Три вора - Нотари Гумберто (Умберто) - Страница 26
- Предыдущая
- 26/26
– Вы убедились, господин председатель, – насмешливо раскланялся Каскариллья. – Позвольте же мне воздать дань преклонения перед величием правосудия, вновь увенчавшего себя сегодня осуждением невинного.
Такая пощечина вернула председателю его самообладание.
– Карабинеры! – крикнул он, протягивая руку. – Арестовать…
– Одну минутку, господин председатель, – прервал Каскариллья. – Разрешите также и мне выполнить в свою очередь акт справедливости, позвольте мне сначала вернуть эту сумму ее законному собственнику. Коммерции советник приблизился, инстинктивно протягивая руки. Каскариллья остановил его.
– Господин советник! – заявил он резко. – Я сказал, что желаю возвратить эти деньги их законному собственнику. Но этот законный собственник – не вы!…
Зал казался пустым: так глубоко было молчание, среди которого прозвучали металлически отчеканенные слова Каскарилльи.
– Нет, не вы! – повторил он… – Вы… по отношению к деньгам… к этим деньгам, не более как простой вор, пошлый, презренный воришка, неизмеримо пошлее Тапиоки. Только вы для взламывания замков употребляете отмычки более усовершенствованные, более злоумышленные, более преступные, которые называются «аферами» и «спекуляциями»… Хотите знать, кто собственник этих денег? Вот… глядите…
Каскариллья схватил один из мешков, быстрым резким ударом надорвал его вдоль и, взмахнув вскрытым таким образом мешком, словно пращой, швырнул его содержимое в глубину зала.
В косых лучах солнца, врывавшихся в зал через высокие окна, стрелой пронеслись желтые блестки, точно промчался рой золотых жучков.
Раздался сначала дробный треск об двери и стены, затем певучий звон отскакиваемой монеты, словно обрушился целый град разбитых стекол.
На мгновение все замерло в испуге, затем так же внезапно последовал оглушительный взрыв.
Казалось, что пол заколебался под давлением огромной, неведомой силы.
Толпа в каком-то судорожном приступе, одновременно охватившем всех, заметалась и обрушилась на золото как туча саранчи. А Каскариллья хватал одну за другой пачки и мешки и разбрасывал их во всех направлениях.
Сладострастная жестокость, почти зверская жестокость светилась во влажных складках его лба и растягивала плотно сжатые углы его сухих губ в то время, как он безумными лихорадочными движениями нервных дрожащих рук безостановочно расшвыривал деньги. И казался он в эти минуты каким-то страшным, могущественным магом, по мановению и заклинаниям которого вертится и кружится человеческая масса.
Весь зал был теперь зверем, сорвавшимся с цепи. Деревянный барьер, защищавший судебный преторий, треснул и разлетелся в куски.
Грозный человеческий вал нахлынул и перекатился через слабых, нерешительных и опоздавших. Крик ужаса раздался с трибун.
Горсти золота и банковых билетов сплотили воедино эту разношерстную толпу и заставили ее кататься по полу в дикой оргии долго сдерживаемого, но наконец восставшего голода.
Судьи, адвокаты, карабинеры, скамьи, кресла, – все было перевернуто, смято и увлечено ураганом безумного грабежа, для которого уже не было более препятствий, который не знал границ и который затопил зал бушующими волнами ползающего и корчащегося тела, жалкого, несчастного, отвратительного человеческого тела…
V
Каскариллья воспользовался свалкой, чтобы пробраться к Тапиоке, которого нахлынувшей волной грабителей отнесло в угол, далеко от приставленных сторожить его карабинеров.
Он схватил его за руку и потащил вон, расталкивая и топча тела.
На лестнице человек, одетый шофером, подал Каскариллье широкое пальто и дорожную шапочку, которые тот передал Тапиоке.
– Живо! Надевай это! – скомандовал Каскариллья. – Тебя могут узнать…
Тапиока машинально повиновался. Зрелище, при котором он только что присутствовал, отняло у него всякую способность соображать. На площади перед зданием суда Каскариллья, сделав несколько поворотов между рядами автомобилей, ожидавших своих владельцев, приехавших на заседание, остановился перед солидной машиной. Другой шофер, сидевший у колеса, тотчас сошел, чтобы завести машину.
Каскариллья втолкнул Тапиоку внутрь машины, сел рядом с ним, и автомобиль полетел по направлению к городской заставе.
Около часа автомобиль несся среди полей и деревень.
Каскариллья, выглядевший несколько уставшим, не проронил ни слова. Тапиока, мало-помалу вернувшийся к пониманию действительности, не осмеливался нарушить молчания товарища.
Время от времени он высовывал голову из окна и смотрел на пейзажи, как смотрит курица, когда ее в клетке несут на рынок.
Группы домов, попадавшиеся все чаще, заставляли предполагать близость города.
Наконец автомобиль остановился перед отелем. Тапиока немного осмелел.
– Это что ж за город? – спросил он у соскочившего с автомобиля Каскарилльи.
– А не все ли тебе равно? Тапиока смолк.
– Сходи! – пригласил Каскариллья.
Он распорядился затем выгрузить большой чемодан, который внесли в зал отеля, где Тапиока с покорностью побитой собаки расположился в первом попавшемся кресле.
Каскариллья подошел к нему.
– Этот чемодан, – сказал он ему, понижая голос и указывая на багаж, – твой… В нем разная одежда, из которой ты выберешь на досуге во что тебе переодеться в одной из комнат этого отеля…
Тапиока смиренно молчал.
Каскариллья вынул из кармана бумажник и сунул ему в руку.
– Я должен был тебя спасти, – продолжал он. – Как видишь… я успел в этом… Теперь я тебя покидаю… Возьми это и… учись!… Всего хорошего!…
Тапиока не имел времени поблагодарить. Каскариллья, вскочив в автомобиль, мгновенно скрылся из вида.
Тапиоке все пережитое казалось сном наяву.
По любезному приглашению управляющего отелем, он поднялся в приготовленную ему комнату.
Его оставили одного.
Он огляделся кругом, посмотрел на внесенный за ним чемодан, посмотрел на бумажник, который он положил на мраморную доску комода.
– Учись, говорит! – пробормотал он, размышляя о последних словах Каскарилльи. – Эко словечко загнул… Чему? Как? Для науки-то прежде всего нужно… нужно тово…
И Тапиока постучал себя по лбу.
Затем он развернул бумажник, но не в силах был сосчитать содержавшихся в нем банковых билетов. Понял одно: что сумма тут немалая…
«Что ж я теперь делать буду со всеми этими деньгами?» За все его существование у него было их всегда так немного. Он почувствовал приступ мрачной тоски… Вздернул плечами… «Еще украдут у меня», – заключил он.
С минуту он смотрел на себя в зеркало: комический вид представляла его худая фигура в дорожном костюме.
И он начал раздеваться, продолжая размышлять сам с собою:
«Либо сам воруй, либо других заставляй… Н-да! И вся жизнь тут…»
- Предыдущая
- 26/26
