У птенцов подрастают крылья - Скребицкий Георгий Алексеевич - Страница 27

• Предыдущая
• 27/98
• Следующая

Михалыч бросился к собаке, увидел на морде запекшуюся кровь и сразу все понял. Он быстро и осторожно ощупал раненое ухо, щеку, потом выпрямился, взглянул на меня и, ничего не сказав, повернулся, пошел в дом.

Джек побежал следом за Михалычем. А я остался как пригвожденный к месту.

Ох, лучше бы Михалыч закричал, даже первый раз в жизни ударил бы меня! Мне это было бы в тысячу раз легче…

— Юра, ты что ж в дом не идешь? Убил что-нибудь? — спросила мама, выходя на крыльцо, и тут же остановилась. — Что, что случилось? — чуть не вскрикнула она.

— Ранил Джека, нечаянно… — только мог ответить я.

— Сильно ранил? Где он?

Мама побежала в дом. Потом снова вернулась ко мне.

— Не волнуйся, ничего страшного. Чуть-чуть в ухо попало, — успокаивала она меня.

— А он не умрет от заражения крови?

— Конечно, нет. Михалыч уже промыл ранки спиртом и йодом прижег.

— Михалыч не простит теперь, — в отчаянии сказал я сквозь слезы.

— Простит, непременно простит, — уверяла мама. — Он и не сердится. Он сам очень испугался за Джека.

Мама торопливо ушла в дом и вот уже спешит назад, тащит за руку Михалыча. И тот совсем не сердится. Такой же добрый, как всегда, даже улыбается, грозит мне пальцем.

— Ведь говорил паршивцу: рано еще одному с собакой ходить. Не послушался!

— Михалыч, простите… Я всегда, всегда вас буду слушаться. — Я бросился на шею к Михалычу.

— Ну ладно, ладно уж, — говорил он, потрепав меня по плечу. — Хорошо еще, что все благополучно кончилось.

— А у Джека не будет заражения крови?

— Какие пустяки, при чем тут заражение…

Мы все трое вошли в кабинет. Джек лежал на диване, на чистой, только что подложенной ему Михалычем простыне. Он, видимо, чувствовал, что сейчас он является центром всеобщего внимания, и пользовался этим с большим удовольствием.

Ухо и щека зажили у него через два-три дня. Михалыч хотел сначала вынуть дробинки, а потом решил, что не стоит: только лишний раз делать ему больно. Так они и остались у Джека на всю жизнь, как неоспоримое доказательство того, что с охотничьим ружьем надо обращаться крайне осторожно.

Этот урок я запомнил на всю жизнь.

Мой позорный, с охотничьей точки зрения, поступок с Джеком имел для меня самые неожиданные последствия. У меня не только не отобрали ружье, как я опасался, но, к моему великому изумлению, Михалыч через несколько дней, когда ранки на морде бедного Джека зажили, сам предложил мне взять его с собой на охоту.

Я не поверил ушам, решил, что Михалыч подсмеивается надо мной. Мама, которая была тут же в комнате, тоже с изумлением взглянула на Михалыча. Но он совершенно серьезно продолжал:

— Вот теперь, именно теперь я и могу ему вполне доверить собаку. Сам уж научен горьким опытом.

Теперь ни носиться как угорелый, ни стрелять куда попало не будет.

Мама недоверчиво покачала головой. А я, я даже не знал, как отнестись мне к словам Михалыча. Не шутит ли он?

После обеда Михалыч позвал меня к себе в кабинет и прочел пространную лекцию о том, как надо охотиться с подружейной собакой. Все эти наставления я прослушал с глубоким вниманием.

Выходя из кабинета, я чувствовал себя уже совсем другим человеком, совсем взрослым. Я пошел к себе в комнату и вновь снял со стены ружье, к которому не прикасался все эти дни.

Вечером мы с Михалычем набивали для меня патроны, а рано утром я уже открыто пошел на охоту с Джеком.

— Не отпускай его слишком далеко от себя, — давал мне последние наставления Михалыч, — не позволяй особенно своевольничать.

— Не беспокойтесь, буду придерживать, — солидно ответил я и тут же приказал: — Джек, к ноге, иди рядом!

Эта охота оказалась куда удачней предыдущей. В поле мы нашли много перепелов; я расстрелял все патроны и почти под самый конец, когда их запас уже истощился, застрелил влет перепелку.

Тут, правда, произошла маленькая оплошность. Увидя, что птица упала, мы с Джеком забыли все правила охоты, все наставления Михалыча и взапуски понеслись к упавшей в овес добыче.

Джек нашел ее, схватил в зубы и, широко улыбаясь всей своей добродушной рожицей, подал мне прямо в руки. Этим он как бы подтвердил, что признает меня настоящим охотником. Ведь раньше он отдавал дичь только Михалычу, а на меня даже слегка ворчал, когда я пытался ее у него отнять.

Оба, очень довольные и друг другом и удачной охотой, мы вернулись домой и принесли застреленную влет перепелку.

После этого Михалыч уже совершенно спокойно отпускал со мной на охоту Джека. Мама тоже перестала тревожиться, что я «бог знает что натворю с ружьем». Я сделался общепризнанным охотником. И все же теперь, уже через много-много лет, должен признаться, что в поле и на болоте, оставаясь вдвоем, мы с Джеком частенько вели себя совсем не так, как полагается по охотничьим правилам.

Когда мне удавалось застрелить дичь, я обычно забывал послать Джека, чтобы он принес ее мне, а сам бросался ее искать. Джек тоже не дожидался моего приказания, он тут же срывался со стойки и несся мне помогать. А уж когда дичь бывала не убита, только ранена и пыталась удрать, тут уж мы оба бросались ее ловить, забывая все на свете.

И вот что удивительно: когда на охоту с нами шел Михалыч, Джек сразу становился неузнаваемым. После выстрела он стоял на стойке как мертвый и бежал, только когда Михалыч ему это приказывал.

Я до сих пор просто не могу понять, как я, тогда еще совсем мальчишка, не испортил его, не приучил срываться со стойки и гоняться за дичью. Все это он делал очень охотно, даже иной раз, гоняясь за раненой птицей, громко лаял, что уже для дичной собаки совершенно недопустимо. Но стоило только пойти на охоту Михалычу, и Джек снова превращался в идеально выдрессированную собаку.

Мало того, спустя год-другой, когда я уже действительно усвоил все правила охоты, перестал бегать за убитой или раненой дичью, Джек сразу же отвык от недостойных для подружейной собаки выходок.

Вспоминая теперь, спустя пятьдесят лет, своего старого четвероногого друга, я должен сказать, что Джек был моим вторым учителем на охоте; Михалыч — первым, а Джек — вторым.

Я не сумел испортить его, сделать шалым, бестолковым псом, какие частенько встречаются у молодых, неопытных охотников. Природный ум и великолепная дрессировка с честью устояли перед моей ребяческой горячностью и неопытностью.

Зато Джек, верно и сам того не понимая, сделал очень многое, чтобы воспитать меня, как охотника. Только тот, кто сам охотится с подружейной собакой, поймет меня.

Хороший подружейный пес — это не просто помощник на охоте, отыскивающий дичь и выпугивающий ее, — нет, это гораздо больше: это верный друг охотника, разделяющий с ним весь азарт, всю захватывающую душу страсть охоты; это чуткий товарищ, который приходит в восторг от удачного выстрела и в уныние от промахов.

Как опытный охотник направляет своего четвероногого друга туда, где, по его соображениям, должна находиться дичь, помогает псу найти ее, точно так же опытный, умный пес ведет за собой на охоте начинающего новичка. При этом он иногда становится сам шаловливее, менее сдержанным, позволяет себе такие вольности, какие никогда не позволит со старым, солидным охотником. Но все его шалости, все его вольности пропадают по мере того, как его юный друг и хозяин становится взрослее и серьезнее на охоте.

Именно так вел себя мой незабываемый старый друг Джек, первый четвероногий друг, с которым я познал и пережил ни с чем не сравнимое и никогда не забываемое счастье — счастье начинающего охотника.

Увлекшись охотой с подружейной собакой, я даже стал реже встречаться с Мишей и Алешей. Алеша никогда не интересовался охотой, зато Миша был страстный охотник, но только не за дичью, а за зайцами. Он даже держал у себя во дворе гончую собаку и частенько мечтал, как мы с ним осенью пойдем в лес гонять зайчишек. Увы, это были только мечты: ведь осенью я должен был ехать учиться в Москву. Какие уж тут зайцы!

• Предыдущая
• 27/98
• Следующая