Посмотри в глаза чудовищ. Гиперборейская чума - Лазарчук Андрей Геннадьевич - Страница 35

Русским он владел неплохо: три года в Академии Дзержинского… Я помнил его по фотографиям: филолог, писатель, функционер Туле, искатель приключений; много общего у нас с ним было. Кроме цели, пожалуй. Хотя: темна вода во облацех. С приходом Гитлера к власти Пятый Рим постановил прервать все контакты с Туле. Но продиктовано это было скорее политической конъюнктурой, нежели этическими соображениями. А следовательно, все могло перемениться.

— Бойцам давайте попытаемся внушить, что все виденное ими было галлюцинацией, вызванной, допустим, боевым отравляющим газом, — предложил я. — Утром можно будет сводить их на развалины монастыря, пусть убедятся своими глазами.

— Вместе или порознь? — криво усмехнулся Ран. — Спасибо, Николас, но и это не выход. Зачем вы вообще связались с нами? Пустили бы все на самотек…

— Людей жалко, — сказал я. — Такое объяснение вас устроит?

— Кому нынче людей жалко, — сказал Хомчик. — Разве что попам-грабителям…

— Чувствую я, Николас, что намерены вы через нас протащить какую-то дезу, — сказал Ран. Он меня тоже, конечно, знал по ориентировкам.

— Да, — сказал я. — Но хочу напомнить, что именно в хорошей полноценной дезе и лежит ваше спасение. И если мы ее сейчас здесь сообща не оформим, то, господа, помните, что домой вы вернетесь на верную смерть. Если не хуже… И если вернетесь…

— Зато семьям пенсия будет, а не лагерь, — сказал Хомчик.

— И вы в это верите? — я посмотрел на него недоуменно.

Он задумался.

И вот так к утру (было под сорок мороза) мы родили умную дезу. Которая устроила, как выяснилось впоследствии, и Ежова, и Гиммлера.

Поэтому Вторая мировая началась тремя годами позже. Правда, я не знаю до сих пор, был ли смысл так тянуть с этим делом: Раньше сядешь — раньше выйдешь.

Утром бойцы дружно сбегали на развалины и убедились, что да, все ночное было мороком и кошмаром. Ран увел своих ребят в подземелье. Я сказал ему: осторожнее, Отто — если пройти по этим ходам много-много миль, то можно попасть к пресловутому владыке Агартхи, Царю Мира. Там вам откроются все тайны, но дороги назад вы уже не найдете. Не знаю, поверил ли он мне…

Чкалов посадил машину, ориентируясь по дымным кострам. Ни один пилот в мире не решился бы на такое. Остатки десанта, двадцать восемь человек, как раз и уместились в одном самолете.

Они улетели, а я остался.

— Не боитесь, Николас, что я распоряжусь расстрелять вас? — спросил зачем-то Ран. Глазки его подозрительно блестели.

— Нет, — сказал я. — Во-первых, я старше вас на две ступени посвящения, и такое нарушение субординации не понравится фон Зеботтендорфу. Во-вторых, после драки кулаками не машут. А главное, без меня вам здесь не разобраться с направлением мировых линий. Не хотите же вы попасть в Антарктиду? Там хоть и весна: И вообще — какую дрянь вы нюхаете?

— Кокаин, — слегка растерялся он.

— Вас обманули. Кокаин белого цвета. Значит, так: передайте фон Зеботтендорфу, что русский перевод «Некрономикона» вот-вот выйдет из типографии.

— Но это же…— он изменился в лице.

— Вы совершенно правы.

Ведьма жила бедно. Домик ее, черный и приземистый снаружи, изнутри был нелеп и тесен. И лишь огромный серый ковер, спускающийся от потолка, застилающий пол и подвернутый до середины противоположной стены, говорил о прежнем достатке.

Воздух внутри стоял смрадный и плотный, как протухший студень. Здесь и жить-то было тошно, а уж умирать — тем более.

Кроме ковра, в доме ничего не было. Старуха лежала, укрытая пестрым тряпьем, на топчане, ножками которому служили кирпичные столбики. В углу у печки навалена была куча угля. Кошка — естественно, черная — бросилась к гостям в надежде выпросить еды.

— Соседка иногда помогает, — объяснила Светлана.

Гусар оглядел комнату, ничего подозрительного не обнаружил, как-то по-хорошему разобрался с кошкой и сел у порога.

— Собаку… убери…— прохрипела бабка, не открывая глаз.

— Это не совсем собака, — сказал Николай Степанович. — Пусть сидит. Я ему доверяю.

— Ну, смотри…

— Зачем звала, старая?

— Сам больно молодой, — отозвалась бабка.

— Уж какой есть.

— Прощения попросить хочу.

— Прощаю. Дальше что?

— Не от сердца прощаешь, от ума.

— Как могу. Сердцу, сама знаешь, не прикажешь.

— Ох, знаю…— бабка надолго замолчала.

— Бабуль, — позвала Светлана. — Говори уж все.

— Скажу, скажу… Скажу тебе, Николай. А ты, Светка, выйди, не подслушивай.

Рано тебе такое знать.

Светлана фыркнула и пошла прочь.

— Люб ты ей, однако: не спорть девке жизнь, а то не будет тебе удачи… Так о чем я? Да, знать ты хотел, что приключилось…

— Хотел.

— А не боишься?

— Устал бояться.

— Смотри: еще не поздно…

— Поздно. Не оставят они меня в покое.

— Попросишь, поклонишься — оставят.

— Не поклонюсь.

— Это да. Такие не кланяются: вот все и вышли. Осталось: всего ничего. Раз так, слушай. Есть на земле племя. Все, как у людей, а — не сродны они людям. И живут не русским обычаем и не цыганским, а вроде как подпольщики. Многое могут.

— Это я заметил.

— Пристали они к цыганам, как клещ к собаке. Сосут кровь, сосут, не насосались еще. Через них нет нам никакой жизни… Ай, да что я жалуюсь, ты же дельного чего ждешь:

— Да. Если знаешь.

— Буду говорить, а ты на ус мотай. А отчего и почему, поймешь, может, и сам. Вот почему зеркала в доме с покойником завешивают? Потому что кто-то из них обязательно наведается в такой дом. Горе наше им очень полезно. А зеркал они не любят. Ой, не любят… Он, если в зеркало глянет, сам себя заворожить может…

— Так. Еще что?

— Живут они очень долго. Очень долго. Тот, который меня: он еще то время помнит, когда у цыган цари были.

— Понял. Завораживать они могут, порчу насылать могут: что еще?

— Из медных колец золотые делать.

— Не хитрая наука.

— Знают они, когда о них думают. И кто думает. И как.

— Они и узнали, что я о них подумал?

— Конечно.

— А детишки им на что нужны были?

— Не знаю. Только извечная это дань цыганская…

— Ладно. Что им от людей нужно?

— Непонятно мне это было, милый. Вот что всякому начальству от людей нужно? Чтобы слушались да помалкивали. Так и эти…

— Значит, в начальство рвутся?

— Не то, чтобы прямо в начальство. Они всё за спинами маячат. Одного по телевизору даже видела в программе «Время».

— А распознать их можно?

— Трудно их распознать человеку. Гриб есть, его высушишь и покуришь — видеть их начинаешь. Правда, соображение теряешь при этом, не понимаешь ничего.

— Нет, это не годится. От водки, скажем, многие и чертей видят.

— Котята новорожденные, слепые, их чуют. Орать начинают.

— Поди разбери, от чего котенок орет… А собаки?

— Собак они обманывают. Но есть зверек, который змей давит, вот тот — да, тот хитрый глаз имеет…

— Зверек, который давит змей…— Николай Степанович задумался.

— Еще так смешно чирикает, ровно как птица клест…

— Мангуста?

— Мангас-та. Так правильно. Сами-то они мангасами называются.

— Мангасы, значит… Запомню.

— А людей, которых себе служить заставляют, барканами зовут. Тоже запомни.

— Запомню.

— Верховный мангас в воде живет. В море. Его имя Лу.

— Они что, не только на людей похожи?

— Они разные. Есть как люди, есть как крокодилы, только побольше.

— Понятно, — сказал Николай Степанович. — Ты мне скажи вот что: лекарство это бурое, которое я тебе сейчас дам — оно откуда приходит?

— Мангасы делают.

— Точно?

— Да уж куда точнее.