Белые цветы - Абсалямов Абдурахман Сафиевич - Страница 7

• Предыдущая
• 7/84
• Следующая

— Что — сердце? То стучит, то замрет. Иногда два раза стукнет — и остановится. Это. я думаю, верный признак выздоровления. Вон и Гульшагида Бадриевна может подтвердить.

Магира-ханум протянула Абузару Гиреевичу ленту последней электрокардиограммы. Пока профессор разглядывал ее, артист говорил, вздыхая:

— Все записано на этой всесильной ленте. Кажется, мои дела плохи.

— Да, — чуть усмехнулся профессор, — придется, пожалуй вызвать хирурга; чтобы зашить вам рот.

Он передал ленту Магире-ханум, легонько тронул плечо Николая Максимовича. Это был ласковый и ободряющий жест.

— Полежите еще денька два-три, потом разрешим ходить. Дела у вас идут на поправку.

Тагиров перешел к авиаинженеру Андрею Андреевичу Балашову. Большая, наголо бритая голова больного сливалась с белизной подушки.

— Ну, как самочувствие? — обратился к нему профессор.

— Разрешили бы мне побольше движений, Абузар Гиреевич, — улыбнулся инженер; это была улыбка мужественного человека, попавшего в беду.

Магира-ханум доложила, что инженер плохо спал в эту ночь, бредил, жаловался на боль в пояснице. Правда, болей в области сердца почти нет, одышка в последние дни не давала себя знать. Тоны сердца ясные. Больной просит разрешения ложиться на бок. Несмотря на запрет, он все же работает.

— То есть как работает? — насторожился профессор.

Магира-ханум откинула край одеяла. Под ним лежала стопка книг, справочников. Была даже маленькая чертежная доска. Карандаш, чтобы не упал, был привязан ниткой к койке.

— Это что, конструкторское бюро? — вскинул брови профессор.

Хорошо еще, что Магира-ханум не знала о большем нарушении режима: к Балашову регулярно приходят люди с завода; если их не пускали к больному, они ухитрялись проникать через черный ход, забирали бумаги с расчетами, которые передавал им Балашов.

— Не могу лежать без работы, Абузар Гиреевич, простите, — покаялся инженер.

Все ожидали вспышки гнева у профессора, а он только предупредил строго, чтобы больной не утомлялся. Любимый труд, объяснил Абузар Гиреевич, самое лучшее лекарство.

— Сколько времени он лежит на спине? — осведомился профессор и, получив ответ, сунул в уши концы трубок фонендоскопа. Он тщательно прослушал Балашова, задал еще несколько вопросов, затем встал, выпрямился, сказал Магире-ханумг— По-моему, следует разрешить ему лежать на боку.

Этой минуты Балашов ждал с нетерпением. Постоянно лежать на спине было для него ужасным мучением. Грудь словно придавлена тяжелым камнем, позвоночник как бы оцепенел, повернуться бы на бок хоть на одну минуту, не сесть — где уж там! — просто повернуться на бок, — это желание, казалось, было сильнее жажды в знойной пустыне. Но вот желанная минута — и Балашов вдруг оробел, не решался пошевелить ни рукой, ни ногой. Ведь немало ходило рассказов о том, как больные, перенесшие инфаркт, погибали при неосторожной попытке встать или повернуться.

— Ну-ка, братец, давай потихоньку, — сказал профессор и начал осторожно помогать больному.

Магира-ханум, Гульшагида, Вера Павловна тоже не остались безучастными. В палате стало тихо-тихо. Казалось, и больные и врачи затаили дыхание.

Балашов переборол себя, медленно повернулся на правый бок и тут же заулыбался облегченно. Но лицо профессора было еще сосредоточенным, он не выпускал руку больного, потом еще раз прослушал его сердце и лишь после этого сказал:

— Вот так!

И в ту же секунду у всех оживились лица. Артист дал волю чувствам — сцепил ладони, потряс ими.

— Андрей Андреевич, поздравляю!

Балашов принялся благодарить врачей, но Абузар Гиреевич перебил:

— Потом, братец, потом, — и вместе со стулом повернулся к соседней койке, на которой лежал Зиннуров: — Как самочувствие, Хайдар?

Это был уже третий или четвертый осмотр профессором Зиннурова. И каждый раз, когда Абузар Гиреевич садился у изголовья Хайдара, и в голосе его, и в выражении лица, и в движениях рук появлялась какая-то особая теплота, даже нежность, — эту гамму чувств невозможно передать словами.

Состояние Зиннурова по сравнению с первыми днями заметно улучшилось. Боли в области сердца уменьшились, дышать стало легче. Только сон еще не налаживался: больного мучали неприятные сновидения, он метался. Сегодня ночью невыносимо давило грудь. Лицо еще и сейчас бледное. Ритм пульса на запястье неровный, а пульс сонных артерий не прощупывался. Тоны сердца глухие, и хрипы в легких еще остались. Но профессор подметил и нечто другое, ободряюще сказал:

— Думаю, что вы уже миновали чертов мост. — И, слегка коснувшись исхудавшей руки больного, добавил: — Поправитесь, ни о чем плохом не думайте.

Когда Абузар Гиреевич закончил очередную лекцию, кто-то из врачей, приехавших на курсы усовершенствования, задал вопрос:

— Скажите, пожалуйста, чем больна девушка из восьмой палаты? Почему вы не показываете ее нам?

Профессор, нахмурив брови, несколько секунд молчал. Он не любил вопросов неуместных или вызванных простым любопытством. Затем поднял голову, окинул живыми черными- глазами зал, снял очки, положил на кафедру. Только после этого ответил:

— Среди медиков бытует изречение: noli nocere! [2] Никогда не забывайте этих двух слов. Больной не бездушная машина, привезенная для ремонта. Больной — это целый мир. Душевный мир этой девушки — очень сложный, очень тонкий. Имел ли я право обрекать ее на излишние переживания? Нет и нет! Наносить ей без нужды дополнительную душевную травму — преступление. Если бы все вы, особенно мужчины, стали подходить и осматривать ее, думаете, она позволила бы вам это? Она тут же ушла бы, а потом весь день плакала бы от обиды… — Профессор, собираясь с мыслями, помолчал с минуту, переложил очки с одного места на другое. — Догматизм в любом деле вреден, а в медицине — особенно. Мы часто имеем дело с неповторимыми, не похожими на других, не отвечающими общим законам индивидуумами. Если с первой встречи больной почувствует неприязнь к врачу, весьма сомнительно, что лечение даст положительный результат. Не устану повторять: у больного, кроме болезни, есть еще душа! Душа! — подняв руку, повторил профессор. — Сократ две тысячи лет тому назад говорил: «Не излечив душу, нельзя излечить тело». Теперь каждому из нас хорошо известно, что душа не есть что-то неземное, божественное, а реальное физиологическое явление — высшая деятельность нервной системы, психика человека. Великие ученые прошлого — Сергей Петрович Боткин, Григорий Антонович Захарьин, Владимир Михайлович Бехтерев и другие известные клиницисты — показали на практике, что комплексное лечение тела и души является единственно правильным методом, и завещали нам идти этим путем. Никогда не забывайте слов великого Ивана Петровича Павлова: «Радость укрепляет тело». Мы. лечим человека! Человека, а не болезнь. Бесспорно, в наши дни медицина развивается не по годам, а по месяцам, по дням. Но и жизнь не стоит на месте. Больные наши во многих случаях — люди высокой культуры, сложной психологии. Чтобы лечить их, надо не уступать им ни в общем культурном уровне, ни в тонкости мышления…

Когда Гульшагида слушала профессора, перед глазами ее вставал родной Акъяр. У себя в акъярской больнице, помня заветы лучших своих учителей, она старалась относиться к каждому больному как можно внимательней. Не всем ее коллегам нравилось это. Находились люди, подозревавшие ее в карьеризме. Особенно трудно налаживались отношения с заведующим райздравом. Этот человек, работавший раньше помощником прокурора, потом заврайфином, наконец, «переброшенный» для «укрепления аппарата» райздрав, всякий раз, когда Гульшагида заходила к нему по делам больницы, поучал:

— Врач должен быть не только авторитетным, но и грозным. Завидев его, больные должны тушеваться, а не лезть на глаза. Если в больнице будет не только чисто и тепло, как в хорошей гостинице, но еще и ласковое обращение, найдется слишком много желающих зря есть больничный хлеб… — В заключение он любил энергично добавлять: — Вы тут мне клинику не разводите! Ближе к жизни!

• Предыдущая
• 7/84
• Следующая