Большое гнездо - Зорин Эдуард Павлович - Страница 34

• Предыдущая
• 34/131
• Следующая

Не откликнулся на Любашин зов Давыдка, оглох он от корысти, взял в жены боярскую дочь Евпраксию и погиб, добиваясь еще большей чести. А Захария велел за великую дерзость сурово казнить Любашу, но бежала она из Заборья — спасибо, спрятал у себя, помог ей скрыться от боярских холуев кузнец Мокей. Да вот беда — сам сложил гордую головушку от меча Захариева прихвостня Склира...

— Слухами земля полнится, — сказал возница, с удивлением разглядывая старуху. — Я ведь тоже заборский. Сказывала мне мамка про Любашу. Неужто ты та самая и есть?

— Не узнать меня нынче, соколик, — прошамкала старуха.

— Где уж узнать. От красоты твоей былой и малого следа не осталось...

— Помыкала я горюшка. Добрым людям спасибо — не дали с голоду помереть. А и злых людей немало повидала я на своем веку. Кожа моя задубела, сердце сделалось каменным...

— Да как же ты сызнова здесь оказалась?

— А так и оказалась. Прослышала я, что убил Всеволод Давыдку, — вот и возвернулась хоть глазком единым взглянуть на его могилу. Шибко осерчал на него князь, не велел хоронить во Владимире... Положила его Евпраксия во сыру землю в своем Заборье, а сама ушла в монастырь. Отыскала я могилку. Буйной травой заросла она и репейником. И не верилось, что лежит под нею ясный мой сокол.

— О Давыдке тож мамка мне сказывала, — снова прервал ее возница,— Не любят у нас Давыдку и слышать про него не хотят...

— Ох, миленький. Да что мамка сказывала! Сама я через него всю жизнь свою загубила...

Глаза старухи наполнились слезами. Авраам строго поглядел на возницу, ласково проговорил:

— Ты дале-то сказывай, баушка. Что дале-то было?

— А ничего и не было. Встренулся мне во Владимире один холоп, тож беглый. Сошлись мы с ним, две неприкаянные души, туды-сюды сунулись — нигде житья нет. Вот и перебрались на енту самую россечь. Избу мужик срубил, золотые были у него руки. Да недолго вместе прожили: задрал его, сердечного, медведь в уреме... Так и живу я одна сколь уж лет. Захариевы-то деревни и Заборье вместе с ними, сказывают, Кузьме Ратьшичу князь наш отказал. Про меня все и забыли...

Не спалось Аврааму в ту ночь, покряхтывал он, ворочался, лежа на шубе возле печи. Ворошил в памяти прошлое, задыхался, прикладывая руку к груди...

Вспоминал, как ехал по деревням, как униженно кланялись ему смерды, снимая шапки, как заглядывали в лицо исполненными тоски глазами. Чем богаче Русь, тем беднее... Вспоминал бойкие новгородские торговища, сваленные в груды шелка и парчу, дорогие меха и кожи — несметные сокровища проходят через руки простых людей, а где они?.. Утекают сокровища в заморские страны, скудеют леса и нивы, и все дальше на север, к самому Дышучему морю, идут купцы, везут на торговища белую моржовую кость, соболей и лисиц. И вслед за купцами ставят на новых землях бояре свои знамена...

С укором вопрошал себя старый зиждитель: а сам ты, Авраам, сколь раз прохаживался сыромятной плеточкой по спинам изнуренных мужиков! Сколь раз впадал ты во гнев, когда, согнутые под тяжестью каменных глыб, едва поднимали их на стены храмов ослабевшие люди. Заглянул ли ты, Авраам, хоть раз в землянки, где жили смерды, отведал ли хоть раз их жидкого хлёбова?..

Растормошил зиждитель сморенного крепким сном возницу, велел немедля запрягать лошадей. Со старухой простился коротко, пряча глаза, благодарил за хлеб-соль...

Еще до света возок умчал его во Владимир. А на пути ко Владимиру лежал в первых, нетронутых снегах белокаменный Суздаль.

2

— Никак, беда какая приключилась, — сказал возница, остановившись у городских ворот и приблизившись к возку, в котором подремывал Авраам. — Нынче Суждаля не узнать...

Разлепив тяжелые ото сна веки, Авраам повертел головой: Суздаль как Суздаль, на месте городницы, вежи высятся по сторонам от ворот, над соборными крестами кружится воронье.

— Пригрезилось тебе все, — недовольно проворчал Авраам. — Трогай!

— Да куды ж трогать-то? Погляди, батюшка, народу-то сколь в воротах. Мужики хмуры, бабы в слезах — не пробьешься...

— Эй ты! — позвал Авраам оказавшегося возле возка посадского. — Почто народ в слезах, почто в воротах толпа?

Посадский поглядел на него удивленно.

— Да ты отколь такой взялся, что ни о чем не ведаешь?..

— Издалече я. Из Новгорода, — отвечал Авраам.

— Оно и видать, что из Новгорода...

— Про дело сказывай. Мор не то в городе?

— Отдал богу душу монах наш Чурила. Оттого и скорбит народ.

— Отродясь такого не видывал, — проговорил Авраам, — чтобы по чернецу убивались люди.

— Экой ты неразумный какой, — рассердился посадский.— Да кто ж не знает Чурилы?!

— Игумен, что ль?

— Сказывают тебе — чернец.

Посадский окатил зиждителя укоризненным взглядом, провел кулаком по глазам и исчез в толпе.

Авраам, вконец озадаченный, вышел из возка.

— Чего встал? А ну, съезжай с дороги! — завопил на возницу невесть откуда вынырнувший конный дружинник. — Кому сказано?..

Перегнувшись, поймал Авраамовых коней за уздцы. Кони попятились, возок качнулся и накренился надо рвом.

— Стой! Стой! — закричал возница. Дружинник оскалил зубы и, коротко взмахнув плетью, прочертил по лицу его белый рубец, тут же наполнившийся алой кровью.

Толпа поглотила Авраама. Сжатый со всех сторон, он то придвигался вместе со всеми к воротам, то откатывался к мосту. Облепившие валы и вежи ребятишки закричали:

— Несут! Несут!..

В воротах показался и тут же исчез за спинами людей высокий гроб. За гробом шли монахи и, широко разевая рты, пели псалмы.

Охваченный всеобщей скорбью, Авраам кланялся вместе со всеми и крестил лоб.

— Праведный был старец, — шептались вокруг.

— Бездомных и сирот привечал...

— За обиженных заступался...

— Шибко грамоте обучен был. Ослеп он...

— Сказывают, книг вынесли из его кельи видимо-невидимо.

— Сам князь приезжал, те книги смотрел и велел свезти во Владимир.

— Князь и нынче здесь... Ишшо вчерась прискакал с дружиною.

— Да вона он, вон!

— Кто?.. Где?..

— Князь... Князь... — поползло в толпе.

Всеволод, понуря голову, следовал за гробом рядом с игуменом. Позади него, смешавшись с монахами, шли дружинники ...

Похоронное шествие, миновав ворота, свернуло на тропинку, ведущую к погосту. Люди двинулись следом. Голоса распевавших псалмы монахов удалялись, мешаясь с шумом толпы.

Авраам пробрался к возку, забился под полсть, затих. Всю дорогу до Владимира ехал, открыв глаза, но ничего не видя вокруг себя. В ушах его звучали еще только что слышанные псалмы, но внутренним взором своим он обратился уже к другому печальному шествию, когда хоронили в Новгороде воинов, павших в битве за шведский город Сигтуну.

Так же толпился на улицах народ, так же крестились и плакали мужики и бабы, за гробом шел владыка в скорбном облачении, а рядом с ним — посадник, молчаливый и нахохленный, как сыч, — в черной однорядке и с непокрытой головой...

Еще раньше, по весне, на этих же улицах царило радостное оживление, на Волхове, неподалеку от Великого моста, стояли насады и струги, отплывавшие вскоре в Нево-озеро, а оттуда — в Варяжское море.

Шведское войско, внезапно появившись на северном порубежье, предало огню многие деревни и села, разрушило монастыри и, захватив большую добычу, растворилось в тумане...

В Упсале праздновали победу, а в Новгороде, стиснув зубы, корабельных дел мастера рубили лодии, устилая берега Волхова золотистой сосновой щепой.

Много дней и ночей плыли насады и струги по Варяжскому морю, много дней и ночей трепали их напористые ветры, ломали мачты, рвали паруса.

В столь далекие морские походы новгородцы не ходили уже давно. Но они искали мести и, привязавшись к мачтам, жадно оглядывали пустынный горизонт.

• Предыдущая
• 34/131
• Следующая