Рассказы прошлого лета - Шим Эдуард Юрьевич - Страница 3
- Предыдущая
- 3/65
- Следующая
— Мар-руська, стой!! — кричит он. — Стой, кукла! Кому говорю?!
Зуевы долго не решались покупать корову. Хоть теперь и сенокосы отводят, и с концентратами полегче, но Зуевы не торопились, приглядывались. Корова — она больших денег стоит… Последние годы отец Демки, Константин Зуев, разводил белых мышей. Помню, как от зуевского сарая несло диким звериным духом, будто в зоологическом саду. Дважды в неделю Зуев-старший, взгромоздя на велосипед фанерный ящик с мышами, отправлялся в город: сдавать приплод какому-то медицинскому учреждению. Невелик доход с мышей, но — все ж таки.
А нынче не вытерпел Константин Зуев, ликвидировал мышиное поголовье, собрал все наличные деньги и откуда-то издалека, из-под Переяславля-Залесского, привел себе лиловую Маруську.
Неказисто выглядела корова, да это не беда. Не картины с нее рисовать. Гораздо хуже, что Маруська оказалась с придурью; в первый же день прибежал к Зуевым пастух, закричал, что Маруська гоняется за другими коровами, как гончая собака, всё стадо разогнала, справиться невозможно, пусть хозяева забирают ее обратно и делают, что хотят.
— Кого ж ты купил?! — сокрушалась Демкина мать. — Это разве корова? Не мог смирную выбрать?
— Поди, — отвечал отец, — выбери смирную! За наши купилки!
Наверно, и впрямь — не было у отца другого выбора. Демка отца пожалел и согласился пасти буйную Маруську.
Первое время побаивался Демка, но скоро привык, и ему даже понравилось. Сосредоточенный, важный, шагал он за Маруськой, дергал цепочку, покрикивал: «Давай налево! Ну?.. Стой, кукла, кому говорят?!» И было видно, что командует он просто так, из одного удовольствия; точно таким манером, таким голосом покрикивают мальчишки на толстолапых щенят, попавшихся им в руки. Но тут был не щенок, даже не взрослая собака — громадная лиловая туша с клеенчатыми сопящими ноздрями, с голубыми глазами по яблоку величиной, с раздвоенными копытами, с необъятным пузом, на котором проглядывали ветвистые жилы, словно реки на школьном глобусе, — вся эта махина подчинялась Демке. И сладко было, прекрасно было командовать, проявлять над нею всемогущую власть.
Горделиво шел Демка по деревне, нарочно задерживался у клуба, у станционных ларьков. Чтобы народ поглядел. Ни у кого в деревне больше нет такой злющей коровы, только у Зуевых есть, и командует этой коровой он, Демка, как хочет командует — может завести ее хоть в промтоварный магазин.
Веселился Демка (в душе, конечно), когда Маруська торчком задирала хвост и лезла бодаться; «Стой!.. — грозно кричал Демка. — Я тебе!!..» — и спасал от увечья баб с ребятишками.
А когда шел вдоль железной дороги, и проносились над ним электрички и дальние поезда, обдавая ветром, крутя под колесами бумажный мусор, Демке казалось, что пассажиры тоже на него смотрят, выглядывают из каждого промелькнувшего окна. И жалеют, что нельзя как следует разглядеть храброго мальчика с коровой.
Только удовольствие было недолгим. Деревенские наши ребята стали над Демкой посмеиваться, чем дальше — тем ехидней, называли «пастухом на цепочке», «марусько-носителем». «А вон идет корова с теленком! — орал Шурка Легошин. — Теля, теля, теля! Му-у-у!»
Демка напускал на себя равнодушный вид, но все-таки становилось обидно. К тому же он понял теперь, что все мальчишеские летние радости для него кончились. Уже не покатаешься на чьем-нибудь велосипеде, не сбегаешь на плотину искупаться, не пойдешь с мальчишками класть пистоны под колеса поезда (после пистонных выстрелов надо моментально удирать, а куда удерешь с коровой-то?). Даже в клуб на детское кино, на дневной сеанс, — и то Демка не может попасть. Что это за жизнь?!
Демка пожаловался отцу. «Ты эти мысли брось! — недовольно сказал Зуев-старший. — Я в твои годы землю пахал! Понимать надо, какое у нас пока материальное положение!»
Первые дни со смаком Демка пил пузырчатое сладкое молоко. Вкусно было. А спустя месяц глаза б его не глядели на это молоко, противны сделались и мокрый домашний творог, и разные сметанки. «Обтрескался!» — удовлетворенно сказал Зуев-старший.
Маруську выгоняли со двора на восходе солнца. До семи часов за нею ходил отец, а затем наступала очередь Демки. Сердитый, невыспавшийся, выходил он на улицу, и уже отвратительной казалась ему лопоухая коровья башка, с ненавистью глядел он на коровье брюхо, эту ненасытную утробу, которую никак не набьешь. «Теля, теля! Му-у-у!..» — орали по деревне мальчишки.
— Ну, кукла безрогая! — шипел Демка, волочась на цепи.
Маруська оглядывалась на него и шумно сопела блестящими клеенчатыми ноздрями.
Они совершали свой дневной круг, брели по канаве вдоль шоссе. В это время на переезде опустился шлагбаум, и длинная вереница машин — легковушек, грузовиков, автобусов — скопилась на дороге. Рычали, дымились перегретые моторы, квакали гудки, шоферы выскакивали из кабин — поглядеть, отчего пробка.
Демке надо было перейти шоссе, и он погнал Маруську в узенькую щель между машинами. И тут, на горе-злосчастье, встретился ему диковинный заграничный автомобиль: весь белый, низкий, почти лежащий на асфальте, раскрывший никелированную пасть с четырьмя выпуклыми фарами. И не хочешь, да зазеваешься!
За красной баранкой (мокро-лоснящейся, будто ее облизали) сидела молодая женщина в мужской рубахе. Волосы у нее были распущены, как после бани. Рядом дремал морщинистый загорелый старик, остриженный под нулевку, с косыночкой на голой груди. А сзади них сидели дети. Уйма детей разместилась в глубоком просторном багажнике — во все стороны торчали локти, коленки, косички с бантами, затылки, поблескивали очки…
Демка уставился на автомобиль, а все детские головы повернулись и, сверкая очками, уставились на корову.
— О!.. Коу! Коу! — закричали дети восторженно.
Старик вздрогнул, проснулся, что-то сказал на иностранном языке, видимо, усмирял детей. Но их трудно было усмирить. Они уже сыпались из машины, с обеих сторон, и через минуту прыгали под самой мордой Маруськи. Они вырывали друг у друга какую-то белую палку, вроде тех, какими играют в лапту. Вдруг палка согнулась, и Демка сообразил, что это белый пшеничный батон. Дети, оказывается, хотели угостить корову.
— Не надо! — сказал Демка. — Она этого не ест!
Но Маруська уже закусила конец булки, а за другой конец держался самый отчаянный из детей (не то парень, не то девчонка в цветных брюках до колен) и постанывал от восхищенного ужаса.
— Фу!.. — закричал Демка. — Маруська, пошли!
Из автомобиля доносилось торопливое стрекотанье: это старикашка навел киноаппарат и заснимал кормление коровы. Из ближних машин повылезали шоферы, пассажиры, собиралась толпа. Всем было крайне интересно. Шлагбаум на переезде открыли, дорога впереди очистилась. А тут по-прежнему была пробка, полный затор и толчея…
Маруська сжевала булку, а потом что-то ей не понравилось. В отчаянии Демка увидел, как она ставит торчком хвост и нацеливается на заграничных детей. Демка уперся что было мочи, — но попробуй-ка, затормози на асфальте! Маруська поволокла его за собой, она ошалела от криков, от бензинного чада, от автомобильных гудков; она даже лягалась. Демка видел, как дети попрыгали обратно в машину. «Но!.. но!..» — вскрикивал старик и отмахивался киноаппаратом.
В последний момент подоспел дружинник с поста ГАИ. Он перехватил цепь, потянул, приседая от натуги, — Маруська пустила пар из ноздрей и сдалась.
— Ты что вытворяешь? — шепотом сказал дружинник. — Рехнулся?!
Дружинник был из нашей же деревни, шофер Николай Киреев, человек тихий и незлобивый. Но ведь он стоял на посту. Нес ответственность за происшествие. И, конечно, не мог допустить безнаказанности.
Он ликвидировал пробку на шоссе, разогнал зрителей, а Маруську привязал около милицейской будки. До вечера она стояла у этой будки, рядом с потерпевшим аварию фургоном и тремя побитыми мотороллерами. А Демка сидел в унылой компании водителей, у которых отобрали права.
- Предыдущая
- 3/65
- Следующая
