Фридолин, нахальный барсучок - Фаллада Ганс - Страница 4

• Предыдущая
• 4/25
• Следующая

В последующие дни Фридезинхен и Фридолин не раз навещали Фридерику. Иногда они заставали её на месте, но та, ни слова не сказав, будь то день или ночь, недовольная скрывалась в норе. Настоящая отшельница, значит! Но бывало и так, что Фридерика уходила за кормом, и тогда мать, как все женщины, разбираемая любопытством, заползала в нору и придирчиво осматривала устроенное дочерью жильё. И тут уж похвалам не было конца! Фридерика создала нечто образцовое.

Превосходно выстланный мхом и сеном котёл находился примерно в двух метрах под землёй, от человека и лопат его хорошо защищали могучие корни росшей прямо над норой сосны. Рядом с котлом были отрыты два поменьше, а в одном из них уже лежали буковые орешки, жёлуди, сладкие корешки, и всё в образцовом порядке. Кроме того, Фридерика выкопала не меньше семи больших отнорков, выходы из которых располагались не ближе 15–20 метров друг от друга — стало быть, бежать из норы можно было в самые разные стороны. У главного выхода было устроено хорошее корыто: плотно утоптанная земля здесь не оставляла никаких следов. Не менее четырёх отдушин, поднимавшихся прямо на поверхность, обеспечивали котёл свежим воздухом.

— Вот это квартира! — воскликнула Фридезинхен, обращаясь к сыну. — Такой мог бы гордиться и самый опытный барсук. Сразу видно, что Фридерика из хорошей семьи. Будем надеяться, что и ты, сынок, в своё время не посрамишь родителей.

Должно быть, при этом она подумала о папаше Фридере, которого Фридолин так никогда и не видел. Но тут же она, покачав головой, озабоченно проговорила:

— Всё это, конечно, хорошо и красиво, но закладывать нору следовало у замшелых валунов. Эта чересчур открыто расположена, тут не поможет и десяток запасных выходов.

К сожалению, матушка Фридезинхен оказалась права в своих мрачных предчувствиях. Когда однажды ночной порой мать и сын вновь пришли навестить свою родственницу, они увидели, что все выходы из норы завалены, вокруг много собачьих следов и сильно пахло этими злыми животными. Котёл, который Фридерика так заботливо выстлала мхом, был разрушен, должно быть в пылу сражения. Барсуки заметили кое-где и пятна крови, и не только собачьей…

Опустившись на задние лапы, Фридезинхен принялась поучать сына:

— Вот так и получается с детьми, когда они не слушаются мудрых советов матери! Бедная моя Фридерика! Собаки тебя растерзали. А может быть, и застрелил злой человек? И уже съел тебя! Жалко мне твою сестрёнку, Фридолин! Какая была способная девочка! Я уверена, что из неё вышла бы самая ворчливая барсучиха в мире, отшельница из отшельниц — она прославилась бы среди барсуков. А теперь вот погибла, и такая молодая!

Быстренько схватив большого жука, намеревавшегося бесцеремонно проползти мимо её чуткого носа, Фридезинхен продолжала:

— Из многих, многих моих детей ты остался у меня один. Надеюсь, ты не посрамишь своего отца Фридера и меня, твою мать, Фридолин. Пусть судьба, постигшая твою сестру, послужит тебе уроком, сынок. Подальше держись от людей и зверей, будь то хоть самая очаровательная барсучиха. Живи всегда один, фырчи, царапайся, кусайся — никого к себе не подпускай! Даже самый лакомый кусочек должен вызвать у тебя подозрение — а вдруг в нём таится опасность? Нет, нет, не хочу я, чтобы ты окончил дни свои во чреве людском, Фридолин. Хочу, чтобы ты умер в самом преклонном возрасте, в уютной, мягко выстланной мхом норе.

— Я всё сделаю, как ты велишь, мама! — ответил сын, потеревшись рыльцем о мордочку Фридезинхен.

Конец лета и большую часть осени мать и сын прожили в редком согласии. Спали они рядышком, вместе грелись на солнце, вместе и охотились; чтобы понять друг друга, им даже рта открывать не надо было, поэтому они молчали целые дни напролёт. Фридолин был уже вполне взрослым барсуком, ростом выше, чем мать, как это и должно быть: ведь у барсуков мужчины крупней и сильней женщин.

Но вот подули холодные ветры, день за днём лили дожди, и странное беспокойство овладело Фридолином. Надвигалась первая зима на его веку. Знать этого он, конечно, не мог, как не знал и того, что с наступлением морозов впадёт в зимнюю спячку. Непонятное это беспокойство гнало его с вечера одного, без матери, на охоту, и возвращался он всегда с морковкой или корешком в зубах, а то и набив за щеку буковых орешков.

Мамаша Фридезинхен оказалась не столь запасливой. Правда, она знала, что к концу зимы ей придётся люто голодать и что весну она встретит, отощав до костей; но её лень, одна из главных добродетелей барсучьего племени, была сильнее всех страхов. Вместо того чтобы в преддверии зимы хлопотать о запасах, она принялась на тайных лесных тропинках разыскивать отца своих детей — барсука Фридера. Нашла она его или нет, но всё её поведение внезапно изменилось самым решительным образом. Материнской ласки у неё не осталось и следа, напротив, она всячески давала понять сыну, как он мешает ей в норе, что он стал лишним. Как когда-то Фридерика, она без всякого повода то толкнёт его, то укусит, и сын ничего уже другого от матери не слышал, кроме гневного рыка.

А однажды она сказала ему напрямик:

— Долго ты, толстомясый, будешь толкаться в моей квартире? Кажется, я уж вдосталь натерпелась! Ты что ж думаешь, я с тобой буду тут зиму зимовать? Мне и сейчас тесно, вон ты сколько сала нагулял! Ступай отсюда! Да поживей! Даром я тебе лисью нору у замшелых валунов показывала? Самое время теперь всё там перестроить и привести в порядок. А ну-ка принимайся за дело и — с глаз моих долой!

Задохнувшись от столь непривычно длинной речи, Фридезинхен наконец умолкла, глядя на сына сверкающими от гнева глазами.

Фридолину сразу представилась лисья нора в лесной чаще, куда никогда не заглядывало солнце; подумал он и о том, сколько труда придётся вложить, чтобы очистить её от грязи… Потом ему пришло на ум, сколько запасов он уже натаскал сюда, и под конец решил, что он ведь гораздо больше и сильней, чем мать.

— Нет, не согласен я с тобой, матушка Фридезинхен, — промолвил он угрюмо. — Если уж уходить кому отсюда, так это тебе! Ты сама расхваливала старую лисью нору, а мне она никогда не нравилась — вот ты и перебирайся в неё. Потом, ведь я сильней тебя да и припасов сюда натаскал немало, так что давай уноси-ка ноги, пока целы, а я хочу отдохнуть от твоей бабьей болтовни.

С этими словами сын стал наседать на мать и шаг за шагом вытеснил её сперва из котла, а затем и из норы, сколько она ни противилась, сколько ни шипела.

Минуту-другую матушка Фридезинхен посидела в корыте под пронизывающим осенним дождём, а потом, решив, что сын её в конце концов прав — право сильного признаётся в мире животных повсюду, — отправилась в путь к старой лисьей норе, озабоченно размышляя о предстоящих трудах и недовольно пофыркивая.

К тому времени, когда Фридолин прогнал матушку Фридезинхен из норы, он стал уже рослым, красивым молодым барсуком с толстым слоем сала под шкуркой и брюшком, едва не касавшимся земли. Пожалуй, его не пропустила бы ни одна барышня-барсучиха, не повиляв от удовольствия хвостиком.

Прямая, жёсткая и довольно длинная лоснящаяся шерсть покрывала всё его тело и даже уши. На спинке она была светло-серой с чёрными подпалинами, по бокам и ближе к хвосту — с рыжинкой, а на брюхе и лапах — чёрно-коричневая. Голова белая, по обеим сторонам чёрная полоска, расширяясь, она охватывала глаза и где-то позади белых ушек терялась на шее. От головы до хвоста Фридолин был сантиметров семидесяти пяти длиной, а его хорошенький пушистый хвост ещё сантиметров двадцать. Ростом он был не выше школьной линейки, а это как раз тридцать сантиметров. Откормившись за лето, он сейчас, когда стояла осень, весил около семнадцати килограммов, да и вообще, с какой стороны на него ни погляди, — это был великолепный барсук.

• Предыдущая
• 4/25
• Следующая