Большое гнездо - Зорин Эдуард Павлович - Страница 31

• Предыдущая
• 31/131
• Следующая

— Больно.

— По то и бью...

Дальше шли веселее. Митяй старался не отставать от игумена. Ефросим посматривал на него с добротой во взгляде.

«Ишшо поотешется, — по-стариковски мудро размышлял он. — Сердцем отходчив, душою добр».

Вспомнил, как метельной зимней ночью прибился Митяй к монастырю.

Пришел обоз с припасами из Обонежья. А когда стали монахи перетаскивать с возов в кладовую мешки и бочонки, увидели спрятавшегося за кадью с квашеной капустой Митяя.

Озорной был малец, дикой. Чернецам в руки не давался, кричал и царапался, как кошка.

— Ну-ко, вылезай, покуда цел, — сказал Ефросим. — Не то кликну кикимору, она тя приберет.

Незнаемое слово поразило Митяя. Уставился он на игумена посоловевшими от страха глазами, запищал жалостливо и тоненько, покорно дался Ефросиму. Унес его игумен в свою келью, смазал отмороженные ножки гусиным жиром, напоил теплым коровьим молоком с медом. Выходил мальца.

Дивились монахи: Митяя растил игумен, как родное дите. Одевал-обувал его, грамоте учил, возил с собою по деревням и в город, сказывал ему сказки и пел надтреснутым голосом духовные стихи. Привязался малец к Ефросиму, за отца родного любил и почитал (родителей-то его унесло на льдине в Онего-озеро, там они и сгинули). Привольно и сытно жилось ему в монастыре. Великое множество книг было собрано в келье у Ефросима — скоро научился Митяй читать бойко, а чернецам, собравшимся после молитвы и трудов праведных на монастырском дворе, сказывал о прочитанном.

Неспроста, отправившись изобличать перед доверчивыми новгородцами давнишнего врага своего Мартирия, взял Ефросим с собою и Митяя, — беседовал с ним игумен, не таясь, о сокровенном, прикидывал, как падет на голову недруга его праведное и гневное слово.

— Шибко осерчал ты на владыку, батюшка, — говорил ему Митяй. — Нешто и впрямь николи не радеет он о своем стаде?..

Ефросим останавливался, и прямой взгляд его наливался возмущением. Густые брови игумена, как два вороньих крыла, нависали над немигающими серыми глазками.

— Али пастырь есть тот, кто не радеет о сохранности овец своих? — вопрошал он с угрозой. — Отдал Мартирий стадо изголодавшимся волкам — есть ли сие праведно?.. Праведно ли есть, ежели брат идет на брата, а купцам не стало ни житья, ни покоя и от лихих людей, и от иноземцев, и от своих же бояр, кои сговорившись с татями, ограбляют их и награбленное прячут под замки в свои бретьяницы?.. Пастырь ли то есть, при коем приходят беспрепятственно на землю новгородскую свейские рыцари, забыв, как взята была Сигтуна и врата со священного храма ее свезены в Новгород и установлены мастером Авраамом в нашей Софии?.. Ныне некому оградить нас от грабежей и разбоя. Пастырь ли есть сие?..

Ни много ни мало, а целых десять лет, почитай, прожил Митяй в обители у Ефросима, и лишь однажды, весною нынешнего года, приходили под стены ее с берегов Варяжского моря шведы. Монахи своими силами отбили приступ, но села вокруг монастыря сожжены были дотла, и многие новгородцы угнаны в рабство.

— Пастырь ли есть сие?! — вопрошал громоподобным голосом Ефросим, стоя посреди лесной дороги. Налетевший с невидимого за кустами Волхова напористый ветер закинул ему за плечи длинные ржаные волосы, глаза его судорожно блестели, рот кривился.

Но, когда вышли к реке и задержались на отлогом берегу, любуясь широким водным простором с раскиданными по его темной глади белыми гребешками волн, игумен успокоился. Морщинки на его щеках распрямились, глаза подобрели.

— Ах, лепота-то какая, — прошептал он. — Славен мир божий, созданный нам вo радость и успокоение. Велика его благодать, а человеци в неуемстве своем и всегдашней корысти оскверняют ее нечистым своим дыханием...

— Почто так страшно речешь, батюшка? — вдруг отшатнулся от него Митяй. — Почто хулишь равно правого и виноватого?

— Цыц! Сгинь ты, червь, — снова наливаясь гневом, оборвал его Ефросим и, запахнув откинутую ветром полу рясы, размашисто зашагал по берегу, выбрасывая далеко впереди себя тяжелую палку.

Перед самым Новгородом, в виду его белокаменных соборов и церквей, встречала Ефросима большая толпа горожан. Люди счастливо улыбались, кланялись ему низко и с трепетом подходили под благословение.

— Слава тебе, господи, — говорили, крестясь. — Сподобился старец. Явился заступник, теперь всем нашим бедам конец.

— Научи, отче, как быть...

— Устрой чудо, батюшка...

— Сжалься...

— Укроти владыку...

Высясь над толпой, довольный Ефросим окидывал людей ястребиным взглядом.

— Бог вас покарал, новгородцы, — изобличал он громко, но без негодования. — Погрязли в суете и довольстве, избрали себе негодных пастырей... Бог вас покарал!

— Прости, отче!

— Смилостивься. Скажи слово праведное владыке. Изобличи, окаянного, и всех, иже с ним.

— Ослобони от греха. Деток наших и сирот пожалей...

Обрастая все новыми людьми, распухая на новгородских улицах, толпа направилась к детинцу. Ефросим, вскинув голову, шел впереди.

— Мартирия!.. Мартирия сюды!.. — заорали мужики, собравшись у владычных палат.

Голос игумена перекрывал всех:

— Слышь, Мартирий, кличет тебя новгородский люд, — взывал он, повернувшись лицом к крыльцу, на котором грудились растерявшиеся вои. — Почто отгородился от своего стада? Выйди!..

— Выйди!.. Выйди!.. — кричал народ.

Бледное лицо владыки припало к зарешеченному оконцу и тут же боязливо скрылось.

— Выйди, пес! — повысил голос Ефросим. — Хощет говорить с тобой вольный Новгород.

— Выйди! — эхом откликалось в толпе.

— А-а-а! — протяжно взлетел исполненный муки крик: били послуха — по голове, по запрокинутому лицу. Тяжело дышали, злобно глядели на окна.

— Почто орете?..

На крыльце показался тысяцкий — рука на мече, гордый взгляд скользит над головами мужиков. Рот гневно скошен.

— Владыку нам, — сказал Ефросим.

— Владыка немощен...

— Врешь!

Толпа зашевелилась — к подножью крыльца выбросили окровавленное тело.

— Твой послух?..

Тысяцкий отшатнулся, осенил себя крестным знамением.

— Кличь владыку, — шагнул вперед игумен. Толпа придвинулась к крыльцу.

— Христьяне, люди добрые, да где ж это видано, чтобы послуха били?! Вовсе на вас креста нет, — взмолился тысяцкий. — Истинно говорю вам, немощен владыка...

Стихло над головами. Люди топтались растерянно. Глаза Ефросима блестели безумно.

— Покажь! — брызжа слюной, выкрикнул он.

— Бог с тобой, Ефросим, — сказал тысяцкий. — Почто срамишь святое место?

— Место это погано, — оборвал игумен. — Покажь!..

— Покажь!.. Покажь! — снова ожила толпа. Люди полезли на крыльцо, толкаясь и падая; обрушили перила, ввалились в переходы, в темные углы и закоулки палат.

Мартирий лежал на лавке, наскоро укрытый коричневой сукманицей, белый и прямой, как покойник. Вокруг него смиренно стояли, сложив руки на груди, испуганные служки. Свечи горели, воняло мочой и ладаном.

Ворвавшиеся в ложницу люди, самолично узрев скорбь и великую немочь владыки, отступили к дверям. Крики стихли, послышались жалостливые голоса.

Отодвинув в сторону служек, Ефросим приблизился к ложу Мартирия. Склонился над ним — лицо к лицу, уперся бешеными глазами в полуприкрытые дрожащими веками глаза владыки, про себя подумал: «Смердит, как навозная куча», откинулся, пригнулся снова, снова выпрямился. Сплюнул.

За окнами ударили колокола, сзывая новгородцев к вечерне.

— Чада мои, — сказал Ефросим. — Помолимся в святой Софии за господа нашего Иисуса Христа. Возвысим глас наш ко всевышнему, испросим у него прощения за грехи наши великие...

— Сам служи, отче, сам! — послышались голоса.

Вслед за Ефросимом покорная толпа направилась к собору...

4

• Предыдущая
• 31/131
• Следующая