришь. Он протер глаза, почесал лоб, его лицо страдальчески напряглось.

— Невероятно, необъяснимо! Сказать, что я потрясен, — значит ничего не сказать! Я бы предпочел вас никогда не встречать. По вашей милости, я почти готов заявить «по вашей вине», я принужден сомневаться в самой очевидной реальности и строить гипотезы одна глупей другой. Сколько времени я привыкал к моей печали, моему одиночеству, и вот вы явились и опрокинули даже понятие о здравом смысле. Я теперь готов вопреки всякой логике поверить неизвестно во что, поверить в чудо…

После долгого разговора Ирвину Ольмену удалось убедить старого Сигурда обратиться к властям.

Разрешение на эксгумацию было получено не без труда — под предлогом анонимного письма, где намекалось на неестественную смерть Анны Сигурд.

Ирвин Ольмен и старый Сигурд, объединенные общей болью и лихорадочным желанием узнать правду, встретились в назначенный день у входа на кладбище В.

И здесь Ирвина Ольмена поджидал еще один удар. Он никогда здесь не был, никогда не присутствовал ни на чьих похоронах. Он вдруг вспомнил лязг железной решетки; по бокам двухстворчатой железной калитки стояли два маленьких домика — низенькие кирпичные строения с черепичными крышами. Единственное окошко в домике справа было разбито и наспех заколочено досками. Сюда, именно сюда он проводил девушку несколько недель назад, в ночь праздника. Теперь понятно, почему он так долго блуждал в поисках авеню Мелез и жилища Сигурдов.

Он отвел старика в сторону и рассказал ему обо всем этом. Морщинистое лицо согбенного, измученного человека исказилось, бледность сменилась таким багровым румянцем, что Ирвин перепугался. Злополучный родственник Анны порывался что-то сказать и не мог.

Между тем несколько рабочих под наблюдением прокурора и полицейского инспектора высвободили и переместили на деревянных катках могильную плиту. Распространился резкий запах гумуса и скошенной травы. Гроб вытащили и поставили рядом с холмиком

свежевырытой глинистой земли. Гроб выглядел как новый, даже медные ручки нисколько не позеленели. Плотник ловко и осторожно выполнил свою задачу. Когда крышка была снята, некоторые закричали, другие закрыли лицо руками. Свежая, нежная мертвая девушка покоилась в длинном белом платье. На груди алело яркое пятно. Наступило молчание страшнее истерического воя. Все словно съежились от холода, просквозившего из неведомой расщелины между жизнью и смертью. Голос прокурора срывался хриплыми синкопами:

— Когда было произведено погребение?

— Пять лет тому назад, — ответил, закашлявшись, кто-то.

— Но что могло воспрепятствовать разложению трупа? Доктор, ваше мнение?

Судебный эксперт наклонился над гробом, потом выпрямился и посмотрел на всех озадаченно:

— Ткань пронизана живыми капиллярами.

В этот момент старый Сигурд поднял заступ, который лежал около могильной ямы. Прежде чем кто-либо успел вмешаться, он размахнулся и с неожиданной силой рубанул горло мертвеца. Словно нож гильотины обрушился — алая кровь брызнула, заструилась по изуродованному телу.

Все засуетились, кто-то кричал о помощи. Кто-то сообразил вырвать заступ из рук старика, который гордо оглядывался, довольный, очевидно, своим действием. Но тут же схватился за голову и принялся рыдать и повизгивать, совсем как ребенок.

— Так будет лучше, — простонал он сквозь слезы. — Вы же видите, так будет лучше. Бедная девочка обретет наконец покой. Еще ее мать, когда… — Его речь перешла в бессвязное бормотанье, и никто более ничего не разобрал.

Ирвин Ольмен окаменел от горя и ужаса.

Его милая ночная подруга… Он потянулся было к ее руке, но не осмелился прикоснуться — он заметил трансформацию: тело Анны разлагалось на глазах. Черноватая жижа, минутой позднее студенистые комья, минутой позднее зернистый пепел…

Кто-то позади него спросил:

— И вы верите в вампиров?

Кто-то категорически заявил:

— Самое лучшее — это сжечь и развеять пепел.

Здесь оставаться незачем. Ирвин незаметно отделился от группы. Он чувствовал себя так, будто его долго молотили кулаками. Он думал о загадочной судьбе Анны в этом мире и в ином, об их фатальной встрече, об отчаянном порыве старого Сигурда, который один знал, но что именно?..

Никто, по-видимому, не обратил внимания на его уход. Он издали видел, что дискуссия у раскрытого гроба продолжается. Потом все начали расходиться, только полицейский инспектор остался ждать каких-то инструкций. Все это уже не имело никакого значения.

Ирвин долго бродил по кладбищу. Ему хотелось еще раз взглянуть… Но еще более хотелось убежать куда угодно, забыть как можно скорее кошмар разлагающейся на глазах плоти.

Он услышал скрип ветвей, поднял голову и увидел черную птицу. Он вспомнил хриплый птичий крик после страшного удара заступом. Теперь птица, неуклюже перелетая, почти перепрыгивая с дерева на дерево, торопилась за ним по кладбищенским аллеям.

Он бросился бежать, достиг проклятой лязгающей решетки, прыгнул в машину. Птица, казалось, потеряла его из виду, бросаясь в затяжные зигзаги. Но когда машина тронулась, птица спланировала и уверенно полетела за ней.

Донатьен остановилась и рассмотрела дом.

«Это очень злой дом», — решила она.

Дом действительно не внушал ни малейшей симпатии. Тесный и высокий. Дверь когда-то покрасили зеленой краской, и время не прибавило ей прелести. Черную плиту у порога заметно стерли бесчисленные ноги. На уровне земли — решетчатое окно. Чуть выше поднятой руки еще окно, потом два других соответственно на каждом этаже. На окнах мятые грязные занавески.

«Самый подходящий дом для этого», — вздохнула Донатьен.

Мрачный, серый. Стены в омерзительной коросте чешуйчатой проказы. Внутри, должно быть, пахнет прогорклым жиром и сточной канавой.

Донатьен отступила несколько шагов, пытаясь преодолеть брезгливость. Ей ужасно хотелось повернуться и бежать от этого дома, из этого квартала, где блуждает лохматая тень преступления, соучастия, лжесвидетельства.

На улице ни души. Напротив — маленькая жалкая лавчонка. Донатьен могла различить витрину с позолоченными полками, где были выставлены старые слепки и довольно крупных размеров статуэтка — маленькой девочки, сколько можно разглядеть. Донатьен пересекла улицу и приблизилась к витрине, довольная даже таким скупым развлечением.

На плече гипсовой девочки сидела птица об одном крыле.

В этот момент из лавчонки вышел сутулый, среднего роста человек с карандашом за ухом и в расстегнутом жилете. Этот противный тип улыбался, щурился, цокал языком, ощупывал ее лицемерными глазами, покачиваясь, заложив руки за спину. Секундой позже он появился за своей витриной, убрал статуэтку девочки с птицей и поставил Дон Кихота мефистофелевского вида. Ноги славного идальго напоминали паучьи лапы, а копье — вязальную спицу.

• Предыдущая
• 20/53
• Следующая