У птенцов подрастают крылья - Скребицкий Георгий Алексеевич - Страница 37

• Предыдущая
• 37/98
• Следующая

— А где же Коля? — спросил я, поздоровавшись с приятелями.

— Шут его знает где, — усмехнувшись, ответил Миша, — верно, ночь прогулял, а теперь никак не встанет.

— Да, может, проспит, совсем не придет? — забеспокоился я.

— Придет, никуда не денется, — успокоил Миша. — Я нарочно время с запасцем назначил.

— Вот видишь, я же говорил, что спешить нечего, — сказал мне Сережа, — а ты все горячку порешь.

— Это не горячка, а порядок, — вмешавшись в разговор, поддержал меня Копаев, — раз договорились — в шесть сбор, значит, нужно к сроку являться. — Он помолчал и добавил: — Эх, жаль, Колька в армии не служил, ему бы там живо мозги вправили, отучили бы от этих штучек.

— Это от каких таких штучек?! — вдруг послышался из темноты веселый голос Кольки. — Здорово, орлы! — приветствовал он нас. — Все в сборе, молодцы! Ну, пошли, пошли, ребята, — заторопил он. — Вы рады тут рассиживаться, лясы точить. А собаки где? — обратился он к Мише.

— Собаки в сарае. Чего же их зря тут держать — отвязать недолго.

— То-то — недолго. Эх вы, бабы рязанские! — махнул Колька рукой и скрылся во дворе.

Через секунду он вышел, держа на сворке обеих собак, Амура и Найду.

— Пошли! — скомандовал он.

Коля шел впереди и так быстро, что мы за ним еле успевали. В какой-нибудь час с небольшим уже дошли до первого леса — Перлочинки. Было еще темновато, собак пускать рано: ну-ка сразу поднимут зайца, стрелять никак еще нельзя.

— Вот теперь и посидеть и покурить можно, — сказал Коля. Снял с себя ружье, охотничий рог и привязал собак к ближайшему дереву.

Мы все расселись: кто на пеньке, а кто прямо на земле. Закурили все, кроме Миши и меня.

— А ты не хочешь еще разок попробовать? — предложил мне папиросу Сережа.

— Нет, спасибо. Такую дрянь совсем не хочется.

— Не привыкай к этому баловству, — сказал мне Миша, — что в нем хорошего: ни вкуса, ни удовольствия.

— Да уж ты, известно, барышня кисейная, — засмеялся Коля и, лихо потянувшись, прибавил: — Ух, ребятушки, как спать охота! Ведь и не ложился даже.

— Все с кисейными барышнями гулял? — спросил Миша.

— А то как же: дело молодое, чего время зря терять.

— Правильно, — одобрил Сережа.

Мы посидели с полчасика. Уже немного развиднелось, но было как-то серо, туманно.

— Ну, ждать больше нечего, пора пускать! — сказал Коля. Он быстро встал, отвязал собак от дерева и спустил со смычков.

— А ну ищи, ищи, ищи, собаченьки! — подвеселил он засидевшихся собак.

Те легким галопом перебежали через поляну и скрылись в кустах.

— Давайте, ребята, рассыплемся цепью, пойдем вдоль леса да будем посвистывать, покрикивать, так скорее русачка поднимем. Он теперь на лежке крепко лежит. Кругом лист шуршит — вот косой и таится где-нибудь в овражке, — сказал Николай.

Мы разошлись в разные стороны и не спеша двинулись цепью вдоль леса.

«Неужели я сегодня убью зайца? — думал я. — Нет, такому счастью не бывать: ведь Копаев, Коля, Миша — охотники уже опытные, они живо подладятся под гон и стукнут косого. Ну что же, хоть гончих послушаю».

Ребята то тут, то там изредка покрикивали, подбадривая собак и стараясь вспугнуть с лежки зайцев. Из их голосов сразу выделялся звонкий и какой-то особенно залихватский голос Кольки.

— А ну давай, давай, давай! — на весь лес с каким-то затягиванием выводил Николай и заканчивал лихим посвистом.

Неожиданно издали, из леса, ему отозвался какой-то странный вопль. Я сразу не понял, что это. Прислушался: вот опять. Казалось, кто-то впереди, в лесу, закричал плачущим голосом: «Ай-ай-ай!» Закричал и смолк.

«Да ведь это собака взлаивает, — сообразил я. — Значит, нашла заячий след, разбирается в нем и изредка подает свой звонкий голос». А вот и второй голос: этот уже погромче, погрубее, наверное, Амура, а первый, тоненький, — Найдин. Собаки, верно, наткнулись на следы зайца. Ночью зверек бегал по лесу, кормился, а к утру спрятался куда-нибудь под кустик, в овражек, лег на дневку. Сейчас собаки разберутся в ночных следах, вспугнут зайца и погонят. Куда же мне стать, чтобы перехитрить его, чтобы заяц, удирая от собак, выскочил на меня? Я остановился в нерешительности. Что делать? Бежать куда-то или оставаться на месте? А между тем собаки взлаивали все чаще, все азартнее. Голоса охотников давно уже смолкли. Теперь мои приятели, верно, так же, как и я, стоят в нерешительности, ждут, в какую сторону погонят собаки.

И вдруг обе гончие разом залились на весь лес отчаянным лаем.

Подняли, погнали! Куда же бежать? Я стоял, вслушиваясь в голоса собак. Они сливались в какую-то странную, волнующую мелодию. Эхо подхватывало ее, разносило по всему лесу. Невольно вспомнилась «Псовая охота» Некрасова:

И верно, это вовсе не отрывистый собачий лай — эхо сливает его в протяжную плачущую мелодию.

Однако слушать некогда, нужно бежать в ту сторону, куда собаки погнали зверя. И я во весь дух понесся по узкой лесной тропинке. Перебежал через какой-то овражек, выскочил на бугор, на широкую лесную поляну. Остановился, прислушался. Собаки гнали всё так же горячо и дружно, но их голоса постепенно удалялись.

Что же, бежать следом за ними? Но тут я вспомнил наставление Михалыча: никогда не бегать за собаками, а выбрать хорошую полянку и караулить. Зверь далеко по прямой не уйдет, он обязательно завернет в какую-нибудь сторону и начнет ходить по лесу кругами, путать, сбивать со своего следа собак. Вот тут-то его и надо подкараулить. «Останусь здесь, подожду», — решил я.

И действительно, через несколько минут собачьи голоса стали слышнее. Значит, зверь повернул, идет обратно.

«Может, уже недалеко, может, сейчас выскочит?» — мелькнула мысль, и сердце сладко замерло. Ведь заяц иногда идет далеко впереди собак.

«Нужно стать в кусты, чтобы косой меня не заметил», — решил я и быстро переменил место: встал между густыми кустами орешника. «Вот тут уже не заметит», — подумал я. И вдруг… что-то серое живое бесшумно мелькнуло среди стволов молодых осинок.

Заяц-русак! Значит, обманул собак, запутал свои следы, а пока гончие разбирались в этой путанице, уже далеко укатил. Теперь он скакал не спеша, насторожив уши, прислушиваясь к собачьим голосам и будто соображая, что же делать дальше. С каждым прыжком он приближался к кустам, где я засел.

Стрелять рано, подпущу поближе. Теперь пора. Хочу вскинуть ружье, оно не поднимается, будто держит кто. В отчаянии я рванул его вверх. Заяц заметил движение, прыжок — и его уже нет, исчез в кустах, исчез так же бесшумно, как и появился.

Какое горе! Но что же с ружьем? Я взглянул вниз, Проклятый ремень зацепился за толстый крючковатый сук. Он-то и помешал вскинуть ружье.

В полном отчаянии я сел прямо на землю. Как же я не подобрал в руку ремень, даже не взглянул на него? Да и зачем я залез в эти кусты, почему не притаился возле них? Ведь Михалыч говорил: заяц никогда не увидит тебя, если не шевелиться. Забыл, забыл все, что мне говорили, и вот результат.

Я ясно представил себе, как бы закувыркался после выстрела русак и растянулся бы на земле. Вот было бы торжество — первый раз на охоте с гончими и первым убил.

Грохот выстрела разом прервал мои мысли. «Убил, убил кто-то другой. А может, промахнулся?» — мелькнула последняя надежда.

Мимо меня по редкому осиннику, именно там, где только что скакал заяц, пронеслись с отчаянным лаем собаки. Ну что толку: они гонят по свежему заячьему следу, сейчас добегут до того места, где стреляли, и, конечно, смолкнут — значит, зверь убит. А может, и не смолкнут, погонят дальше?..

Я стоял в каком-то нервном напряжении, вслушиваясь в удаляющиеся голоса гончих. Неожиданный громкий крик разом решил всё.

— Сюда, сюда! — на весь лес разнесся Колькин голос.

А вот и собаки смолкли — значит, Коля убил.

• Предыдущая
• 37/98
• Следующая