Посмотри в глаза чудовищ. Гиперборейская чума - Лазарчук Андрей Геннадьевич - Страница 45

— Хвост показался? — обрадовался Коминт. — У Маши?

— Да не у Маши хвост, а на концерте у Маши… Ай, ну вас, все равно не верите, по глазам вижу.

— Я убегаю, Ашхен, — сказал Николай Степанович, — но, может быть. вечером буду с визитом. Или завтра. Да, на всякий случай: у тебя свечи есть?

— В жопу, что ли?

— Да нет, в подвал сходить…

— Надо посмотреть, не помню. Если не все сожгли: мы тут неделю без света сидели.

— Если нет, я куплю, — сказал Коминт. — Так до вечера, Степаныч?

— Я позвоню.

— Опять по бабам собрались? — подбоченилась Ашхен.

— Нет, — серьезно сказал Коминт. — Сначала по мужику. Потом, если придется, и по бабе. Хочешь, тебя возьмем.

— Свечку держать! — догадалась Ашхен.

Николай Степанович купил пригоршню омерзительных бурых скользких жетонов для таксофона, нашел будку в тихом переулке, куда не доносился заглушающий все шум автомобильной реки, достал записную книжку: Половина номеров уже была вымарана, большая часть оставшихся исправлена, и все они вот уже двадцать восемь лет не имели никакого смысла. Но тем не менее Николай Степанович регулярно обзванивал тех, кому принадлежали эти номера, потому что когда-то эти люди были рыцарями ордена Пятый Рим.

— Добрый день, — говорил он. — Я хотел бы поговорить с…— и называл рыцарское имя абонента. — Извините…

— Добрый день. Я хотел бы поговорит с Шорником. Извините.

— Здравствуйте. Я хотел бы поговорить с Кузнецом. Извините.

— Добрый день. Я хотел бы поговорить с Бондарем. Извините:

Это повторялось в Москве, это повторялось в Париже, это повторялось в Праге, это повторялось в Лондоне и Берлине…

И тем не менее с упорством железного автомата он хотя бы раз в год обзванивал все оставшиеся телефоны.

— Добрый день. Нельзя ли поговорить с Рыбаком?

— Да что вы трезвоните-то без конца! Вчера же сколько раз сказал, что нет здесь никакого Рыбака! Звонют и звонют…

— Извините, — и Николай Степанович повесил трубку.

То ли от бесконечных гудков, то ли от ошеломляющего известия в голове зашумело. Он вышел из будки. Текла вода. Впереди, на Новом Арбате, гремели оркестры, весело кричали люди, в воздух летели зеленые шарики. Все смешалось: первопрестольная ни с того ни с сего отмечала День святого Патрика.

— Пойдем пива попьем, что ли, — сказал он Гусару.

Умом он понимал, что сейчас, подобно Робинзону, обнаружившему на песке своего острова след босой ноги человека, он должен то ли ужаснуться, то ли высоко запрыгать от радости, то ли разорвать в клочья старую шляпу — в общем, как-то среагировать. Но вместо всего этого он просто с тихой грустью ощутил, что слишком давно живет на этом свете…

Пиво было не только вкусным, но и бесплатным. Пили его вокруг небольших одноногих мраморных столиков. Соседом и товарищем по холявному угощению оказался щуплый старичок в распахнутом сером макинтоше. На груди старичка размещались многочисленные орденские колодки.

Николай Степанович рассчитывал попить натуральный ирландский «гиннес» в покое, подумать как следует…

— Вы, наверное, бывший офицер? — обратился к нему старичок.

— Так точно, — машинально ответил Николай Степанович.

— Сократили? — посочувствовал старичок.

— Да, — сказал Николай Степанович. — Уж так сократили, врагу не пожелаешь…

— Вот и я говорю, — сказал старичок. — До чего дошли — оркестр американской морской пехоты играет на Арбате! Вы, извиняюсь, артиллерист или ракетчик?

— Куда пошлют, — туманно ответил Николай Степанович.

— Понятно, — вздохнул старичок. — Гриньков Иван Трофимович, майор в отставке. Государственной безопасности, между прочим. Я это почему говорю — сразу видно человека, который не начнет хватать за грудки и обвинять в палачестве…

— Верно, — сказал Николай Степанович. — В этих делах я больше на Всевышнего уповаю.

— Так вы верующий? — изумился старичок Гриньков. — Впрочем, сейчас я ничему не удивляюсь. Удивляться я отвык уже давно…

— Я тоже, — сказал Николай Степанович и представился нынешним своим именем.

— Если мы с вами здесь подольше постоим, — сказал отставной майор, — я вам такое расскажу…

Николаю Степановичу нужно было как-то скоротать время до вечера. Кроме того, он явственно чувствовал, что старый майор намекает: бесплатный «гиннес» не худо бы отполировать казенной четвертинкой. Ветераны органов, как давно заметил Гумилев, отличались поразительным долголетием, в отличие от фронтовиков.

Четвертинок, впрочем, в нынешних киосках не водилось — были здесь плоские фляжки со «Смирнофф», консервные банки с лимонной и черносмородинной, а также отечественные стограммовые пластиковые стаканчики, заклеенные целлофаном. В народе это угощение живо прозвали «русский йогурт».

— У меня феноменальная память, — похвастался Иван Трофимович, опростав стаканчик и закусив дымящимся шашлычком. — Очень многое я помню наизусть…

Николай Степанович испугался, что сейчас ему начнут читать Маяковского на память, и совсем было уже собрался откланяться.

— Я помню наизусть пьесу Метерлинка «Синяя птица», — похвастался старичок. — Слово в слово.

— Странно, — сказал Николай Степанович. — Если бы вы всю жизнь прослужили суфлером во МХАТе — другое дело. Но для бойца невидимого фронта…

— Так слушайте! — разгорячился майор Гриньков. — Началось все это после того, как партия покончила с ежовщиной. Был у нас спецотдел…

— А не боитесь? — сказал Николай Степанович. — Ведь у вас срок давности — понятие весьма относительное… «Хранить вечно» и все такое…

— Не боюсь, — сказал отважный старичок. — Хер ли бояться, когда всю заграничную сеть, почитай, сдали. Не хочу все это с собой в могилу тащить — другое дело. Рапорты до нынешнего начальства не доходят, недавно завернули очередной. Вот я и решил — первому встречному, как на духу… Не верите? "Митиль! Тильтиль! Ты спишь? А ты? Значит, не сплю, если говорю с тобой…

Сегодня рождество, да?.. Нет, не сегодня, а завтра. Только в нынешний год святочный дед ничего нам не принесет…"

— Феноменально! — воскликнул Николай Степанович. — Впрочем, я видел этот спектакль.

Он не стал уточнять, правда, что играли в том спектакле Бендина, Коонен, Москвин, Вахтангов и даже вдова Чехова Ольга Леонардовна Книппер.

— Вы видели его один раз, — грустно сказал отставной майор. — От силы два.

Больше нормальному человеку не вынести. А я смотрел его пятьдесят семь раз, и, коли доживу, погляжу нынче в пятьдесят восьмой. «А что это там расставлено на столе? Пирожки, фрукты, пирожные с кремом… Когда я была маленькая, я как-то раз ела пирожное… Я тоже. Это вкуснее, чем хлеб, но только пирожных много не дают…»

Николай Степанович понял намек и купил кое-чего пожевать, не забыв и про «русский йогурт».

— Пьеса классово правильная, — сказал старый майор. — Но с элементами мистики. Говорящий Хлеб, Говорящий Сахар, Говорящий Пес, — он покосился на Гусара. -

К счастью, посещать мне приходилось только премьеры. Вернее, открытия сезона — МХАТ всегда по традиции открывает сезоны именно этим спектаклем.

— Отчего же такая избирательность? — заинтересовался Николай Степанович.

— А-а, в том-то все и дело! — поднял палец майор. — Спецотдел наш занимался исключительно тайными организациями оккультного толка… Вы, вероятно, слышали — масоны там, розенкрейцеры… Слышали? Вот и прекрасно. Словом, у масонов существуют культовые зрелища — в Европе, например, они собираются на представлениях оперы «Волшебная флейта». Но в России этот шедевр почему-то не ставится, и для наших так называемых «вольных каменщиков» точкой рандеву еще аж с тысяча девятьсот восьмого года стала «Синяя птица», и как раз в открытие сезона.

— Сочувствую, — искренне сказал Николай Степанович.

— Мой предшественник, — сказал майор Гриньков, — был креатурой печальной памяти Якова Сауловича Агранова. Обоих, естественно, расстреляли, причем никаких подробных инструкций они оставить не успели. Но дежурства-то на открытии сезона никто не отменял! Мне полагалось следить за зрителями — не скапливаются ли в ложах, не обмениваются ли тайными знаками… Но ведь и систему знаков не передал мне мой предшественник, так что любое сморкание в платок, помахивание рукой, равно как и прищелкивание пальцами приходилось фиксировать с указанием ряда, места и особых примет, и заносить в докладную… И представляете, — он понизил голос, — ничем иным я не занимался!