Введение в когитологию: учебное пособие - Фефилов Александр Иванович - Страница 13

Тесно связаны с проблемами языковых знаков и интерпретации текстов проблемы говорения, учения и познания. Данные проблемы изложены у Августином наиболее полно в его «Трактате об учителе».

Цель говорения – или учить, или учиться. Обучающий с помощью говорения сам учится, поскольку вынужден припоминать. Обучение рассматривается как напоминание и воспоминание. Это положение сформулировано автором, по-видимому, под влиянием философских трудов Платона, который определял процесс познания как припоминание виденного в предшествующей жизни.

Обучение и учение могут опираться на говорение. Говорение в целом – это проявление воли субъекта вовне с помощью членораздельных звуков. Говорение направляется «внутренним человеком», который как сокровенная разумная душа человека является Божьим храмом. Таким образом, дух Божий может определять, что и как мы говорим. Предупредительно следует заметить, что всякое заблуждение в говорении обусловлено отсутствием сокровенного отношения говорящего к своему внутреннему человеку, или Божьему разуму. Истинным учителем является сам Бог. Он обучает «не столько словам, сколько предметам, выражаемым этими словами».

Говорение имеет две разновидности – говорение вслух и внутреннее говорение. Последнее напоминает нам «внутреннюю речь», ср. «Мы не произносим ни одного звука, тем не менее, представляя в уме иные слова, говорим внутренне, в душе». Это и есть припоминание, когда память перебирает слова и тем самым приводит на ум те самые предметы, знаками которых эти слова служат».

9. Посредством знаков можно объяснять предметы и сами знаки. Более трудной является проблема объяснения не предмета с помощью знака, а знака посредством другого знака.

Важная проблема, обсуждаемая в трактате «Об учителе», это объяснительная сила слов. А. Аврелий исходит из того, что «значение слов объясняется опять-таки словами». Знаки потому и знаки, что они обладают значением. Значение является, таким образом, неотъемлемой частью знака. ‘Обозначать’ здесь понимается как ‘иметь значение’.

В основном с помощью знаков мы объясняем что-то незнаковое, или реально существующее, или отсутствующее в реальности. Следует заметить, что значение знака, по сути дела, отождествляется автором с обозначаемым предметом.

Другой вопрос, «платоновский» – «можно ли что-либо объяснить без помощи знака?». Как показывает последующее изложение, это вполне возможно и даже необходимо на начальном этапе познания, хотя уповать на объяснительную силу слова приходится не всегда.

Более острой проблемой является проблема объяснения не предмета с помощью знака, а знака посредством знака. Сложности возникают, когда объектом вопрошания является сам знак, а не стоящий за ним предмет. «Когда мы говорим, то обозначаем словами либо сами же слова, либо другие знаки (= предметы)». При помощи вторичных, опосредованных знаков осуществляется как раз учение и припоминание.

Не всякий знак можно объяснить с помощью другого знака. Иногда это невозможно сделать в силу сходства объясняющего и объясняемого слова.

10. Знание о предмете приобретается с помощью знака. Но это знание принадлежит предмету, а не знаку.

Познание предмета важнее, чем познание его знака. Предмет имеет большую ценность, чем знак. Это мнение Августина Аврелия подкрепляется следующими доводами. Хотя знание о предмете и приобретается с помощью знака, оно принадлежит предмету, а не знаку. Поэтому предмет и связанные с ним представления предпочтительнее знака. Сама инструментальность знака (знак существует для познания!) не позволяет нам, очевидно, ценить его выше, чем предмет.

Следует заметить, что познать предмет, по Августину Аврелию, значит соприкоснуться с ним, созерцать его, а не просто узнать о нем с помощью знака. Знание, таким образом, не должно быть отчуждено от реального опыта.

11. Человек должен знать предмет, чтобы обозначать его языковым знаком. Если знак соотносят с неизвестным предметом, значит отсутствует понимание. Только в том случае, когда знак соотносят с известным (знаемым) предметом, знак выполняет функцию познания.

Особенно критически звучат высказывания автора в отношении обучающей функции языка. На вопрос, можно ли чему-нибудь научиться посредством слов, дается однозначный ответ – нет. С помощью слов можно лишь научиться самим словам. Почему? – Потому, что «когда дается знак, этот знак не может научить меня ничему, если я не знаю, какого предмета служит он знаком; а если знаю, то чему с его помощью я учусь?». По-видимому, с этим можно согласиться, если в голове говорящего или слушающего уже до акта обозначения предмета с помощью знака сформировалось какое-то представление о называемом предмете. Вероятно, такое знание автор и имеет в виду.

Однако «при помощи знаков … мы ничему не учимся» скорее и по другой причине, а именно, потому, что мы часто с помощью словесных знаков выдаем неизвестное за известное, тем самым обманывая себя и других.

12. Посредством созерцаемых предметов человек познает языковые знаки.

Вектор познания Августин поворачивает в противоположную сторону – посредством созерцаемых предметов мы познаем сами знаки, ср.: «Скорее силу слова, т. е. значение, которое скрывается в звуке, мы узнаем, узнавши сам обозначаемый предмет».

Знаки лишь побуждают нас исследовать предметы, когда мы убеждаемся, что стоящие за знаками предметы нам неизвестны. Знакомство с предметом помогает установить также значение знака, используемого для обозначения.

13. Мы познаем мир чувствами и умом (умопостигаем предметы с помощью внутреннего ока).

Нас учит внутренне звучащая истина, или «обитающий во внутреннем человеке Христос». Следует различать внутреннее научение и внешнее, словесное напоминание. «Все, что мы познаем, мы познаем или телесными чувствами, или умом». За языком остается лишь функция активизации сформированных таким способом знаний, хранящихся в глубинах памяти в виде образов предметов. Как предметно обусловленные образы, так и «умопостигаемые предметы», раскрываются говорящим и воспринимаются слушающим не посредством слов, а с помощью «внутреннего ока».

Даже душа говорящего никак не открывается, не вынаруживается посредством слов. Это подтверждается речами лгунов и обманщиков, которые говорят одно, а думают другое. Такой же «бездушной» может стать заученная речь. Не изливается душа в ошибочных высказываниях и оговорках.

14. Знание, извлекаемое из глубин души, абсолютно. Мы не создаем, а открываем его. Хранящееся в душе знание о предмете не есть суть предмета, это всего лишь предметный образ. Достучаться до "о́бразных" знаний можно только с помощью слов.

Говоря о глубинах души и тайниках памяти, Августин подводит под них понятие хранилища и истока знаний. Однако это знание не человеческое, приобретенное в процессе познания окружающего мира. Это знание абсолютное. Оно достояние Бога, ср.: «Как абсолютно Твое бытие, так абсолютно и знание: неизменно Твое бытие, неизменно знание и неизменна воля», а также: «Мысли же, которые обозначаются этими звуками, я не мог воспринять ни одним своим телесным чувством и нигде не мог увидеть, кроме как в своем уме… Они, следовательно, были там и до того, как я их усвоил… Они уже были в моей памяти, но были словно запрятаны и засунуты в самых отдаленных ее пещерах, так что, пожалуй, я не смог бы о них подумать, если бы кто-то не побудил меня их откопать». Познающий человек обречен на припоминание, воспоминание, на ожидание озарения, т. е. на открытие готовой истины как подарка за стремление к ней.

«В памяти есть все, что только было в душе». В памяти человека хранятся, однако, не сама суть, а лишь образ ее. Такое убеждение проповедуется не голословно. Оно подкрепляется доказательством, ср.: «Когда я произношу «забывчивость», я также знаю, о чем говорю, но откуда мог бы я знать, что это такое, если бы об этом не помнил? Я ведь говорю не о названии, а о том, что это название обозначает; если бы я это забыл, то я не в силах был бы понять смысл самого названия … о забывчивости, следовательно, помнит память … не сама забывчивость присутствует в памяти, когда мы о ней вспоминаем, а только ее образ, ибо, присутствуй она сама, она заставила бы нас не вспомнить, а забыть».