Последний Люцифер: утраченная история Грааля (СИ) - Поли Светлана - Страница 20

— В этом нет необходимости. Мы духовно похожи.

— Но со мной прежде такого не бывало.

— Со мной тоже.

— Это нормально? — засомневался Яков.

— Думаю, да. Во всяком случае, для человека. Ты просто отозвался на близкую тебе интонацию духа. Это типа резонанса. Наши частоты и длины волн совпадают. Видишь, никакой романтики. Чистая физика.

— У меня такое чувство, что я всего лишь сплю.

— Спал, но проснулся, — уточнил ангел. — На самом деле то, что вы называете вынужденной реальностью, — и есть сон, или точнее, дурман. Вся ваша жизнь на самом деле дурной сон. Вы живёте как во сне или как зомби, живёте в пол силы, убеждённые в том, что индустриальная суета и есть настоящая жизнь. Но это лишь иллюзия, самообман, что-то вроде самонастроя, самовнушения или самопрограммирования, так скажем. Это ваша несвобода, ваше заточение в материальном мире. Вы привязаны к плодам своей деятельности, своего тяжёлого труда. Вы любите в пол силы, вы верите в пол силы, вы молитесь в пол силы. Потому что всю вашу силу отнимает усилие плыть со всеми по течению, быть как все и не выделяться или наоборот выделиться, не смотря ни на что. В этом, вы считаете, главный фактор цивилизованного существования.

— Цивилизация — это в первую очередь упорядоченность и стабильность.

— Согласна, порядок — это залог развития и выживания. И порядок важен. Но я не об этом. Я говорю о том, что необходимо оставаться самим собой, не предавать своё предназначение, быть верным себе, своему Духу, своему Господу, своему сердцу. При этом продолжать жить в сообществе подобных тебе. То есть не нужно подражать другим. У каждого есть своя программа, свой план на жизнь. Понимаешь?

— Понимаю. Это и проповедует религия.

— Пусть так. Но религия остаётся, к сожалению, лишь красивой обёрткой от конфеты, но не её содержанием. Вы даже любовью занимаетесь в пол силы, второпях. Я не раз наблюдала подобное. Вы не чувствуете в себе присутствие Бога. Но в суете Бога нет. Потому земляне и утратили искреннюю веру в Неё. А ведь можно получать неописуемое удовольствие от обычного молчания и тишины, от многочасовой задумчивости, от наблюдения за безмятежным сном любимых. Счастье можно ощутить и от радости за успехи и удачи других, от наблюдения за счастьем окружающих, от любого доброго и ласкового слова, от улыбки на лице другого человека, от вида росы на лепестках цветов ранним утром, от наблюдения за тем, как животные ухаживают за своими детёнышами. Ощутить восторг можно от запаха влажной травы и парного молока, от шёлковой и тёплой мягкости кошачьего меха, от обжигающей свежести океанской волны, от тени в жаркий день и от журчания родника, от красоты белоснежных сугробов, от мерно стучащего дождя по крыльцу или шуршания по листьям пальм, от вида звёзд в ночном небе или от вида костра в темноте. Даже от чувства свободы и покоя, от чувства родства со всем сущим на этой планете и за её пределами. И ещё от массы всего.

— Это действительно удивительно. И это правда, — согласился Яков.

— Ты по-прежнему хочешь уединиться со мной?

— Да.

— Тебе недостаточно просто слышать меня и видеть рядом?

— Да.

— И ты просишь меня об этом?

— Да, я прошу тебя… об этом.

— И где бы ты хотел побыть со мной?

— А где это лучше всего делать? — засмущался Яков и покраснел, как пристыжённый школяр. Все его познания, казалось, ветром сдуло. Он выглядел растерянным, неопытным.

— Лучше всего заниматься любовью в Природе, вдали от людских взоров и плодов человеческой деятельности. Вся сила и все дары Бога там. Бог там, где нет цивилизации. Ты хочешь удалиться прямо сейчас?

— Да. Прямо сейчас.

— Тогда поехали.

Яков переоделся в повседневную светскую одежду, и они отправились на машине за пределы Батайска.

Навстречу им раскрывалась Природа. С распростёртыми объятиями встречали их поля и перелески, прудики и рукотворные каналы. Поля колосились созревшей пшеницей и желтоголовыми подсолнухами, солнце ласкало своим ещё летним теплом. Трава была ещё зелёная, а почва тёплой…

Старик ехал по мексиканским прериям в полуразбитом грузовике по направлению к Штатам. Мексика оставалась позади. Было жарко и пыльно. Солнце слепило глаза.

Что его ожидает там нынче?

Водитель что-то тараторил по-испански, эмоционально жестикулируя при рассказе о своей семье. Он пытался острить, всякий раз вставляя бранные слова для пущей важности, но старик, пряча свои выцветшие от времени глаза за солнцезащитными очками, всё время отключался от эмоциональной болтовни. Он снова вспоминал былое, пытаясь найти в круговороте исторических событий то проклятое мгновение, в котором совершил роковую ошибку.

Как же всё странно. Кажется, ещё недавно он был готов помочь любому, кто попросит о помощи, теперь же он ощущал себя бесчувственным эгоистом, безразличным к судьбам смертных. Он был равнодушен и к злым, и к добрым. Он не помогал ни плохим, ни хорошим. Он был лишь наблюдателем, который ищет что-то определённое, что может вернуть ему веру в самую жизнь и её целесообразность. Он чувствовал себя чужим.

Капернаум… Как далеко он теперь от него и во времени и в пространстве.

Жалость сгубила его. Жалость сгубила этот мир. Нелепая, жалкая, безмозглая жалость. Кто бы мог подумать: человечность — причина гибели мира!

Он, наконец, вспомнил тот день, когда мир начал стремительно рушиться.

Тогда он ещё не был стариком. Он был молод, достаточно высок для людей той местности и пригож. У него были русые волосы до плеч, крупные синие глаза на светлом гладко выбритом загоревшем лице.

В тот день он был одет в длинную римскую тунику, кожанные доспехи и в ассирийский плащ. Поверх всего был наброшен палестинский гиматий[4].

Неброэль не спеша шёл на север по пыльной и каменистой дороге Иудейской пустыни уже который день. Он хотел пить. Длиный гиматий с накинутым на голову концом не особо спасал от нещадно палящих лучей солнца. Ангел мечтал о водном источнике или о жилище человека. Потому, увидев однажды вдали небольшой город, обрадовался глинобитным домикам, в надежде попросить у людей воды, а позже продолжить свой путь дальше на север. Но при виде странника жители разбегались, едва он направлялся к ним, прятались в глубине своих домов и уводили с улиц ребятишек, прикрывая им лица, чтобы чужестранец не сглазил бы их ненароком.

Капернаум встретил ангела враждебно.

Это обстоятельство опечалило путника. Здесь его приняли за чужака, за врага израильтян, то есть за римского воина. Но от этого неприятного открытия жажда не уменьшилась. Возможно, ему не стоило заворачивать сюда. Но что-то подсказывало, что здесь он утолит свою жажду и передохнёт в тени и прохладе.

Миновав домов семь и поднявшись по узким улочкам вдоль стены к центральной площади города, он уставший присел в тени самого большого дома и задремал. В полудрёме ему почудилось тихое девичье пение. Девушка пела о том, что собирается зайти в храм по пути к своей родственнице, живущей в другом селении. В её песне было что-то радостное, какое-то предвкушение некоего счастливого события, оптимизм и поспешность в сборах. Слышались ещё голоса поблизости. Видимо певунья была не одна. Вскоре девушка выскочила на улицу и чуть не запнулась о странника, сидящего на пороге её дома. Дом был не из бедных. Видимо, он принадлежал купцу или даже раввину и его большой семье. И Неброэль принял девчушку за служанку в богатом доме. Но оказалось, она младшая дочь почтенного человека.

— Ты служишь в этом доме? — спросил он.

— Нет, — она засмеялась. — Я дочь хозяина этого дома. А ты — странник?

— Да.

— Ты хочешь пить?

— Да, дитя.

— Но ты не нищий, судя по твоей одежде.

— Ты верно подметила.

— Подожди, я сама вынесу тебе воды.

Девушка тут же поспешила скрыться в доме, чтобы через минуту вернуться с миской прохладной воды.