Огненное порубежье - Зорин Эдуард Павлович - Страница 50

• Предыдущая
• 50/111
• Следующая

Тем временем дружинники вызволили из ямы Ратьшича, отдали ему шапку и меч. Кузьма хвалил их:

— Молодцы, мужики, а князь у вас молокосос.

— Ты князя нашего не хули, — пригрозили ему дружинники. — Молод он — это верно. Да молодость-то с годами проходит. Мы ишшо на вашего князя поглядим. Уж больно мягко он стелет...

— Нынче я за него не поручусь, — весело сказал Ратьшич, садясь на коня. — Кабы не задержали вы меня, тогда другой сказ.

Взмахнул плетью, гикнул — и был таков. Дружинники одобрительно переглянулись: лихой у Всеволода меченоша. Да и сам князь, сказывают, лихой. А ну, поглядим.

Отворили ворота, встретили Всеволода, со всеми почестями, ключи выложили на серебряное блюдо, обнажили головы.

Всеволод въехал в город на сером коне в синем кафтане и сапогах из зеленой кожи. Позолоченный шлем держал в левой руке, правой сжимал усыпанное голубыми глазками удила. Русые волосы спадали князю на лоб, глаза глядели пристально и сурово.

Разгневался Всеволод на Глеба, велел заковать его в железа, а всю дружину перевязать и отправить во Владимир.

Сидя на телеге лицом к задку, Глеб потрясал схваченными цепью руками:

— Еще отольются тебе, Всеволоже, мои слезки. Помяни меня, еще как отольются!..

За телегой, связанные веревкой, плелись Глебовы дружинники. Не ожидали они такой чести. Высыпавшие на улицы горожане посмеивались над ними:

— Вам бы с бабами только и воевать!

— Куды им с бабами, — издевались другие. — С тараканами!

Князь Глеб пялил на людей злые глаза, плевался и гремел цепями.

— Ишь, какого медведя словили, — шутили мужики.

— Шкура медвежья, а нутро заячье.

Вечером на торжище людей развлекали скоморохи. Люди пили меды, угощали Всеволодовых дружинников, плясали и пели песни.

Долго, до поздней ночи, не смолкало в городе веселье. Вои тискали за тынами повизгивающих девок. В церкви служили молебен.

Всеволод не пил и не веселился. Час его еще не настал.

Утром войско выступило навстречу Роману.

3

Житобуд переправился через Оку с передовым Романовым отрядом и двинулся на Коломну — выручать Глеба, Он еще надеялся, что Всеволод не достиг города. Таков был второй наказ Святослава — молодого княжича в беде не оставлять, ежели что — бросить дружину, но Глеба доставить в Киев живым и невредимым.

Дорога шла лесами, в лесах отряд подстерегала опасность, поэтому продвигались медленно, со всеми предосторожностями. Обоза с собой не взяли, оставили при Романе. Через день Роман должен был выйти с главными силами и соединиться с Житобудом у Коломны. А от Коломны путь прямой на Москву. От Москвы до Владимира рукой подать.

Радовался Житобуд: уговорил он все-таки Романа, а сейчас поможет Глебу, и уж тогда вернее человека у Святослава не сыскать. Придется Кочкарю уступать ему свое теплое местечко.

Высоко воспарил Житобуд. Видел уж себя в палатах на Горе. Палаты резные, стены воском натерты, на полах — шкуры и заморские ковры. Ест Житобуд с серебряных блюд, ходит в парче и бархате. Бояре заискивают перед ним, метут бородами половицы, а князь сажает его за своим столом с собой рядом.

Первый человек и советник при Святославе — Житобуд. Даром что страхолюд и глаза разные, зато ума палата. Засохнет Кочкарь от зависти, а Васильковна призовет его к себе и скажет: «Люб ты мне, Житобуд. Кочкаря я прогоню и советоваться буду только с тобой».

И прогонит Кочкаря. А Житобуд прогонит бестолковую Улейку. Такая ли ему нужна подруга?! Возьмет он в наложницы пленную половчанку, смуглую и востроглазую. Возьмет и будет ласкать ее и лелеять и есть с ней вместе с серебряных блюд лебединые крылышки.

Покачивался в седле Житобуд, закрыв глаза, улыбался собственным мыслям. Пьянел от счастья сильнее, чем от крепкого меда. Уж такого ли хлебнул он меда,— такого меда, что слаще и не бывает.

Не знал Житобуд и в уме такого не держал, что по той же самой дороге, тем же самым леском, движется навстречу ему Всеволодова рать, а впереди на горячем коне — Кузьма Ратьшич. Крепкая на Кузьме кольчуга, тугой лук повешен через плечо, тяжелый крыжатый меч качается на бедре, в туле дремлют покорные стрелы.

Ехал Житобуд и радовался, а радоваться-то было нечему. Едва только выехал на полянку, едва только ударило ему в лицо солнышко да открыл он глаза — и сам себе не поверил: выстроилось перед ним войско, копья опущены, шлемы надвинуты на глаза, посверкивают обнаженные мечи, топоры вскинуты на плечи.

Растекся Житобудов отряд по опушке, замер.

Выехав вперед, Кузьма Ратьшич весело сказал:

— Здорово, мужики. За какой надобностью идете к Коломне?

Рокот прокатился по рядам. Смеялись во Всеволодовом войске. Романовы дружинники молчали, поглядывали на Житобуда.

Побледнев, Житобуд тоже выехал вперед.

— Идем мы к Коломне, — сказал он охрипшим голосом, — спасать князя Глеба. А ну, отступи с дороги!..

Кузьма Ратьшич засмеялся.

— Нет в Коломне вашего Глеба. Отправил его князь Всеволод во Владимир, заковал в железа. Поворачивайте за Оку.

Пошатнулся Житобуд: да где ж такое видано, чтобы князя, Святославова сына, — и в железа? Ослеп он от гнева, выхватил сулицу, метнул в Ратышича, да промахнулся.

В ответ посыпались на рязанцев резвые стрелы. Послышались крики, воины бросились друг на друга. Пролилась первая кровь, раздались первые крики о помощи. А потом все смешалось в сплошной грохот и гул. Вставали на дыбы, топтали раненых кони, трещали под топорами щиты, лопались распоротые засапожниками кафтаны.

Попятились рязанцы, покатились на дорогу. Сняли сапоги, чтобы бежать было легче. Побросали мечи, топоры и копья. А впереди всех спешил к переправе насмерть перепуганный Житобуд.

И не о высоких палатах помышлял он теперь, не о лебединых крылышках, и не о плененной половчанке, а думал только об одном: доскакать до лодок первым, переправиться на ту сторону, а там хоть всё провались. Лишь бы уцелеть: вернется он к своей Улейке, заживет припеваючи. И пусть точит его жена — нет меда приятнее ее брани.

У берега свой бил своего. Переполненные лодки опрокидывались на середине Оки и шли ко дну. Облаченные в доспехи люди едва держались на плаву — железо тянуло их вглубь.

Приставленные к Житобуду Романовы дружинники отбивали его лодию от нападающих. Люди карабкались через борта, падали на траву, обливаясь кровью.

Прыгнув на палубу и оглянувшись, увидел Житобуд устремленные на него усмешливые глаза Кузьмы Ратьшича. Пробивался Кузьма к лодии, ударяя голоменем меча по головам бегущих воев.

— Отчаливай! — неистово закричал Житобуд и упал на дно лодии: пущенная кем-то стрела просвистела над самым его ухом и вонзилась в борт.

Дружинники оттолкнули лодию от берега, навалились на весла. Скоро течение подхватило их, шум битвы стих, только из воды доносились крики утопающих.

Житобуд велел подобрать, кого можно, и быстро грести к противоположному берегу, где уже замаячили всадники, и в первом из них — на белом, в желтых яблоках, коне — он узнал Романа.

Спешившись, князь приблизился к причалившей лодие и смерил Житобуда презрительным взглядом.

— Прости, князь, — опустил голову Житобуд. Из прорезанного рукава его кафтана сочилась кровь.

Владимирцы, издеваясь, кричали с противоположного берега:

— Велите бабам своим печь пироги. Ждите гостей!

— Да меду наварите!

— Да браги!

— Да баньку не забудьте истопить.

— Веничков припасите!

Бледное лицо Романа покрылось испариной. Заледенел страх в его расширившихся глазах. Бежать! К половцам, в степь, на край земли. Бежать.

Ах, как не любит его кусачей плети белый, в желтых яблоках, конь. Как рвется вперед, как выгибает шею — ветер полощет за спиной Романа синее корзно, деревья мелькают по обочине, трава зелеными брызгами взметнулась под копытами коня.

• Предыдущая
• 50/111
• Следующая