Сломленные - Коул Мартина - Страница 50

Все это угнетало Роберта.

— Послушай, Таша, ты должна прибраться в доме.

Она осклабилась, выставив напоказ гнилые зубы:

— Отвали, Боб. Черт возьми. Я только что родила ребенка — не могу я сейчас присматривать за всей этой оравой и делать работу по дому.

— Вот именно, дорогая: ты совсем не присматриваешь за детьми, так ведь? Посмотри вокруг. Дети заброшены, дом тоже. В корзине для подгузников в ванной завелись черви, потому что ты не выносишь мусор. Таша, все это не очень хорошо.

Она рассмеялась:

— Пей свой чай и не нуди, черт тебя подери. Мать приедет в выходные и уберется, а я наконец смогу отдохнуть.

— Мне ведь придется написать отчет, Таша. Мы много раз давали тебе возможность исправиться. Мы поселили тебя в новую квартиру, а твою старую пришлось всю продезинфицировать. Ты клятвенно мне обещала, что начнешь жить нормально. Но ты только распиваешь чаи, куришь и треплешься со своими подружками. Скоро у тебя отберут детей, дорогуша, и я не смогу тебе ничем помочь. Это будет не в моих силах.

Дети плакали, их громкий рев действовал на нервы.

Таша схватила самого младшего ребенка и положила его на диван. Она развернула пеленки, и едкий аммиачный запах защипал глаза. Попка малыша была вся красная от сыпи, он заходился в истерическом плаче, молотя по воздуху ручками с судорожно сжатыми кулачками. Таша безучастно смотрела на него.

— Нет, ты только послушай, как он орет, горластое отродье. — Она ткнула его в попку булавкой, отчего рев стал еще громче.

— Прекрати! Прекрати немедленно, Таша!

— А ему нравится, всем моим детям это нравится. Закаляет, знаешь ли. Пригодится, когда подрастут. Моя мама делала с нами то же самое, и ничего с нами не случилось.

— Ну, это, дорогая моя, как посмотреть… Скажи: если ты пускаешь на пеленки полотенца, то куда ты деваешь те одноразовые, которыми мы тебя снабжаем? Полагаю, продаешь. Следовательно, твоему ребенку не хватает полотенец. Порочный круг, согласна?

Голос Роберта звучал проникновенно, ведь он пытался объяснить матери, что на сей раз она потеряет детей.

— Нам нужно поговорить, Таша, и это должен быть разговор двух взрослых людей. Все очень серьезно. У Мэла обнаружили ожоги на ногах. Он сказал, что Эрик держал его над огнем. Мальчику три года, и он терпит издевательства от твоего нынешнего любовника. Ты меняешь хахалей как перчатки, а страдают дети. Наступил переломный момент, Таша. Я буду рекомендовать попечительство, а может и усыновление, посмотрим. Но в любом случае дети не могут больше оставаться здесь с тобой.

Таша смотрела на Роберта с недоверием. Откинув сальные волосы со лба, она заявила с полной убежденностью:

— Никто не сможет отобрать у меня моих детей.

— У меня нет выбора, — печально ответил Роберт. — Полиция будет проинформирована, и вас с Эриком привлекут за жестокое обращение. Да посмотри же на себя, Таша. Тебе двадцать три, и у тебя пятеро детей, все рождены с интервалом в двенадцать месяцев, один за другим. У всех разные отцы, и ни один из папаш не ведет праведного образа жизни. У отца твоего младшего еще пятеро детей от разных женщин, ни с одной из них он не жил и никак их не поддерживал. Ты неопрятная, дети у тебя грязные и запущенные… Так больше не может продолжаться, дорогая. Я хорошо отношусь к тебе, Таша. Всегда хорошо относился, ты это знаешь. Но я должен выполнять свою работу и, боюсь, буду добиваться лишения родительских прав. Из категории «неблагополучные, держать под контролем» ты переместишься в категорию «плохих девочек». Короче говоря, ты потеряешь права на своих детей. Это мое окончательное решение.

Глаза ее расширились:

— Ты хочешь сказать, что я потеряю свои деньги? Я потеряю бабки, которые получаю? И как, ты думаешь, я буду жить? — Она буквально швырнула ребенка в манеж. — Моя мамаша возьмет детей. Отдайте их ей, пока я не исправлюсь.

Роберт поднял руку:

— И речи быть не может. Твоей матери они не нужны, дорогуша, с нее уже хватит, и, по правде говоря, ни один суд ей их не отдаст. Ей даже не позволят их навещать. Она избивала тебя и избивает внуков. Все кончено, Таша. Мы сделали для тебя все, что могли.

Она плакала — это были слезы ярости и злобы.

— Ты, вонючая скотина! Ты знал, сукин сын, что собираешься сказать, когда пришел сюда весь такой любезный. Ну уж нет, ты их не заберешь — скоро вернется Эрик и вышвырнет тебя к чертям собачьим.

— Эрик у матери. И он все знает, дорогуша. Он уже дважды заявлял на тебя. Эрик намерен передать своего сына под опеку социальной службы. Он не хочет иметь никакого отношения к ребенку. Это твоя вина, Таша. Как, черт возьми, ты могла позволить этому ублюдку держать ребенка над огнем?

Таша изо всех сил пнула плюшевого мишку, измазанного сладостями и калом. Медведь пролетел через комнату и врезался в манеж. От удара дети замолчали.

— Мэл огрызался, как всегда, маленький ублюдок. Сам виноват. Говорила я ему не лезть к Эрику, так разве он послушает? Да плевал он на меня! Прямо как его папаша.

— Ему всего три года! Чего, черт возьми, ты от него требуешь? Он ребенок, Таша, маленький ребенок, которого нужно защищать, купать и регулярно кормить. Он заслуживает, чтобы к нему относились с уважением, любовью и добротой. Ничего подобного ты не можешь дать своим детям, а значит, их нужно поместить туда, где они, по крайней мере, получат самый элементарный уход, то есть чистую постель, еду и одежду, игрушки, гуманное обращение. Я до посинения пытался тебе это втолковать. Ты же всегда плевать хотела на мои слова, и теперь твои шансы исчерпаны.

Таша села на диван и обхватила голову руками:

— А как же деньги? Как я буду жить?

Роберт тяжело вздохнул и взъерошил волосы. Он искренне жалел Ташу, но знал: она не исправится, потому что не хочет. Ее образ жизни уже сложился, и если дети останутся с ней, она и их утянет на дно. Его бы воля, он стерилизовал бы таких, как Таша. Конечно, он никогда не озвучивал подобных мыслей.

Его работа, общение с опустившимися людьми опустошали его. В довершение ко всему еще и больной отец, который жил с ним и которому недавно поставили окончательный диагноз: старческое слабоумие.

Роберт искренне стремился помочь заблудшим матерям, но даже ему иногда приходилось признавать поражение. Это был как раз такой случай.

Ласково положив руку на склоненную голову женщины, он вздохнул:

— Мне очень жаль, Таша, правда.

Она подняла на него свои выцветшие голубые глаза, наполненные слезами:

— Пошел ты.

Ничего другого Роберт и не ожидал от нее услышать. Он отнес чашки на загаженную кухню и почувствовал, как к горлу подступает тошнота. В раковине, поверх детских бутылочек для кормления, лежала пеленка, вся в экскрементах и моче. Она была облеплена мухами и распространяла невыносимую вонь.

Роберт смотрел на все это убожество и запущенность и едва не плакал над судьбой прекрасных детей, которых Таша произвела на свет и принесла из родильного дома в этот ужасный свинарник.

Он уже слишком стар для такой работы. Давно прошли те времена, когда он мог в конце тяжелого дня забывать о работе до утра. Теперь же несчастные дети снились ему по ночам. Мысли об их судьбе угнетали его.

Он вернулся в комнату и сменил малышу пеленки. Скоро сюда придут другие социальные работники. Роберт сделал свое дело, и сделал его хорошо. Он постарался смягчить удар для Наташи. Постарался все ей объяснить.

Но легче ему от этого не стало.

Борис вышел из своего «БМВ» и потянулся. Как всегда, он привлекал к себе взгляды прохожих, но к этому он привык.

Взглядом профессионала Борис внимательно осмотрел улицу, затем вошел в подъезд старого многоквартирного дома. Его тяжелые шаги эхом отзывались на лестнице. Он старался не задевать ни исписанных непристойностями стен, ни заплеванных перил.

На верхнем этаже дверь в одну из квартир была открыта. На пороге стояла, улыбаясь, совершенно голая девушка с грубыми чертами лица. Борис прошел мимо нее в просторную гостиную, заполненную обнаженными девушками и женщинами. Он окинул их опытным взглядом, затем принял стакан от маленького подвижного седовласого мужчины лет шестидесяти в костюме от Версаче.