Эгмонт (Перевод Наталии Ман) - фон Гёте Иоганн Вольфганг - Страница 10

М а к и а в е л л и. Неплохую вы выбрали палитру для своей картины.

П р а в и т е л ь н и ц а. Признайтесь, Макиавелли, среди всех оттенков, которые я для нее подбирала, мне так и не удалось подобрать изжелта-бурого и желчно-черного для цвета лица Альбы, цвета, которым он малюет все вокруг себя. Любого он готов обвинить в богохульстве, в оскорблении величества, ибо тут, на основании закона, можно колесовать, сажать на кол, четвертовать и предавать сожжению. Того доброго, что я здесь сделала, издали не видно, именно потому, что оно доброе. Альба готов придраться к любой озорной выходке, давно всеми забытой, вспомнить о любой вспышке, давно усмиренной, оттого-то у короля перед глазами одни мятежи, восстания, безрассудства. По его мнению, здешние люди только и знают, что пожирать друг друга, тогда как краткие вспышки бесчинств простого народа давно уже позабыты нами. Вот король и проникся жгучей ненавистью к этим несчастным, они внушают ему отвращение, словно звери, чудовища, он думает лишь об огне и мече, вообразив, что только так укрощают людей.

М а к и а в е л л и. Вы слишком горячо все это принимаете к сердцу. Как-никак вы - правительница.

П р а в и т е л ь н и ц а. Да. Альба привезет предписание короля. Я состарилась на государственных делах, а потому знаю, что человека можно оттеснить, словно бы и не отнимая у него власти. Он привезет предписание, неопределенное и каверзное, во все начнет соваться, ибо сила в его руках, если же я стану выказывать недовольство - сошлется на секретное предписание, пожелаю я с ним ознакомиться - начнет вилять, буде я на этом настою покажет мне бумагу совсем иного содержания, не успокоюсь - сделает вид, что такого разговора между нами и не было. А тем временем совершит то, чего я так боюсь, а о том, чего я желаю, постарается забыть.

М а к и а в е л л и. Я рад был бы поспорить с вами.

П р а в и т е л ь н и ц а. Все, что я с несказанным терпеньем успокоила, он вновь взбудоражит своей твердокаменностью и жестокостью. Дело, которому я служила, развалится у меня на глазах, и я же еще буду отвечать за его вину.

М а к и а в е л л и. Надо выждать, ваше высочество.

П р а в и т е л ь н и ц а. Я достаточно владею собой, чтобы молчать. Пусть приезжает. Я любезно уступлю ему свое место, прежде чем он сгонит меня с него.

М а к и а в е л л и. Вы так торопитесь с этим важнейшим шагом?

П р а в и т е л ь н и ц а. Он мне труднее, чем ты предполагаешь. Для того, кто привык повелевать, кто добился власти и каждый день держит в своих руках тысячи людских судеб, - сойти с престола все равно что сойти в могилу. Но лучше так, чем уподобиться призраку среди живущих и лишь видом своим отстаивать место, которое уже алчно захвачено другим.

Домик Клэрхен.

Клэрхен, мать.

М а т ь. Отродясь я не видала, чтобы человек любил так, как Бракенбург; думала, о такой любви только в рыцарских романах пишут.

К л э р х е н (ходит из угла в угол по комнате и едва слышно напевает).

Счастлив лишь тот.

Кем владеет любовь

М а т ь. Он догадывается о твоих отношениях с Эгмонтом, но если ты захочешь быть с ним хоть чуть-чуть поласковее, он на тебе женится, вот посмотришь.

К л э р х е н (поет).

Плача,

Ликуя,

Мечтательной быть.

Чашу

Печали

Блаженной испить,

К небу лететь

И низвергнуться вновь...

Счастлив лишь тот,

Кем владеет любовь!

М а т ь. Брось ты свое баюшки-баю.

К л э р х е н. Не браните меня, матушка, это лучшая из песен. Не раз я убаюкивала ею одно взрослое дитя.

М а т ь. Только любовь на уме. Да можно ли все позабывать из-за одного. Ты Бракенбурга не отталкивай, запомни мои слова: он еще сделает тебя счастливой.

К л э р х е н. Он?

М а т ь. Да, он! Погоди, настанет время! Вы, дети, вперед смотреть не умеете, а нас, опытных людей, слушать не хотите. Помни, что молодости и самой распрекрасной любви приходит конец. Будет время, когда ты станешь бога благодарить, что хоть кров есть над головой.

К л э р х е н (вздрагивает, молчит, потом, словно проснувшись). Матушка, пусть время придет, как приходит смерть. Но думать об этом страшно! Ежели надо - что ж, будем вести себя как сумеем! Эгмонт - тебя потерять? (Плачет.) Нет, это невозможно, нет, нет!

Входит Эгмонт. На нем плащ рейтара и низко надвинутая

шляпа.

Э г м о н т. Клэрхен!

К л э р х е н (вскрикнув, отшатывается от него). Эгмонт! (Обнимает его.) О, мой дорогой, ненаглядный, любимый! Ты пришел. Ты здесь!

Э г м о н т. Добрый вечер, матушка.

М а т ь. Благослови вас бог, благородный господин! Моя девочка уж тоской изошла, больно долго вас не было, с утра до вечера все только об вас толковала да пела.

Э г м о н т. Ужином меня попотчуете?

М а т ь. Благодарствуйте за честь. Не знаю только, найдется ли что у нас.

К л э р х е н. Ну конечно, найдется! Не тревожьтесь, матушка, я кое-что припасла и приготовила. Только вы меня не выдавайте.

М а т ь. Не очень-то богато.

К л э р х е н. Не спешите! К тому же я думаю: когда он со мной, я и голода не чувствую, наверно, и у него аппетит пропадает, когда я рядом.

Э г м о н т. Ну, это как сказать.

Клэрхен топает ножкой и сердито от него отворачивается.

Что это ты?

К л э р х е н. Вы так холодны сегодня! Ни разу меня не поцеловали. И руки у вас спеленаты плащом, как у младенца. Не подобает воину и возлюбленному ходить со спеленатыми руками.

Э г м о н т. Всему свое время, голубка, всему свое время. Когда солдат стоит в засаде, подстерегая врага, он старается не дышать и крепко держит себя в руках, покуда не придет пора взвести курок. А любящий...

М а т ь. Что ж это вы не садитесь? Прошу вас, устраивайтесь поудобнее. Я побегу на кухню. Клэрхен, как вас увидит, ни о чем уже не думает. И еще прошу, не взыщите за скромный ужин.

Э г м о н т. Ваше радушие - лучшее угощенье.

Мать уходит.

К л э р х е н. А что же тогда моя любовь?

Э г м о н т. Все, что хочешь.

К л э р х е н. Сами подыщите для нее сравнение.

Э г м о н т. Итак, прежде всего... (Сбрасывает плащ, становится виден его ослепительный наряд.)

К л э р х е н. О боже!

Э г м о н т. Теперь у меня руки свободны. (Ласкает ее.)

К л э р х е н. Не надо! Вы сомнете свой наряд! (Отстраняется от него.) Какая роскошь! Я и дотронуться-то до вас боюсь.

Э г м о н т. Ты довольна? Я ведь обещал когда-нибудь прийти к тебе в испанском обличье.

К л э р х е н. Я уже давно вас об этом не прошу, думала, вы не хотите. Ах, и "Золотое руно"!

Э г м о н т. Вот ты его и увидела.

К л э р х е н. Тебе его сам император надел на шею?

Э г м о н т. Да, дитя мое! Эта цепь и этот орден дают тому, кто их носит, наивысшие права. Нет на земле судьи надо мной, кроме гроссмейстера ордена вместе со всем капитулом рыцарей.

К л э р х е н. Да, если бы даже весь мир судил тебя... Какой бархат загляденье, а позументы! А шитье! Глаза разбегаются.

Э г м о н т. Гляди, пока не наглядишься.

К л э р х е н. И "Золотое руно"! Вы столько мне про него рассказывали, оно ведь дается в знак великих трудов и подвигов, усердия и отваги. Ему цены нет - как твоей любви, которую я ношу в своем сердце, хотя...

Э г м о н т. Что ты хочешь сказать?

К л э р х е н. Хотя сравнения тут быть не может.

Э г м о н т. Почему же?

К л э р х е н. Мне она досталась не за усердие и отвагу. Я ничем ее не заслужила.

Э г м о н т. В любви все по-другому. Ты заслужила ее тем, что ее не домогалась, - любят обычно тех, кто не гонится за любовью.

К л э р х е н. Ты по себе судишь? И про себя такие гордые речи ведешь, - тебя ведь весь народ любит.

Э г м о н т. Если бы я хоть что-то сделал для него, сумел бы хоть что-то сделать! А так - это их добрая воля меня любить!

К л э р х е н. Ты, наверно, был сегодня у правительницы?