Рассказы охотника - Скребицкий Георгий Алексеевич - Страница 5

• Предыдущая
• 5/19
• Следующая

В этом месте виднелась куча свеженарытого снега: как будто лиса закопалась в сугроб, да там и осталась.

Видя мое недоумение, Пахомыч показал на опушку.

Я взглянул: шагах в десяти за флажками виднелась другая такая же куча снега, и прямо из-под нее уходил в поле лисий след.

Тут я все понял. Бродя ночью по лесу, лиса везде натыкалась на флажковую цепь. Как же выбраться из такой засады? Лиса по-своему решила эту трудную задачу: выкопала в снегу ход под флажками, проползла под снегом «страшное место» и ушла в поле.

Так и вернулись мы с охоты ни с чем. Перехитрила нас, плутовка! И перехитрила-то как! По-своему, по-звериному.

Шел я однажды зимою по лесу.

Было особенно тихо, по-зимнему, только поскрипывало где-то старое дерево.

Я шел не торопясь, поглядывая кругом.

Вдруг вижу — на снегу набросана целая куча сосновых шишек. Все вылущенные, растрепанные: хорошо над ними кто-то потрудился.

Посмотрел вверх на дерево. Да ведь это не сосна, а осина? На осине сосновые шишки не растут. Значит, кто-то натаскал их сюда.

Оглядел я со всех сторон дерево. Смотрю — немного повыше моего роста в стволе расщелинка, а в расщелинку вставлена сосновая шишка, такая же трепаная, как и те, что на снегу валяются.

Отошел я в сторону и сел на пенек. Просидел минут пять, гляжу — к дереву птица летит, небольшая, поменьше галки. Сама вся пестрая — белая с черным, а на голове черная с красным кантиком шапочка. Сразу узнал я большого пестрого дятла.

Летит дятел и несет в клюве сосновую шишку.

Прилетел и уселся на осину; да не на ветку, как все птицы, а прямо на ствол, как муха на стену. Зацепился за кору острыми когтями, а снизу еще хвостом подпирается. Перья у него в хвосте жесткие — крепкие, как подпорки.

Сунул свежую шишку в ту расщелинку, а старую вытащил клювом и выбросил. Потом уселся поудобнее, оперся на растопыренный хвост и начал изо всех сил долбить шишку, выклевывать семена.

Расправился с этой, полетел за другой.

Вот почему под осиной столько сосновых шишек очутилось!

Видно, понравилась дятлу эта осина с расщелинкой в стволе, и выбрал он ее для своей «кузницы». Так мы, натуралисты, называем место, где дятел шишки расклевывает.

Засмотрелся я на дятла, как он своим клювом с размаху шишки долбит. Засмотрелся и задумался:

«Ловко это у него получается: и сам сыт и лесу польза. Не все семена ему в рот попадут, много и разроняет. Упадут семена на снег. Какие погибнут, а какие весной и прорастут.

Может, из той шишки, что сейчас дятел долбит, тоже семечко на землю упало, и вырастет из него деревцо, сперва совсем маленькое, а потом окрепнет, возьмет силу и потянется вверх, к высокому, вот как сейчас надо мною, голубому небу…»

Стал я вокруг себя оглядываться: сколько их тут из-под снега топорщится! Кто их насеял? Дятел, клесты или белки, или ветер семена занес?

Едва выглядывают крохотные деревца, чуть потолще травинок. А пройдет тридцать-сорок лет, и поднимется вот на этом самом месте молодой сосновый бор.

Заповедник — это такое место, где воспрещается всякая охота и животные спокойно разводятся, как в огромном зоопарке, только не в клетках, а на полной свободе. Такие заповедники необходимы, чтобы сохранить в природе ценных животных — соболей, бобров, котиков, лосей… В одном из таких заповедников я служил научным сотрудником.

Наш заповедник находился среди лесов и болот, в которых водились самые различные звери и птицы. На берегу небольшой лесной речки стоял домик, где жили мы, сотрудники заповедника.

Каждое утро с восходом солнца мы брали с собой полевые сумки, записные книжки, еду и уходили на целый день в лес наблюдать и изучать жизнь его крылатых и четвероногих обитателей. На десятки километров в окружности мы знали каждую норку, каждое гнездо, сколько где детенышей, когда они появились на свет, чем их кормят родители, знали все их радости и невзгоды и всячески старались помочь нашим лесным друзьям.

Так мы и жили в, лесу вместе со зверями и птицами, учились понимать их голоса и читать записи лап и хвостов на свежей грязи и песке возле болот и речек.

Один раз утром, когда мы уже собирались в обычный поход, слышим — под окнами застучали колеса телеги. Это было редкое событие: не часто кто-нибудь заглядывал в нашу глушь. Мы все выскочили на крыльцо.

Из телеги не торопясь вылез широкий приземистый человек с огромной курчавой бородой от самых глаз почти до пояса — настоящий дед-лесник. Бородач подошел к нам, поздоровался и подал письмо. Оказалось, что он привез к нам из другого заповедника двух бобров. Мы сняли с телеги большой ящик, в котором среди свежего сена что-то возилось, пыхтело и фыркало.

— Затомились, бедняги, — сказал бородач. — Ведь больше тысячи километров по железной дороге проехали да на телеге километров двести. Закачало их совсем.

Наш новый знакомый, дядя Никита, взял клещи, отодрал гвозди и открыл крышку.

— Бобки, Бобки, вылезайте сюда, разомнитесь немножко, а то вы уж там, наверное, совсем запарились.

Сейчас же из сена показалась одна и следом за ней другая темная мордочка.

— Лезьте, лезьте сюда, — звал дядя Никита, наклоняя ящик.

Бобры не заставили себя долго просить и тут же неуклюже вылезли из своего дорожного помещения. Я с любопытством осматривал этих крупных — водяных грызунов. Каждый из них весил, пожалуй, не меньше двадцати килограммов. Толстые, как упитанные щенки, одетые в свои роскошные бобровые шубы, они казались очень степенными, важными. Бобры были совсем ручные и позволяли себя гладить. Особенно замечательны были у них хвосты: широкие, плоские, как лопатки, и покрыты не шерстью, а рыбьей чешуей. Переваливаясь на своих коротеньких лапах, бобры солидно расхаживали по лужайке возле дома, по временам присаживались и забавно расчесывали задними лапами свалявшуюся за дорогу шерсть.

Мы принесли на лужайку большой медный таз и налили в него несколько ведер воды. Услышав плеск воды, бобры опрометью кинулись к тазу, влезли в него и начали купаться. Не передать, как они обрадовались! Чего только они не выделывали в тазу! Плавали, ныряли, кувыркались, а когда мы добавляли воду, разом бросались под струю, переворачивались на спину, на бок и плескались, как озорные ребята. После купанья бобры долго, тщательно расчесывали и приводили в порядок свои шубки. Потом мы принесли им осиновых веток. Бобры принялись уплетать их с таким аппетитом, что нам невольно тоже захотелось попробовать пожевать веточку. Оказалось — горькая, как хина. Вот уж действительно у каждого свой вкус!

Когда наши гости насытились, мы настелили — в ящик свежего сена и водворили туда бобров на отдых, а сами пошли показывать дяде Никите наши речные угодья.

Дорогой старик рассказал нам историю своих питомцев. Прошлым летом пошел он как-то у себя в заповеднике проверять по озерам утиные выводки. Собака залезла в озеро искать уток. Она переплывала между камышами открытый плес. Вдруг из соседних камышей появились два зверька и пустились следом за собакой. Плыли они очень быстро, так что сразу ее нагнали. Пес тревожно покосился на своих неожиданных спутников, но те, видимо, вовсе не собирались на него нападать. Они только плыли следом, не отставая. Пес, озадаченный такой непрошенной компанией, повернулся и поплыл обратно. Зверьки тоже повернули, словно были привязаны к его хвосту. Так все трое и добрались до берега. Собака выскочила на траву и бросилась к хозяину, а следом за ней, путаясь в траве, неуклюже приковыляли и оба ее спутника. Это были еще совсем молодые бобрята. Очевидно, мать у них погибла, они и приняли плывущую собаку за бобриху. Дядя Никита веял бобрят к себе в дом и вырастил их; сперва поил молоком из самодельной соски, а потом стал давать молодые веточки лозняка и осинника. Так бобрята и прожили у него все лето, осень и зиму.

• Предыдущая
• 5/19
• Следующая