Посмотри в глаза чудовищ. Гиперборейская чума - Лазарчук Андрей Геннадьевич - Страница 78

Оркестр грянул марш «Тоска по родине».

— Н-да, — сказал Николай Степанович. — Барклай в тоге поверх мундира — это еще куда ни шло. Но трость и ботфорты…

— Мне нравится, — сказала Светлана.

— Да? Впрочем, дареному коню…

— Дареному? — обернулся в третий раз пожилой пролетарий. — Да знаете, сколько заплатили за это? Только за участок — двести миллионов! Зелеными! А лепило сколько с города содрал? Словами не скажешь. А кто платил? И зачем? А?

— Так кто же?

— Ящуры!

— Кто?

— Ящуры. Вы что, телевизор не смотрите, газет не читаете?

— Очень редко.

— Что с вас взять, — пролетарий отвернулся.

Действо завершилось. Делать больше было нечего. Никто не объявился, ничем себя не проявил. Не было ни ловушек, ни рандеву. Пустота.

— Подойдем поближе? — предложила Светлана.

У подножия памятника лежали цветы.

— Странное чувство, — сказал Николай Степанович. — Будто все это уже было на самом деле, а сейчас повторяется как бред. Пойдем?

У выхода из садика — там, где недавно дежурила телегруппа — стоял, прислонясь к чугунному литью ограды, высокий юноша — тот самый, которого Николай Степанович еще зимой приметил на Кунцевском кладбище, когда хоронили Великого. Юноша был в страшно знакомой кавалерийской шинели и с той же синей повязкой на лбу. Николай Степанович непроизвольно замедлил шаг.

— Что? — спросила Светлана. — Все-таки?..

— Похоже, что да.

Юноша оторвался от ограды и медленно пошел навстречу. Потом остановился.

С испугом, будто что-то забыл, огляделся. Полез за пазуху.

Николай Степанович успокаивающе сжал Светланину руку.

Юноша извлек на свет тонкую брошюру.

Подошел вплотную. Лицо его было белым, скулы пылали. Протянул книжку.

Это был «Огненный столп» издания двадцать первого года.

— Николай Степанович, — сказал юноша, склонив голову. — Соблаговолите автограф.

Они сидели в лаборатории Брюса и разбирали третий сундук. Искомого пока не было. Подходила к концу вторая неделя поисков.

— Странно, что о происхождении системы румов так ничего и не известно, — сказал Костя, поправляя повязку на лбу. — Ни в одном источнике, — он показал на гору просмотренных книг.

— Древние умели хранить свои тайны, — пожал Николай Степанович плечами. — Да и наверняка эти сооружения старше всех сохранившихся книг раз в сто.

— И устных никаких преданий?

— Может, Софроний что-то и знал, — Николай Степанович вздохнул. — Теперь не спросишь.

— Все забыл?

— И забыл тоже. Умер он в семьдесят втором, под грузовик попал…

— Понятно: А вот эти таблицы — они для чего? — Костя показал на пухлый том в дешевом бумажном переплете с заголовком «Таблицы случайных чисел. Издание Пулковской обсерватории АН СССР. 1927 г.»

— Которые? Ах, это: По ним определяются выигрыши во всевозможных лотереях, на бегах — ну и так далее. В сущности, это казна ордена.

— Вы меня разыгрываете, — сказал Костя.

— Помилуйте, — ответил Николай Степанович. — Как бы мы в советское время с золотом оперировали? А так — просто, тихо, без обмана.

— Откуда же они взялись, эти таблицы?

— Царь Ашока пособил. У него люди были — да и есть, неверное — которые простые факты будущего на сто и на двести лет могли рассчитать. Рамануджан, гениальный математик-самоучка — слышал про такого? Так это был тот, кого они забраковали.

— А Союз Девяти — он уцелел?

— Надеюсь. Видите же: атомной войны нет и не будет, страшные прогнозы по СПИДу не оправдались: Стараются старички.

— А что ж вы с ними: ну: не состыкуетесь?

Николай Степанович сплел пальцы.

— Сложный вопрос, Костя. Во-первых, это трудно сделать чисто технически. Я не знаю, где их искать. Возможно, они в тех румах, куда мы не можем попасть.

Возможно, есть румы, о существовании которых я просто не знаю. Скажем, этот.

Если бы не твоя карта…

— Это не моя карта. Это карта маршала Фархада.

— Неважно. Ты ее нашел и сохранил. Система румов оказалась куда обширнее, чем была известна мне. То есть я предполагал, что их больше семнадцати, но…

Я ведь так и не успел приобщиться Великих Тайн. Торопился, прилетаю — а тут…

По-моему, вы, Костя, знаете куда больше меня.

Костя Новиков был родом из уральского городка Невьянска. Окончив с отличием десять классов, он приехал в Москву учиться на философа. К тому времени он прочел всего Канта, Аристотеля и Николая Кузанского, не говоря уже о Марксе-

Энгельсе. А тех авторов, кого не было и быть не могло в городской библиотеке, ему охотно давал на прочтение сосед, священник здешнего прихода отец Ксенофонт, человек с академическим образованием, сосланный в глушь за строптивость и впадение в ересь экуменизма. Вступительные экзамены в МГУ Костя сдал, но на собеседовании на вопрос: «Какова, по-вашему, роль философской науки в борьбе с буржуазной идеологией?» — ответил: «Философия есть любовь к мудрости, борьба ей не к лицу. Если бы она занималась борьбой, то и называлась бы филомахией». Не желая возвращаться с позором в родной город, он устроился дворником на место только что помершего татарина Гильметдинова. Обживаясь в дворницкой, он наткнулся на гулкое место в стене…

Там была кавалерийская шинель с двумя Георгиевскими крестами. Один из крестов был вызолочен с реверса.

Там были две тонкие кривые сабли с алмазами в рукоятях.

Там был автомат ППС и две цинковых коробки патронов.

Там был переплетенный в сафьян гроссбух с непонятными письменами.

Там был свиток разнообразных карт.

Там были, наконец, две сотни кожаных папок, набитых отчетами великих и малых таинников Ордена своему маршалу. Отчеты написаны были, как правило, по— русски…

Два года понадобилось Косте, чтобы прочесть гроссбух. Это была тайнопись на основе санскрита. Но теперь у него в руках оказался устав Ордена и полный список его членов.

Он повторил скорбный шестьдесят восьмого года маршрут Николая Степановича, натыкаясь везде то на недоумение, то на свежие могилы. Он уже понимал, что прикоснулся к тайне уже после ее исчезновения. Но упрямство не позволяло ему опускать руки.

Расследование стало единственной его страстью.

Он прочел о тайных обществах все, что было опубликовано. Он знал, кто такие атраваны и какое отношение имеют к ним нынешние кочегары и истопники. Он знал, чем элевсинские мистерии отличались от самофракийских, а орфики — от орфеотелестов. Он мог перечислить все одиннадцать принципов Семьи Зеленого Дракона. Он с уважением отзывался об иезуитах и с насмешкой о мартинистах. Во всех оттенках масонства он ориентировался, как старый лоцман в знакомой бухте. Розенкрейцеры и тамплиеры, Каморра и Каббала, кугурты, дервиши и маги, вагабиты, «тринадцать», «Бедный Конрад», Ку-Клукс-Клан, вендикатории, оранжисты, иллюминаты, манихеи — были для него просты и понятны. Валентинианы и офиты вызывали в нем некоторую оторопь, а некрономы, люцефериты и туги — неподдельный страх, — тем более, что Костя доподлинно знал, что все они существуют и действуют.

Курилка Библиотеки имени Ленина с лихвой заменила ему многие кафедры отвергнувшего его Университета.

Ему хватило ума не делиться своим открытием ни с кем.

Тем временем он стал обнаруживать, что с ним самим происходят некоторые изменения. Главное — прекратилось то, что составляло самый страшный кошмар его жизни, о чем он стремился никогда не думать и о чем ни на секунду не забывал: эпилептические припадки. Этой болезни он обязан был и «белым билетом», и чрезвычайной въедливостью, и нередкими озарениями: Собаки, прежде всегда рычавшие на него, вдруг стали вести себя дружелюбно, голуби садились на плечи и на черенок метлы, а начальница ЖЭКа предложила вступить в партию. Шел горбачевский призыв…