За несколько стаканов крови - Мерцалов Игорь - Страница 24

Все началось с того, что вскоре после Шинельина леший Ляс отделился от отряда соратников. Сделал он это молча и без видимой причины, однако к странностям Ляса давно уже привыкли: все знали, что он малость не в себе. Да и некогда было думать про лешего, ибо в тот момент еще никто не верил, будто бригадиру удалось обмануть преследователей.

Однако время показало, что герильясы ошиблись. Тогда решено было разделиться: одной группе предстояло вернуться в Шинельино, осматривая боковые тропки, остальным — проверить окрестные хутора и дорогу на Ссору-Мировую. Больше крупных селений поблизости не было, и в случае неудачи оставалось только идти на Майночь, хотя настойчивость, с которой Хмур велел Дакакию Зачтожьевичу передать своим преследователям название этого города, вроде бы говорила о том, что Майночь — единственное место во всем Кохлунде, где искать его нет смысла.

Впрочем, понять ход мыслей Тучко уже никто не дерзал.

Только когда делились на группы, обнаружилось исчезновение Васисдаса, но оно привлекло к себе еще меньше внимания, чем уход Ляса. Хотя герильясы и воевали бок о бок с иностранными наемниками, это почему-то никогда не способствовало рождению между ними взаимных симпатий. Несмотря на ощутимую пользу, которую приносило звено Эргонома, и строгость Тучко, не желавшего видеть в своей бригаде и тени раздора, между накручинцами и иностранцами установились довольно прохладные отношения. «Сукупо телофые», — как выражался Васисдас, вполне ими удовлетворенный.

Гемье его взглядов не разделял, но, пока эльф находился рядом, согласен был терпеть такие отношения. А сейчас он среди бывших сослуживцев чувствовал себя почти как в пустыне. Он ехал со всеми, ночью стоял в свой черед на часах, но с ним никто и словом не обмолвился со времени ухода из лионебергских предместий.

И вот сегодня на гнома наконец-то обратили внимание…

Группы сошлись в заранее условленном месте и, обменявшись сведениями, убедились, что избыток немногим лучше недостатка: на сей раз аж две группы решили, что обнаружили след Тучко.

Один из них уводил с дороги на малоезжую тропку невдалеке от Шинельино — в точности как и предполагали те, кто подозревал, что бригадир, вполне возможно, выманил сослуживцев из Лионеберге, а сам сделал крюк и вернулся в столицу, и теперь посмеивается над ними, спокойно занимаясь своими делами с этим странным малахольным упырьком, который вообще невесть что делает рядом с Хмуром.

Другой след тоже заставлял задуматься. Некий хуторянин приметил на шляхе внушительных размеров брику, по описанию вроде бы в точности такую, какая увезла бригадира со двора «Трубочного зелья» и в какую грузили припас домовые Дакакия Зачтожьевича. Сей экипаж хуторянин видел издалека, так что уверенности не было, но вот что настораживало: это произошло совсем близко от тех мест, где в недавнем прошлом ходили контрабандисты, доставлявшие бригадам герильясов снаряжение из-за границы.

«За бугор уходит! — решила часть преследователей. — Наплевал на все, вещички собрал и подался прочь».

— А два миллиона скульденов? — сомневался Плюхан.

— А то ты нашего Хмура не знаешь! — возражали ему.

— Наверняка у него еще что-то было припрятано, — заметил, усмехаясь, Дерибык. — Как раз на случай, если придется пару лет где-нибудь пересидеть, а потом спокойно в одиночку вернуться за кладом.

Версия была вполне правдоподобной, она даже позволяла предположить, что «малахольный упырек» — связной у контрабандистов.

Разгорелся спор — яростный и без фактов, подогреваемый мучившим всех предположением, что Хмур за то время, пока его никто не видел, успел поднять клад, перепрятать и даже договориться о его продаже. И вот тут-то Гемье, на свою беду, подал голос:

— Врьяд ли…

Привычный к тому, что его не замечают, он ни к кому не обращался, просто подумал вслух, однако герильясы, разозленные усталостью и неудачами, гнома услышали, немедленно его обступили и стали допытываться, что он имел в виду. Гемье сослался на мнение Эргонома, который предположил, что Тучко просто бродил где-то в глуши, пока остальные бригадиры хлопотали о медалях и вознаграждениях, но ему не поверили.

Заодно и Васисдаса припомнили. «Закордонской морде» приставили к горлу нож и потребовали сообщить, куда это, так ее разэдак, подевалась «морда забугорская».

— Он ушель следить за льешим, — быстро сообщил гном.

— На кой шут ему это понадобилось? — процедил сквозь зубы Дерибык. Он нервно вышагивал взад-вперед по поляне, еле слышно взрыкивая, нечесаные волосы на затылке то и дело становились дыбом. — Ляс — психопат! Я вот думаю… — Он резко остановился и нагнулся к гному, обдав того острым запахом хищника: кажется, волколак и впрямь был готов сменить ипостась в любую минуту. — Я думаю, Васисдас что-то знает про Хмура.

Стоявший за спиной Оглоух — именно в его руке был нож, который сейчас находился между бородой Гемье и его горлом, — легонько тряхнул гнома.

— А? Что скажешь, морда закордонская?

— Если так, он мне ничего не сказаль, — безуспешно стараясь сохранить спокойствие, ответил тот. — Он вскорье после Шанельино сказаль, что ему не нравится, куда делся леший, и все, и ушель…

— Что он там бормочет? — скривился Плюхан. — Сушь в песок, никогда не мог разобрать его речь. Оглоух, расшевелил бы ты его!

Водяной действительно не очень хорошо видел и слышал в воздушной среде, но не настолько плохо, это Гемье прекрасно знал. Просто не мог отказать себе в удовольствии позлить закордонца. Будучи сугубо идейным борцом, он особенно не любил наемников.

— Я не знаю! — как можно громче и отчетливее произнес гном. — Он ничего не сказаль, просто ушель! Ви правда думаль, что я не ушель би с ним, если би зналь?

Водяной, на сей раз отлично разобравший речь «закордонской морды», навис над ним, крича:

— Кончай сушить мне жабры, моллюск придонный! О чем вы в «Зелье» с Эргономом говорили? Что он вам сказал?

— Ничьего! Честное слово, у Эргонома свои дела в Лионеберге, большие дьела…

— По-моему, врет, — с шутовской серьезностью предположил Оглоух. — Давай я его побрею?

— В смысле — ты думаешь, бритые гномы становятся правдивее? — усмехнулся Эйс Нарн, сидевший в стороне с аристократически (при жизни этот упырь был глотвийским бароном) безмятежным видом.

— Не, не думаю, — отозвался Оглоух. — Просто выглядеть будет прикольно.

— Все бы вам шуточки шутить, щучья отрада, — разозлился на них Плюхан. — Вы забыли, господа, что сейчас решается будущее! Когда мы поднимем бригадные клады, у Кохлунда будет достаточно средств, чтобы привлечь новые силы для продолжения освободительной борьбы! По рекам и берегам родной Накручины пронесем мы знамя независимости, и гулкая поступь свободы взволнует воды и сотрясет сушу! Судьбы мира ждут нашего решения, а вы — обсуждаете, брить ли гнома! Лучше бы ты, Эйс, взялся за него по-своему…

— Ну что ты, Плюхан, я не умею развязывать языки, — возразил упырь. — Когда я берусь за разумного, как ты сказал, «по-своему», я делаю это не для того, чтобы что-то узнать.

— До сих пор это нам не мешало расспрашивать пленных между твоими трапезами.

Гемье, не прекращающего обливаться холодным потом, бросило в жар, когда он представил, что его все-таки отдадут Нарну. Проклятый кровосос исповедовал особую диету, по которой пища в момент трапезы должна находиться на пике страдания.

«Не важно, кого есть, — говаривал Эйс. — Важно — как есть. Даже больная крыса становится деликатесом, когда вынимаешь из нее нутро…»

Гемье и раньше-то мутило от этих разговоров. Странно даже: ни крысы сами по себе, ни чье бы то ни было нутро никогда не портили ему аппетита, а вот в соединении с Эйсом превращались в столь своеобразную пищу для воображения, что ее скорее следовало бы называть рвотным.

«А ведь и впрямь кончится тем, что отдадут меня ему, — подумал гном. — Они же мне не верят… Будь проклят этот леший, будь проклят Васисдас, будь проклят Эргоном…»