Жизнь как песТня - Олейников Илья - Страница 11

• Предыдущая
• 11/29
• Следующая

— Никуда я не пойду. Да и куда я пойду с больной ногой?

Витек укоризненно покачал головой:

— Зря ты все это. Так что ему передать?

— Передай, что мне предстоит операция, — сказал я. И добавил: — Серьезная операция!

Само собой понятно, что Чумаков слово свое сдержал, и, как только я вернулся из госпиталя, мы были высланы в батальон. Савельев, имея за плечами два года мединститута и год службы, устроился фельдшером в медсанчасть. А в моем военном билете появилась еще одна загадочная запись: «Рядовой-гранатометчик».

На сем попрощаемся с Чумаковым.

Новый персонаж выползает на сцену — старший лейтенант Пеньков.

Когда я появился в расположении, Пеньков созвал сержантов и, ткнув пальцем в мою сторону, произнес:

— Видите этого сучьего потроха?

— Видим, видим! — откликнулись сержанты.

— Глаз за ним да глаз! — И показал мне новенькую записную книжку. — Это для тебя, голубчик. Следить за тобой буду, записывать буду и не успокоюсь, пока я тебя, гада, до дисбата не доведу, — обнадежил он.

Мне не понравилась старлеевская увертюра. Недолго думая я сбегал в магазинчик, купил точно такую же книжицу, даже цвет совпал, надписал ее крупно: «Солдатские жалобы на Пенькова» и, отведя старшего лейтенанта в сторону, сказал ему:

— Вы на меня бочку катите, а я на вас бочку покачу. Посмотрим, кто кого?

— Ну, ну! — ухмыльнулся Пеньков.

Как участник гарнизонного ансамбля я имел право уходить из части в Дом офицеров после обеда. А в субботу и воскресенье — вовсе на целый день. Завидев меня в парадной форме, Пеньков аж подпрыгнул от удовольствия.

— И куда же это мы собрались в рабочее время такие чистенькие? — адски улыбаясь, спросил он и записал в книжечку: «Самовольно отлучился из военной части».

— Это что еще за самовольное отлучение? — обиделся я. — По приказу генерала во второй половине дня я должен присутствовать на репетициях ансамбля для подготовки отчетного концерта, что является важным политическим мероприятием.

А Пеньков мне на это вдруг говорит:

— А я, — говорит, — хер положил на твоего генерала. И на политическое мероприятие тоже. У меня, — говорит, — стрельбы на носу.

Хоть он и был психом, но такого подарка я от него, честно скажу, не ожидал. А потому с благодарностью произнес:

— Так и зафиксируем: «Положил хер на командира дивизии».

— Ты что же такое пишешь, паскуда? — взвился Пеньков.

— А что, разве что-то не так? — простодушно удивился я. — Только что вы сами сказали: «Я хер положил на твоего генерала!»

— Так я ж — в переносном смысле.

— Хорошо, — согласился я и приписал: «…генерала Пилевского, причем сделал это в переносном смысле».

И, подумав, дописал: «…а также отказался отпустить на репетицию, срывая тем самым важное политическое мероприятие».

— И куда же ты с этой цидулькой? — сглотнув слюну, спросил старлей.

— Пока в Дом офицеров. А там посмотрим.

Утром я был сброшен с койки. Надо мной склонился Пеньков:

— Московское время шесть часов пятнадцать минут. Понял? Записываю: «Проигнорировал подъем». Справедливо? — И сам себе ответил: — Справедливо!

Отзавтракавши, роту увезли на стрельбище. Сержант Громов из моего взвода все время мазал. Пеньков начал покусывать ногти. Наконец не выдержал и, подбежав к окопу, с криком: «Куды ж ты, сучий потрох, целишься?» шмякнул Громова сапогом по затылку. Ударил, видно, больно. Громов схватился за голову и, успев только сказать: «За что?» — повалился наземь.

— Товарищ старший лейтенант, разрешите обратиться? — крикнул я из своего углубления.

— Ну, чего еще? — огрызнулся Пеньков.

— Если вы не возражаете, то третьим пунктом в свою книжицу я запишу следующее: «Рукоприкладство и избиение рядового состава».

— Порви! — приказал Пеньков.

— Не порву!

— Порви!

— Никак нет. Сказал — не порву, значит, не порву, — уперся я.

— Выйти из окопа! — заорал, срываясь на птичий клекот, старлей.

Я вышел.

— Лечь!

Я лег.

— Встать!

Я встал.

— Лечь!

Я лег.

— Встать!

Я встал.

— Встать! Лечь! Встать! Лечь! — бесился Пеньков.

И я, в точном соответствии с командой, вставал и ложился, только делал это очень аккуратно и очень медленно. Как на кинопленке в рапиде.

— Быстрее! — орал старлей.

— И рад бы, да никак! — смиренно отвечал я. — У меня с координацией плохо. Меня даже от акробатики освободили, когда я учился. Ничего сделать не смогли. Такая у меня неважная координация.

Пеньков плюнул и ушел. После обеда повторилась вчерашняя ситуация.

— Куда? — спросил он.

— В Дом офицеров, по приказу генерала, — отрапортовал я.

— А я на твоего генерала… — запел старую песенку Пеньков, но вовремя спохватился. — Бери лопату и марш на стрельбище. Окопы рыть. А потом — на гауптвахту. На пять суток.

На сей раз комдиву повезло, и мощный детородный орган старшего лейтенанта не лег тяжким бременем на старче-ские генеральские плечики.

— С удовольствием бы, но не могу, — развел я руками. — У меня рваная рана в левом полужопии. Штыком случайно поранился. Показать?

— Не надо! Я хер положил на твою рваную рану! — снова завел любимую пластинку Пеньков.

— Странная у вас манера разговаривать, — вздохнул я. — Я, с вашего позволения, сделаю в книжице еще одну маленькую запись: «Отказался отпустить раненого бойца в санчасть!»

Пеньков офонарел.

— Итак, что мы имеем в итоге? — подвел я черту, не обращая на Пенькова ровным счетом никакого внимания. — Значит, так. Положил мужскую гениталию на командира дивизии. Это раз.

— Чего-чего я положил, — спросил психологически сломленный старлей.

— Гениталию. Х.., по-вашему! — объяс-нил я. — Далее. Попытка срыва политического мероприятия. Два. Избиение рядового состава. Три. Отказ отпустить на лечение бойца — это уже четыре. Ну и пять — ругается матом в строю, что строжайше запрещено уставом внутренней службы Советской Армии. Интересная картина вырисовывается, не правда ли, товарищ старший лейтенант?

Пеньков стоял ни жив ни мертв.

— Вы коммунист, товарищ лейтенант? — спросил я.

Ошеломленный Пеньков кивнул.

— М-да! Сочувствую. Ну, я пошел.

— В санчасть? — спросила тень Пенькова.

— Никак нет. В политотдел. К полков-нику Насырову.

Пеньков сел на скамеечку и схватился за сердце. Я же, четко чеканя шаг, направился в политотдел. Закладывать Пенькова.

«Ну, вот, — подумали вы, наверное, — что за чушь? Пришел какой-то зачуханный солдат и все перед ним на цыпочки? Брехня!» Ан нет. Вовсе не брехня. Я действительно был достаточно яркой фигурой в дивизионном ансамбле. Написал и поставил торжественное действо к очередной Октябрьской годовщине, потом еще несколько. Получил почетную грамоту, подписанную министром обороны, и наконец самое важное — мне покровительствовал сам генерал. Согласитесь, ничто так не окрыляет в армии, как покровительство твоего непосредственного и при этом главного начальника.

Как-то, еще служа в оркестре, я, уж не помню за какой проступок, был отправлен Чумаковым в наряд на кухню. В тот же день в дивизию прибыла кубин-ская делегация, да не просто сама по себе, а с Фиделем Кастро. Их поводили по образцово-показательным казармам, прокатили на образцово-показательном танке, покормили в образцово-показательной солдатской столовой (обед привезли из ресторана «Арагви» на генераль-ской машине) и наконец вечером, под закуску, нанесли по кубинцам образцово-показательный концерт. Просматривая списки участников и не найдя в нем моей фамилии, генерал удивленно спросил у адъютанта:

— А где чернявенький?

— На кухне, — доложил адъютант.

— Как на кухне? — загремел генерал. — Какой мудак его туда отправил?

— Известно какой! — бесцветным голосом сказал адъютант. — Чумаков!

Опять моему бедному капитану не повезло.

— Сейчас же в клуб! — приказал генерал. — Немедленно.

• Предыдущая
• 11/29
• Следующая