Посмотри в глаза чудовищ. Гиперборейская чума - Лазарчук Андрей Геннадьевич - Страница 68

Он принял холодный душ (холодный и полагался, но горячей воды все равно не было), растерся жестким полотенцем и надел все чистое. Внимательно осмотрел душевую. Под потолком серела паутина. Он прогнал паучка и аккуратно снял ее.

Полчаса ушло на то, чтобы приготовить краску — почти такую же, как в гостинице.

Оставалось дождаться часа после полуночи.

Гусар прошелся беспокойно, принюхался к чему-то. Потом снова лег.

Время тянулось вязко. Николай Степанович стал читать про себя «Учителя бессмертия» — и вдруг увлекся.

Спохватился, посмотрел на часы.

Внутренний сторож не подвел. Без четверти.

Можно начинать расставлять знаки.

Вокруг кресла он провел дважды разомкнутую окружность, два полумесяца, обращенных рогами друг к другу, молодой и ущербный. Там, где оставались промежутки, поставил руны «хагалл» и «ир». Отступив на ладонь за предел образовавшегося круга, написал древнеуйгурскими буквами слово эалльхтонет — трижды. Затем под каждым окном изобразил по знаку распятой ящерицы, а по углам — по три короны царицы Савской.

— Уж полночь минула, — сказал он Гусару, — а призраков все нет…

Гусар посмотрел неодобрительно.

Николай Степанович взял колоду. Она была ощутимо теплая.

— Думай о тех, кто был с тобой, — сказал он псу.

Он намеренно избрал самый «громкий» способ гадания. Своего рода разведка боем. Показать: вот он я. Стреляйте в меня!.. После третьего круга он почувствовал чье-то прикосновение, но постарался его не заметить. После пятого — зазвенело и завибрировало. Белый столик внезапно как бы вывернулся наизнанку, столешница превратилась в бесконечно длинную трубу, по которой падали Николай Степанович и Гусар, хватаясь друг за друга, потом падение сменилось взлетом, труба раскрылась — Брюс сидел за столом, разложив книги; две свечи горели перед ним: две черные свечи!

Как от удара лицом о стену, Николай Степанович очнулся. Гусар рычал. Шерсть дыбилась на его загривке.

В дверь колотили — кажется, не только кулаками, но и локтями, коленками, тонкими каблучками. Сумочкой.

— Азатот! — поспешно произнес Николай Степанович запирающее слово и бросился к двери. За дверью происходила возня, потом — раздался крик боли…

Два опасного вида юноши держали за руки нечто растерзанное, а третий примерялся нанести последний завершающий удар.

Удар милосердия.

Этого третьего Гусар молча уронил.

— Валя!.. — выкрикнула жертва. — У них!..

Николай Степанович и сам видел, что у них поблескивает нечто в занесенных кулаках.

— Ну заходите, что ли, — сказал он. — Чего так в дверях-то стоять?

— Ты, дед, — начал один из юношей и шагнул вперед. Николай Степанович посторонился, пропуская его. Второй смотрел оторопело.

— А я думала — Валя, — сказала жертва, откидывая волосы со лба. Лет ей было совсем немного, и будто бы не ее только что убивали. — А это не Валя.

Обозналась: А дверь, — она оглянулась. — Нет, та дверь. А не Валя. Ну, ничего себе.

Тот, который лежал, заворочался, осторожно пытаясь стряхнуть с себя трехпудового пса.

— Гусар, пригласи нашего гостя, пусть входит. А вы, молодые люди, оружие можете оставить вот здесь, на гардеробе…

— Где этот гад? — произнес поверженный, поднимаясь и вглядываясь в лицо Николая Степановича. — Я ему все равно ноги повыдергиваю.

— Если вы имеете в виду господина Бессонова, хозяина этой обители грез…

— Я не знаю, какая у него фамилия, но яиц он не досчитается, это точно!

— :то одна нога у него уже благополучно повреждена. И отчего это художник всегда гоним толпою?

— Художник! Виртуоз изящной ебли! Чужих жен!

— О! Так это ваша жена?

— Ну. Типа того.

— И вы ее ревнуете? — восхитился Николай Степанович.

— Ну: типа того.

— А это ваши чичисбеи? — он показал на двух окаменевших спутников рогоносца.

Их он уже держал . Нет большой хитрости в том, чтобы взять человека, раскрывшегося в агрессии, да еще пребывающего под воздействием винных паров…

— Ну, типа того. Да.

— А вы знаете, я свою первую жену сам возил на свидания на извозчике. И что вы думаете? Она меня страшно ревновала ко всем — и все равно была плохого мнения обо мне.

— Ну?

— Типа того, представьте себе! Кстати, как зовут вашу очаровательную спутницу жизни?

— Эта: сучара она. А зовут, — он задумался. — Верка.

— Вера, вы вполне можете привести себя в порядок, вы знаете, где здесь что расположено?

Она медленно кивнула и попятилась.

— А как ваше имя, любезный?

— Мое? Мое-то — Игорь. А: э: с кем имею честь?.. — он сморщился от непривычных слов.

— Николай Степанович. Да вы проходите, присаживайтесь. Хотите пива? И вы, молодые люди — возьмите вон там стулья…

Пять минут спустя они сидели внутри круга: Николай Степанович, Вера, Игорь и один из спутников Игоря. Второго отправили за пивом. Гусар ходил под окнами и прислушивался.

Николай Степанович прислушивался тоже. Поддерживая примитивную беседу о негодяе Бессонове, фотографе «ню», ходоке и растлителе, о розданных им несчастной Верочке обещаниях относительно карьеры фотомодели, каковые обещания привели всего лишь к мучительному выведению вши лобковой обыкновенной как самой Верочкой, так и Игорем, о попытках Игоря внушать девушке основы морали и права, о том, что попытки эти заканчивались исключительно и неизменно скандалами и повышенным расходом тонального крема «жамэ», он пытался нащупать ниточки, тянущиеся откуда-то к их сознаниям — и натыкался на пустоту.

Ниточек не было?

Вернулся посланный за пивом.

Начинался третий час ночи.

Чичисбеи уныло надувались жидкостью, а Николай Степанович рассказывал Игорю о брачных обычаях африканских племен.

— Живут же люди, — не то завидовал, не то сочувствовал Игорь.

Его подруга слушала, развесив очаровательные ушки, но не верила. Она была из породы недоверчивых девушек. До определенной степени, конечно.

Время и события становились вязкими, как глиняное семидневного вымеса тесто осени пятнадцатого года, и значить это могло, например, что кто-то умный и умелый начинает медленно и осторожно направлять и подталкивать Николая Степановича, готовит ему тропинку, а потом колею, а далее лабиринт, а далее — яму с невидимыми скользкими краями: много людей живут в таких ямах, не замечая того, и становятся злыми и нервными, когда их из этих ям вынимают и предъявляют городу и миру; впрочем, точно так же могло оказаться, что никакого колдовского злодействия во всем этом нет, а есть банальная житейская ситуация; и мало кто даже из великих способен был, находясь вот так же внутри липкого и тягучего времени, отличить одно от другого — для этого требовался либо изощренный нюх, либо лунный камень на шее, либо стальные нервы наряду с полным бесстрашием, потому что при разрушении, намеренном или случайном, подобных чар следует немедленный и жестокий ответ…

— А что говорят в ваших кругах о недавнем побоище в доме на Рождественском бульваре? — спросил Николай Степанович, когда некий рубеж доверия был уже преодолен.

— Что? — жалко переспросила Вера и уронила банку с пивом. — Что говорят? О Рождественском?..

— Вот именно: что говорят?

— Да: ничего, — соврал Игорь. — Ничего не говорят. Что могут говорить? Да и побоища никакого не было, так: ребята стрелку подбивали, да неудачно…

Чичисбеи дружно встали.

— Так мы пойдем, наверное? — сказала Вера и тоже встала. — Игорек, мы пойдем, да?

— Конечно. Приятно было познакомиться, — он поклонился. — Извините, если что не так, пошумели мы поначалу…

— Все хорошо, — кивнул Николай Степанович. — Значит, об этом вам ничего не известно?

— Ничего, — сразу сказал Игорь. — То есть решительно ничего.

— Надеюсь, и про наше времяпрепровождение вы точно так же забудете?

— Разумеется, — Игорь с готовностью кивнул. И чичисбеи закивали хором, как китайские фарфоровые болванчики. Только Вера смотрела как живой человек — с ужасом — и жалась к своему мужчине.